Тощими головами всё-таки нашлись так: родину защищаем только после того, как установится революционная диктатура пролетариата и крестьянства. А пока — требовать от Совета Депутатов обратиться к пролетариату воюющих стран с призывом брататься на фронтах.
Против этого не попрёшь: брататься — русскому солдату по душе.
Важно было — удерживать в своих руках агитационное дело Совета. Кому в какой полк ездить агитировать — поручено было агитационной комиссии Исполкома, без её ведома и разрешения ни один агитатор не должен был иметь хода ни в какую казарму, все были предупреждены. Установили так, чтоб не допускать к войскам агитаторов монархических и враждебных революции, — однако Гутовский, заведующий делами комиссии, сам оборонец, так подбирал, чтоб ездили только оборонцы. К счастью, именно в агитационной комиссии Шляпников и состоял и уж тут своё право использовал: набрал много этих бланков, уже с печатями, и сам выписывал и подписывал всем своим. (По таким бланкам можно было ехать агитировать и в прифронтовую полосу.) Комиссия была недовольна, и Гутовский жаловался в Исполком, — но там прямо в лоб Шляпникова побаивались.
Да для чего ж бы он в этой комиссии и состоял, как не дать накинуть узду на большевиков (и на межрайонщиков, с ними налаживать согласие)? Он на эту комиссию аккуратнее ходил, чем на сам Исполком. В комиссии надо было бороться за Красикова, утверждать его в большевизме, а бундовца Эрлиха подавлять.
И сегодня, придя в Таврический, не пошёл Шляпников высиживать в ИК — но пошёл в большой думский зал постоять (присесть негде), посмотреть на заседание солдатской секции Совета.
Это было поучительно: сразу одними глазами вобрать как бы весь гарнизон Петрограда, — тот самый гарнизон, на удивление не дававшийся большевикам, кто одни и защищали его интересы. Вобрать, чтобы понять: как же его взять? Как и чем этих солдат повести?
В любимой своей устойчивой позе, чуть ногами расступя, а руки скрестя на груди, посматривал Шляпников и послушивал.
Доверчивы они были, и больше всего — к шинели. Всякий в солдатской шинели был им уже свой, хотя б это был мобилизованный адвокат, служащий в канцелярии, и вёл бы их против собственных интересов, этого они не различали.
Впрочем, на солдатской секции говорить о политике было не принято, вся их политика была — что за родину они конечно постоят, а всё их обсуждение здесь: казарменный быт, как им сегодня обходиться в своих частях и по службе, чтобы полегче. Верхушка Исполкома никак иначе эту солдатскую массу направить не могла, хоть и присылали сюда Бориса Богданова в председатели. Тут и списка присутствующих не вели, а только — была масса солдат, и Исполкому только бы в сторону её отвести, благополучно бы кончилось.
А Шляпников — вольно среди них себя чувствовал. Толкали его, обкуривали, ноги отдавливали, — всё веселей, чем на Исполкоме.
Сегодня читалась громко, медленно, уже готовая (и знающие военные тут, видимо, помогли) «Декларация прав солдата», — и выслушивали, кто против, кто больше, перекрикивали и голосовали по пунктам. Несколько таких собраний они уже, видно, эти свои права мусолили: революция — это и были их права. И верно они понимали.
Отменяется наименование «нижний чин». Отменяется «так точно», «никак нет», «не могу знать» и «рады стараться». Отменяется и команда «смирно». (Поспорили — согласились оставить как переходную, без неё нельзя, но чтобы по стойке долго не держали.) Отменяются все виды наказаний. Наоборот, предаётся суду всякий начальник, наказавший солдата.
И споры были в мелочах, хоть и въедливые, хоть и с бранью, а в главном: шла солдатская масса заедино, брать свои права!
И думал Шляпников: замечательно! Это и есть реальный ход революции: брать свои права! И этого не остановить.
Сегодня вечером в Соляном городке собирают большевики своих сторонников — большевицкую «фракцию» отсюда, из Совета. (Как определить свою «фракцию»? а: кто «Правду» одобряет.) И изо всей здешней массы, из двух или уже больше тысяч, — хорошо если придёт рабочих человек сорок (не выбирают большевиков в Совет, заголосовывают, нету их здесь), а солдат если придёт двое-трое — так уже хорошо, уже начало, дрожжи.
Но несмотря на такую свою малочисленность и ничтожность, — вот тут сейчас, в этой «декларации прав солдата» — на самом деле и для всех ещё неведомо — побеждали большевики! Просчитались мудрецы-оборонцы из Исполкома, уже не говоря о буржуазии! «Долой войну» — это они наотрез не допускают, а «демократизация армии» — в этом они отказать не могут, было бы неприлично. А что ж такое и есть демократизация армии, если не: долой войну!?
Просто смешно, как они везде галдят: в выборной армии возродится боеспособность, укрепится дисциплина, станет сознательной! — да развалится, как дважды два.
И вот так мы освободимся от войны!
Так — давайте демократизацию, это нам и нужно, поработайте на нас! Не в лоб, так по лбу, а наша возьмёт. И ничего, что сегодня солдаты не дают нам говорить. И ничего, что сегодня в Соляной городок только трое их и придёт. А работает это всё — на нас! И с «долой войну!» мы не соступим, нет!
В тесноте парламентского буржуазного зала, обтолканный шинелями, обкуренный со всех сторон,— Шляпников долго стоял, не утомляясь, и весело поблескивал глазами в сторону президиума.
ДОКУМЕНТЫ — 20
9 марта
ГУЧКОВ — ГЕНЕРАЛУ АЛЕКСЕЕВУ
Весьма секретно. В собственные руки.
... Действующее положение вещей таково:
1) Временное Правительство не располагает какой-либо реальной властью, и его распоряжения осуществляются лишь в тех размерах, как допускает Совет Рабочих и Солдатских Депутатов... войска, железные дороги, почта и телеграф в его руках. Можно прямо сказать, что Временное Правительство существует лишь пока это допускается Советом Рабочих и Солдатских Депутатов.
2) Начавшееся разложение запасных частей прогрессирует — и о высылке в армию в ближайшие месяцы значительного количества людских пополнений не может быть и речи.
3) Так же безнадежно стоит вопрос и о пополнении конского состава армии, реквизиции лошадей пришлось прервать, дабы не обострять настроения населения.
4) ... Невыполнимы в намеченные сроки все новые артиллерийские и иные формирования...
529
Высший жизненный принцип князя Львова был — вера и доверие. Вера — в людей, во всех людей, в наш святой народ. И доверие — каждому человеку. (Только от дурных условий, в которые человек поставлен, он может обмануть доверие.)
И когда обманывали доверие князя или не верили ему самому — ему было особенно больно. Сам в высшей степени порядочный и честный, он не допускал непорядочности в других.
И когда сегодня днём к министру-председателю внезапно приехала делегация от Совета — сам Чхеидзе, и с ним Скобелев и Нахамкис — с грозным вопросом: в какой побег отправляется царская семья и как могло Временное правительство так предательски обмануть Совет? — нежная душа князя была ранена глубоко. Ему стало горько, хоть заплакать:
— Голубчики, — спросил он жалостливо, — милые мои, разлюбезные, да как же вы могли поверить? Да как же вы могли так о нас подумать? Если мы вам обещали, если мы вас оповестили, неужели мы могли бы вас обмануть? Да конечно арестованы!
К счастью, самое последнее известие он мог им уже сообщить: что поезд бывшего императора благополучно прибыл в Царское Село и сам император в охраняемом автомобиле доставлен в охраняемый дворец. А семья и вообще никуда не трогалась с места.
Рабочие депутаты, развалясь в бархатных креслах, ещё допрашивали, ещё не верили, потом поверили.
Так значит, планов отъезда в Англию — нет??
О нет, о нет, друзья мои!
И правительство обещает не совершать никакого перемещения бывшего Николая II без Совета Депутатов?
О, конечно.
Итак, семья будет арестована в Царском Селе впредь до выбора нового, более строгого, места заключения?
Хорошо, пусть будет так.
Причём в надзоре за бывшим царём и его семьёй должен участвовать специальный комиссар Совета Рабочих Депутатов.
Великодушный князь не имел никаких возражений.
А Николай Николаевич? Он не может быть допущен до командования!
Совершенно справедливо! И князь уже отправил великому князю разъяснительное о том письмо.
А где он есть? где он ездит?
Надеемся перехватить его в дороге.
В Ставке он не должен находиться!
И не останется!
Так удалось князю ублажить суровых своих контролёров. И сердечно уговорились обе стороны, что такие встречи будут полезны и в дальнейшем, регулярно, — и выбранная Исполнительным Комитетом комиссия, в составе их же, будет через день-через два приезжать в Мариинский дворец, и здесь они будут откровенно обмениваться соображениями о дальнейшей политике.
Очень хорошо! Это просто великолепно!
Это, действительно, вызволяло князя от многих ненужных и мучительных колебаний: во всём ладить, всё согласовывать, соборно, дружно!
Проводил гостей — и некоторое время разрешил себе походить по роскошному кабинету. Своя 56-летняя жизнь всё более вырисовывалась князю как красивое построение. Он — никогда не добивался власти, ничего не делал для этого, он даже не любил политики, больше всего любил практическую земскую работу с хорошими людьми вокруг. Он только был всегда непримирим к злоупотреблениям императорской власти. И вот какие-то мощные силы, им не призванные, даже ему не известные, стали ему со всех сторон помогать и возвышать его, — да русская общественность, кто же, или, шире того, — сам русский народ вознёс князя как своего любимого избранца, — и князь не чаял теперь, какой ещё верной службой отблагодарить и оправдать надежды. Но для этого ему не нужно было издавать указов или приказов, — по опыту жизни в мрачной императорской России он терпеть не мог казённых распоряжений сверху, давящих человеческую инициативу, такой власти в России вообще должен наступить конец. А всюду на местах должно оживиться или самозародиться умное творческое движение интеллигентных людей, и вся задача руководителей страны — только не мешать ей, — и так Россия достигнет славы небывалой среди просвещённых народов!