Не поверил Парамонов в такую нелепицу, ну конечно завтра уговорим, что они без нас? А ещё ж катились к ночи новые сведения из Петрограда, уже никакой не думский комитет и не Родзянко, а создано стабильное Временное правительство, — и это по-новому освещало и задачу ростовского устройства. На утро 3 марта назначили градоначальнику Мейеру, что приедут к нему на новое совещание, чтобы собрал главных чинов.
Очень беспокоило состояние Новочеркасска. Но утром и донской официоз вышел с полным составом новостей, и окружной атаман Граббе тоже подчинился революции! И теперь это всё поплывёт по станицам, просвещая и тупые казачьи мозги. Ура, казаки обезврежены!!
Поспав полночи, Парамонов ступал теперь по градоначальству как Хозяин города, ревниво посматривая, кого тут Мейер собрал. А с ним в свите были снова — Зеелер, двое городских голов и несколько левых думских гласных. (Ещё же стояла задача, как чистить или вовсе разогнать ростовскую городскую думу: на всю Россию только и было две правых думы — в Одессе и в Ростове, нигде больше такого безобразия.)
Итак: наша задача — безболезненное укрепление новой власти. Признаёт ли администрация обязательными все веления Временного правительства?
Мейер первый заявил, что — полностью признаёт. Но начальник гарнизона генерал-лейтенант Кванчхадзе уклонился от прямого ответа: он — только военный, не его дело рассуждать о правительстве, он будет выполнять приказы атамана, какие придут. Затем и прокурор окружного суда Юргенс высказался, что он не компетентен со строго юридической точки зрения. Это уже очень взволновало присутствующих, ибо походило на сговор. Тревоги добавил и нахичеванский голова Попов: что он не может дать никаких обязательств без общего решения своей думы.
Судьба Ростова заколебалась! Но градоначальник Мейер с большим тактом и настойчивостью убеждал каждого из них по очереди, что они уже отступили от своих принципов действиями вчерашнего вечера, и им ничего не остаётся, как идти дальше, тем более старой власти вовсе не осталось, она не функционирует.
Сломили. Тогда Зеелер предложил послать восторженную телеграмму Временному правительству. Но тут Кванчхадзе решительно упёрся — и пришлось ограничиться казённым невыразительным текстом.
Парамонов потребовал от градоначальника немедленно арестовать Костричина и всю верхушку Союза русского народа. Мейер обещал, что во всяком случае обезвредит их и поместит под домашний арест. Согласился немедленно опечатать Охранное отделение. Обещал дать и чёткое распоряжение полиции: нигде не проявить бестактности к манифестациям, какая могла бы быть истолкована как протест против нового строя жизни, а если демонстранты будут сгонять городового с поста — то ему и уходить беспрекословно. (Совершенно ясно всем, что полиция обречена, ей больше не существовать, население не может верить её искренности. И распоряжения Мейера эти — из последних. Для возникающей милиции нужен центр — и хорошо бы для этого очистить в городском саду ротонду от Союза русского народа. Хорошо.)
Казалось Парамонову — он всё предусмотрел. Но вернулся в Гражданский комитет — и член его присяжный поверенный Шик встревожил и убедил, что надо срочно слать комиссию — изъять из канцелярии градоначальства всю секретную переписку. Послали.
А весь Ростов тем временем разлился и разликовался! — нигде никто не служил, не работал, не торговал и не учился. Улицы все затопило народом — да ещё ж и весна! — и трамваи, вышедшие с утра, не могли ходить, утянулись в депо. По Садовой, по Таганрогскому, по Пушкинской, по Большому — валили манифестации, особенно из молодёжи и интеллигенции, кто с поднятыми руками, кто маша платками, кто и неся цветы, — месили калошами по тающему снегу, проваливались, зачерпывали воды, — но как были веселы! Появились и оркестры, ходили к французскому и английскому консульству. Шли митинги и в военных казармах, куда проникли гражданские. Городовые оставались на своих местах, нацепив к мундирам красные ленты. Потом кое-где рядом с ними становились добровольцы-милицейские, а кое-где и вовсе сгоняли городовых с постов.
Но на самом деле положение было совсем не такое радостное: Гражданский комитет, уже в составе 45 человек, заседал всю вторую половину дня и весь вечер, но никак не могли окончательно сформироваться, потому что Совет рабочих депутатов, занявший комнаты тут же, всё отталкивал протянутую им руку, и не только не хотел соединяться с Гражданским комитетом, но заявил, что милицию сформирует — сам, и продовольственное дело забрать в руки кооперативов и рабочих, а продовольственную комиссию Гражданского комитета — не признавал. Несколько раз Парамонов шёл садиться с ними на переговоры, и всё безрезультатно. И обидно, что там в головке — совсем не рабочие, а интеллигенты же, один председатель Петренко у них напоказ, — а вот так непримиримо и глубоко обособляются, разваливая всё гражданское дело в Ростове. И явившийся полицеймейстер Иванов пришёл не в Гражданский комитет, а прямо в Совет рабочих депутатов: убеждать, что без полиции будут уголовные преступления и не соберутся подати. Хуже того: у солдат стала возникать своя организация, и они тоже не признавали Гражданского комитета, но слали своих эмиссаров во все полицейские участки. И ездил Парамонов уговаривать солдатских главарей Литова и Нудельмана. — и тоже ни в чём не уговорил.
Так что ж это будет? — это будет не разумная свобода, а хаос? К этому ли были ваши лучшие устремления годами?
Тут настиг Николая Елпифидоровича ещё один удар: то ли пока он ездил — настроение Гражданского комитета тоже изменилось, и вдруг избрали председателем не его, а Зеелера.
Да это уже... Да что за чёрт?!
399
Вечером надо льдами, сугробами гельсингфорсского рейда с чернеющими силуэтами кораблей закруживало мятелью. Порошило на палубы. Часовые с головой кутались в тулупы.
Вахтенный начальник флагманского линкора «Андрей Первозванный» лейтенант Бубнов не сразу заметил, что на соседнем линкоре «Павел I» на мачте висел красный боевой огонь, а одна орудийная башня — да! развернулась сюда! на «Андрея»!
Глянул наверх по своей мачте — и у себя на клотике увидел такой же красный фонарь.
Но он не приказывал поднимать! Что такое?
Пошёл на мостик, узнать. Сверху навстречу свалился дежурный кондуктор:
— Ваше высокоблагородие! На корабле бунт! Команда разбирает оружие!
Послал кондуктора к старшему офицеру, сам скомандовал с мостика вызвать караул наверх — и спустился на палубу.
Караул быстро выбежал с примкнутыми штыками.
Но уже, в мелькании снега и ветра, при палубных светах, валила сюда по палубе вооружённая толпа матросов.
Заорал им:
— Стой!
Толпа остановилась.
Караулу:
— Зарядить!
Ах, ещё заряжать! — и бегут, скользя, сюда.
А караул мнётся, не заряжает.
Бубнов вырвал одну винтовку — сам зарядить, — но со спардека сверкнул выстрел — и лейтенант упал.
А командир «Первозванного» каперанг Гадд, только что проводив в штаб флота командира бригады линкоров контр-адмирала Небольсина, спустился в свою каюту и сел пить чай при настольном зелёном абажуре.
Но услышал — горн? — да. Да.
Поставил стакан, ещё прислушался.
Да как будто ружейный выстрел? И не один?
Насадил фуражку, вышел в коридор.
По коридору бежали боцман и кондуктор с окровавленной головой:
— Команда стреляет!.. Убили вахтенного начальника!
Наружу!
Не выйти, стреляют по выходу.
Вниз, в кают-компанию.
Тут — с десяток офицеров.
— Держимся вместе, господа!
С чем? С револьверами...
— Охраняйте вход!
И к телефону. И успел сообщить в штаб.
С револьверами офицеры столпились у входа.
А матросы стали стрелять в кают-компанию — сверху, через палубные иллюминаторы.
Ранило мичмана, убило вестового.
Жужжали и цокали пули. Весь пол был в осколках стекла.
Мичмана положили на диван, врач перевязывал его.
Сверху слышалась исступлённая матерная брань матросов.
Выключили в кают-компании электричество.
Капитан Гадд воскликнул:
— Только — образумить! Кто за мной?
И — в коридор! Но на палубу опять не пустил обстрел.
Оттуда кричали:
— Мичман Эр! — наверх! — (Его любила команда.)
Каперанг отпустил его:
— Может вам удастся успокоить.
Но осада кают-компании не утихла. В темноте грохали выстрелы — и пули пронизывали тонкие переборки. Ранило ещё одного офицера.
Тогда каперанг, уже один, ринулся наружу, под обстрел.
Его — не сразило. И он в светах редких ламп быстро, бесстрашно вошёл в толпу:
— Матросы! Я тут один. Вам ничего не стоит меня убить. Но — выслушайте!
— Кровопивец! Не желаем! — кричал один.
— Спросите его, пусть покажет, кто здесь на нашем корабле пил кровь и чью...
— Вы нас рыбой морили! Офицеры не допускали нас к вам жаловаться!
— Неправда! Каждый месяц я обходил всю команду. И всегда говорил: приходите ко мне, если что. Верно?
— Верно! Верно!
— Мы ничего против вас... Он врёт!
Охрипший каперанг шагнул на возвышение — говорить.
А по сходням взбегала новая страшная толпа — это были матросы с «Павла», уже покончившие у себя. И теперь, с разгону, увидев каперанга на возвышении:
— В штыки его!
И перед ними — кто расступился, а другие сомкнулись в защиту капитана.
И павловские отступили.
Тогда мичман Эр вскричал:
— А ну, ребята! На «ура» нашего командира!
И его подхватили на руки.
Но отнесли — в каземат: «Тут целей будете.»
Капитан из каземата по телефону в кают-компанию велел офицерам отдать оружие и идти в каземат.