Гвоздев в кручине упёрся на руку, свесил светлую косму — и поглядывал на инженеров детски-откровенно, как на самых своих.
— Ездили мы по заводам, — говорил, — и нас слушают не намного больше вас. Раскачали наших ребят как черти пьяные: что по теперешней поре за один день можно взять, чего, ино, и за десять лет не получишь. Да ведь и правда, — тут же и радовался изумлённо, — ведь о восьмичасовом дне двадцать лет бились зря — а гут в один день получили! Сколько из нас масла-то пожато, что скрывать!
И тут же вздыхал:
— Так и дальше, мол, хватай. Экакое свинство развели, ещё так никогда не распускались. Но должна совесть воротиться! Поиграют — должны ж образумиться, что ж мы — нелюди?.. А солдатики — пропадай без снаряженья? Или — уж-так погано все люди устроены?
Лицо его, с бровками малыми, разляпистым носом, было застигнутое.
— А Исполнительный Комитет — он как будто и не понимает. Ну, попробуйте вы их растрясти.
Дмитриев предложил: в некоторых полках теперь бывают совместные комитеты солдат и офицеров. Нельзя ли так же и на заводах: комитеты из рабочих и инженеров? Когда рабочих не толпа, а всего несколько человек за стол сядет, — они доступны объяснению, уговору.
— Можно, можно попробовать. — Но что-то затуманились простодушные глаза Гвоздева. — Вон, ещё как бы трамвай обратно не остановился.
Посланный вернулся с заседания, что, кажись, можно идти.
Пошли. Вслед за Гвоздевым вошли в большую комнату с ещё более неподходящей обстановкой: объёмистый диван у стены, золочёное трюмо, а посредине вокруг большого голого стола сидело человек тридцать штатских, ещё и стояли, среди них и несколько молодых солдат.
Депутацию инженеров ввели, но ещё не кончили другой вопрос: доспаривали, что хотя правительство и отменило присягу, но, как всегда, ограничивается полумерой. Что это — не полное признание ошибки. А где признание самой порочности идеи присяги? А как быть с частями, которые уже присягнули, — отменяется ли присяга? Нет! Правительство виновато — так пусть оно высечет само себя.
И штатский Дмитриев, кажется, понимал, что смысл говоримого был ужасен.
Если так расправлялись с армией, — кто поддержит заводскую дисциплину, несравнимо слабейшую?
Но более чем Дмитриев слышал, он невольно смотрел. Успел обежать два-три раза все лица, кто был к нему не затылками, да и другие временами переходили. И кроме пятка тупых солдат, явственно в стороне, охватил, из кого же состоял Исполнительный Комитет. Что это собрание было никак не рабочее: уж рабочих-то Дмитриев видывал тысячи, он узнавал их на улице, отличая от городского обывательского потока. Но хотя в пиджаках, а некоторые и при галстуках, — не было и привычно интеллигентных лиц. А скорей тянулся тот тип бездельных агитаторов, которые шалались вдоль заводских стен и разламывали заводскую жизнь, — только эти одеты прилично.
Кончили с присягой — Гвоздев собрался напомнить о своей депутации, но тут секретарь Исполкома, очень чистенький, с заострённостью лица вперёд, — заявил вне очереди о срочном важном вопросе, что к нему поступило чрезвычайно тревожное сообщение: на Васильевском острове распространяется погромная черносотенная литература.
Вот уж чего нельзя было и вообразить после трёх недель революции: чтобы кто-то кому-то решился сейчас передать или даже подержать в руке такую листовку. Но Исполнительный Комитет оживился, возмущённо загудел, заговорили сразу по несколько и друг ко другу. Никто, кажется, и не спросил: кто именно распространяет? в каких количествах? какую литературу? кому? Но все требовали решительных мер, а секретарь Капелинский и сам ничего точнее не знал и ничего более не хотел, как записали бы в протокол, чтоб этот вопрос выяснить и пресечь погромщиков.
А тем временем в дверь вошли несколько живописных матросов, с той особой дерзостью, которую им придаёт лихая форма. И сопровождающий их юркий штатский громко торжественно объявил:
— Товарищи! Депутация из Гельсингфорса!
И все сразу повернулись и осветились как бы восхищением перед вошедшими и перед их матросской свежестью. И была забыта инженерская депутация.
А матросы — тоже же не простые, а те горланы, какие две недели назад своими руками бросали за борт капитанов, — теперь отрывисто, смесью языка натурального и воспитанного газетками, заявляли. Что весь гельсингфорсский гарнизон поклялся добиваться демократической республики. Что очень их волнует вопрос о войне и мире и все высказываются против принятия присяги. Что они верят в мощную силу петроградского Совета Депутатов и ждут от него указаний. А с Временным правительством будут считаться лишь постольку, поскольку оно идёт за Исполнительным Комитетом. А для предотвращения дальнейших убийств офицеров необходимо, чтоб Исполнительный Комитет направлял работников и литературный материал.
И вообразил Дмитриев тот Гельсингфорс, где дальнейшая жизнь офицеров зависит от присылки «литературного» материала. И видел, с каким сочувствием здешние выползни следили за бодрой матросской речью. И потерял всякую надежду, что подробно выслушают его.
Но ошибся. Матросы кончили тем, что заговорили о 8-часовом рабочем дне — что он смущает матросско-солдатскую массу: почему рабочие добиваются себе одним только?
И так обсуждение как бы само собой обратилось к инженерской депутации. Матросы ушли, а Гвоздев пригласил Дмитриева говорить.
Дмитриев встал, напрягся, чтоб овладеть вниманием собрания, успеть сказать им всё главное, прежде чем его начнут перебивать или раздёргивать. Он помнил, держал в сборе все эти пункты, случаи, названия заводов, фамилии пострадавших, он сейчас только что повторял их Гвоздеву, он не сбился, — но при напряжённом виде этих странно откопанных людей, при наслушанном об армии и флоте, — говорил с безнадёжностью. Он уже понял, что ни в чём не успеет, и заводов не спасти.
Однако его слушали, не прерывая, и даже как будто с застенчивостью, будто он о чём-то запретном говорил. Или будто их уши не были подготовлены слышать о дезорганизации промышленности.
И никто не спешил отозваться.
Помянул Дмитриев и предполагаемые совместные комитеты инженеров и рабочих, уже не веря.
Члены Исполнительного Комитета невыразительно молчали. Не выступал и Гвоздев, опустивши пшеничный клок. Да ведь он с депутацией был как бы заодно.
Кто-то сказал: надо выпустить воззвание к рабочим. Во имя революции они должны порядок соблюдать.
Другой: а вот не надо было к работам приступать, пока не добились полного улучшения всех условий труда.
А крупный, рыжебородый, что всё стоял и ходил:
— И потребовать от разбежавшихся инженеров и мастеров немедленно приступить к работе.
Баритон его прозвучал беспощадно.
Тогда вступился Гвоздев тенорком: что стали с фронта всё чаще приезжать солдатские депутации, и все они недовольны, что заводы не работают, а учетные на них прячутся, а снарядов не дают. Так может — начать возить эти делегации по заводам?
Но выпрыгнул маленький, острый, с войлочными волосами:
— Но это беспринципно, товарищ Гвоздев! Мы не можем выдвигать против рабочего класса крестьянство в шинелях! Мы не можем использовать отсталость крестьянской массы!
624
(провинция и деревня, фрагменты)
* * *
Министр Некрасов срочной телеграммой отменил всю охрану железных дорог, кроме больших мостов. Везде, где местные комитеты сочтут железнодорожную полицию излишней, — откомандировать её к воинскому начальнику, её обязанности без ущерба выполнят сами ж-д служащие и народная милиция, внесётся только больший порядок.
* * *
В Харькове при Управлении Южных дорог создался «Центральный революционный штаб»— коалиционный, от с-д, с-р, к-д, анархистов, председатель — рабочий царовозного депо анархо-индивидуалист Худяков. Штаб взял в свои руки всё ж-д движение, и воинские эшелоны, и передвижку снабжения. Паровозоремонтный завод угрозил забастовкой, если будут выселять лево-анархическое «Вольное братство» из захваченного здания.
* * *
На Ижорском заводе после переворота рабочие устранили 38 инженеров и мастеров. При том постановили: сдать их всех в солдаты, а семьи чтоб очистили городские квартиры. Жалованье уплатить лишь по 9 марта, ни дня вперёд. (Некоторые из них служат на заводе 25 лет и больше.)
* * *
В Озерах Коломенского уезда после переворота местные фабриканты пожертвовали 200 тысяч рублей на устройство пенсионной и ссудной касс для рабочих. Но рабочие вместо такого устройства порешили: разделить все деньги между собою поровну.
* * *
В станице Каменской, на Донце, толпа чернорабочих арестовала генерал-майора Макеева, хотя он и приветствовал революцию, и посадила его в одну камеру с уголовниками. Те издевались над ним и били.
* * *
В Симбирске жена управляющего Крестьянским банком Бирина, служа в лазарете, выражала раненым солдатам порицание новому строю. Арестована и привлечена к ответственности.
* * *
На второй неделе революции прокатились по всей провинции массовые празднества. Во многих городах они пришлись на 10 марта и фотографии их широко печатались.
Вот солдатня, сгрудившись, подхватила папахи вверх, кричат, кто — просто со всеми, а кто и правда рад, что-й-то новое будет! На палках — красные флаги. В Архангельске ещё по-зимнему, в Пятигорске мужчины уже без верхнего, — сгрудились толпы на площади, красными конусами торчат неподвижные флаги, мальчишки на столбах, в раздвинутой середине держат речи. В Рузаевке — как большая деревенская сходка, запряженные телеги по краям толпы.