Особое Совещание по металлу Ободовский собирал в Таврическом. Но упирался в десятки вопросов, которых нельзя решить без правительства, — и приходилось ехать в Мариинский дворец.
Сегодня он встретил там на белостенной лестнице с белыми бюстами античных героев — быстро спускавшегося Керенского, издали заметного по австрийской куртке в осиную талию, короткому бобрику и нетерпеливой походке.
Пожалуй, вот этой быстротой, гонкой торопливостью поспеть во сто мест, Керенский нравился.
Ободовского тот знал в лицо, уже намелькались за дни революции, и сейчас, полусбегая с лестницы мальчишески-лёгким шагом, узнал — кивнул — пролетел ещё шага два — но тут же позвал, не помня имени-отчества:
— Господин Ободовский! Одну минутку!
Пётр Акимович не так же быстро шёл вверх, как тот вниз, ещё поблизости обернулся — а Керенский взлетел на эти ступеньки назад — и на этот раз уже тянул, жал руку, не совсем и без силы была его рука.
Двое, вроде адъютантов, бежали позади Керенского, — теперь они тактично отошли на другую сторону лестницы.
Хотя Керенский шёл, очевидно, после заседания правительства и после уже многих часов работы в разных местах, — но вид у него был совсем свежий, даже весёлый:
— Господин Ободовский! — он легко поднял палец, как бы, однако, призывая ко вниманию. — У меня есть одно... у меня к вам один...
Нет, поблизости лицо было у него несвежее, но очень решительный вид. При улыбке обнажался верхний ряд зубов, а веки полуопущенные.
— Такой вопрос, — негромко, но ласково, но и властно говорил он. — Я бы хотел немного познакомиться... вникнуть... в военные проблемы. М-м-м, — снял серьёзность, искупил руладой, — в порядке самообразования. — И уже доверчиво, одобрительно, наградительно: — Не могли бы вы ко мне привезти, вечерком, побеседовать, несколько умных полковников из Военной комиссии?
Сощурился ещё уже.
Странно. И лично Петру Акимовичу это было совсем ни к чему. И почему опять именно он, гражданский инженер, должен был собирать полковников Генерального штаба? Но с другой стороны, устроить подобное ему было совсем легко. А с третьей — не умел он вот так в глаза сказать дружелюбному человеку: а не пошли бы вы прочь?
— Ко мне, в министерство юстиции, вечерком, попозже, — уточнял Керенский как уже о решённом.
— Да, но... — замялся Ободовский, — об этом должен был бы знать военный министр.
— Ах, Гучков, — сухим коротким смешком засмеялся Керенский. И разрешил: — Ну конечно. Ну конечно.
И добавил, зачем-то смотря на наручные часы:
— Только... послезавтра я в Финляндии... Так хорошо бы завтра вечерком, перед поездом, часиков так в десять.
599
Два генерал-лейтенанта, два корпусных командира и два ровесника — они всем телом и видом рознились, и только разве тем схожи, что речь обоих была хрипловата и недлинна.
Крупный грузный Крымов сидел в кабинете Корнилова, на широком стуле едва помещаясь и уже навалив половину хрустальной пепельницы махорочного пепла, а под высокий потолок наоблачив дыму.
Сухонький калмыковатый сдержанный Корнилов иногда присаживался за слишком большой стол, в слишком широкое кресло командующего, а то вставал и прохаживался по ковру тонкими ногами в бесшумных сапогах без шпор, крадущимся шагом разведчика. Подходил к одному из окон — все четыре в ряд от пола, высокие, все на Дворцовую площадь, — и постаивал, поглядывал туда — так же хмуровато, как и на собеседника. Это исконное у него было выражение, будто он чего-то недопонимал.
— Ни одну часть из Петрограда убрать не имею права. — Перешёл. — Они сковались как круговой порукой. — Перешёл. — Конечно, надо расчищать, не могу. Да пулемётные полки, сколько стволов, во всей армии не намного больше. А они тут в разврате. И не могу.
— Так отбери у них пулемёты!
— Не могу, — косоватыми сабельными бровями.
— Так кто же ты? никто? — обдымливался Крымов. Он не любил европейского выканья и всегда прорывался на русское ты, где только можно, даже и с первой беседы. — Не можешь выпереть этих — подтягивай крепкие части с фронта.
— Не имею права, — сухими плечами.
— Как? — и взять не можешь? И — привести?
— Не имею права, — из-под литых усов, холодно, как не про себя.
— Так какой же ты к чертям командующий?! Я б — минуты не оставался.
И смотрел на Корнилова по-медвежьи. Вот это Крымов и хотел понять: почему Корнилов в таком положении остаётся командующим? Просто ради почёта? Или — затаился, а есть свой план?
Корнилов провёл по усам маленькой рукой с массивным кольцом белого металла. Молчал.
Узкие глаза, закрытый, так легко его не поймёшь.
— Да от наших генералов — и весь разврат, — признал Крымов. — Спешат, не знают, как лучше ... подлизать. Ну и кем Гучков себя окружил, вот я не ждал! — кальсонщиками, им на складах считать, а не генералы! Что это? — честь отменили, дисциплинарные взыскания отменили, даже «проступки» отменили, — а есть только «недоразумения»! А ещё — и офицеры выборные? Да бабьей метлой такую армию разогнать, это уже не армия.
Густо дымил.
Корнилов малыми шажками похаживал молча, непроницаемый.
— И Военный Совет — идиот на идиоте, — пыхтел Крымов. — Спешат засвидетельствовать солидарность, как легко армию растряхивают. Будто сами сроду не служили, старые пердуны.
Поджёг одну от другой.
— Ещё этот борода-лопата Иванов, дурак. Он-то всё и погубил, первый. Он-то почему в Петроград не вошёл? Самый первый всё держал в руках. Уж один-то боевой полк у него был, Тарутинский, а больше и не надо. Ещё когда сволочь не укрепилась — почему в Петроград не вошёл? — насупленно допрашивал Корнилова, будто тот и не вошёл.
Да на ту же должность и стал.
А вот пойди его разгадай.
— А то есть и главнокомандующие, — гудел Крымов из бочки-груди, — которые красные ленты перед солдатами цепляют. Нашли хороший способ карьеры.
Он о Брусилове говорил.
Но адмирал Максимов проявился и похуже.
Да не мог Корнилов иначе думать, чем Крымов, не мог! И Крымов решительно:
— Тебе надо делать ставку на казаков! Два казачьих полка у тебя есть, что же ты?
— Петроградские казаки сейчас — не казаки, — не протронулся Корнилов. — Они красуются — толпе понравиться. В революцию им тут хлопали. Сейчас думают — как бы им на Дон уйти. Вот и всё.
— Да что ты?! — Уверен был: — Не, мои — не такие.
— Поопасись, — возразил Корнилов узко сдвинутыми губами. — Дойдёт и дотуда.
— Не дойдёт! — Уж когда Крымов что в голову вбил — он возражений не признавал.
— До чего может дойти, — хмуро цедил Корнилов, — мы с тобой просто и вообразить не можем. Сукиных сынов если начинать считать, так... с Таврического.
Нет, он был свой! Ну-ну!
— А ты слышал, что шайка приказала? Считать уже принятую присягу недействительной! А? — Крымов гулко хохотал. — Шайка запасных отменила присягу!
А Корнилов совсем не весело щурился: до тебя далеко, а до меня дошло.
Отложил, погасил Крымов всякое курево, хлопнул по столу:
— А училища у тебя как?
— Юнкера — хороши. Одни они службу несут. Вчера в Павловском был. Отличный парад, отвечают дружно, под левую.
— И сколько у тебя всего юнкеров, со старшими кадетами? Тысяч десять?
— Около.
Большими лапами схватился за большие круглые колени — и закачался медведь:
— Так надо дело спасать, Лавр Егорыч! Ведь такого Россия не перескочит. Надо — армию спасать.
Корнилов остановился против, как влитый. Сощуренно смотрел.
— Я всё ж думаю — как-нибудь вытяну гарнизон. Конечно, все твёрдые меры у меня отняты, да и некем их применять... Ну вот начали приезжать депутации с фронтов. Я их посылаю на заводы. Они — в боевом снаряжении туда ездят.
— И что?
— И — проверяют. И тычут: почему, мол, вооружения нам не делаете? И по частям гарнизона.
— О-о-ох, — перекосился Крымов, как штык ему в бок. — Ещё кто кого переговорит. Добрая слава лежит, а худая бежит. Как бы эти депутации, наоборот, фронта не разложили. Ведь и от Петрограда к нам ездят?
— Ездят.
— Ну вот, наездят. — И лапу на стол. — Нет, Лавр Егорыч! Россия этого не перескочит. Запускать эту заразу нельзя, потом нам всем же тяжелей придётся. Петроград надо расчистить, иначе нет дороги.
— Кем же? — сверлил Корнилов.
— Кем? Да училищами! юнкерами и кадетами! — размахнулся спешенный конный, ему всё было ясно и легко со стороны. — У вас тут всё парады — вот и собери их всех на один парад, но с боевыми патронами. С оркестром веди к Таврическому. Да и разгони этот Совет собачьих депутатов. И всё! И всё.
Всё было ему ясно.
Глаза Корнилова взблеснули угольками. О юнкерах он уже думал. Юнкера честь-то отдают, но для многих их: вот кончился распутинский позор, наконец свобода. Ещё — пойдут ли? А за старших кадетов — родители расквохчутся: мы отдавали детей на ученье, а не на войну.
Да вообще в этом каменном нагороженном городе был Корнилов — как у австрийцев в плену, всё чужое.
Да ещё Совет депутатов — он бы без трепета разогнал, — но правительство его о том не просит, и будет недовольно, или даже разгневается, — как же на правительство руку поднять? на Гучкова?
Служба есть служба. Крымов наехал — Крымов уехал, а кому тут досталось — послужи. Да и Крымов же не против Гучкова советовал.
Но говорить Корнилов был не мастер. И только:
— Как же так, Алексан Михалыч?.. Во время войны?
— Так именно во время войны! — опять припечатал Крымов. — А то бы — сполагоря!
В кабинете была открыта форточка — и вдруг стал доноситься оркестр военной музыки.
Приближался со стороны Миллионной.
Но это была не поганая марсельеза. Крымов первый узнал:
— Павловский марш.
Только после этого влетел адъютант и запыхавшись доложил, что Павловский батальон идёт на Дворцовую площадь на парад.
Темнокожий Корнилов, кажется, не мог покраснеть — а жар в щеках: не догадался бы Крымов, что парад назначен без командующего.
— Да, — как будто вспомнил он. — Придётся мне пойти принять парад. А ты — не уходи, посмотри из окна, какие у нас теперь парады. Павловский считается из первых революционных. Он — как бы начинал, и ревнует к Волынскому.