Дружно вскочили, пошли в соседний кабинет Устругова, начальника службы движения, откуда была связь по линиям. Устругова они домой не пустили, он спал где-то ещё, а при телефонах сидел неусыпный костлявый Рулевский.
Рулевский только что узнал из Бологого, что оба царских поезда прибыли туда.
— Уже? — метнулся Ломоносов. — Задерживаем сами, никого не спрашиваем! — Схватил линейную трубку.
Бубликов — за городской:
— Нет-нет, всё-таки надо спросить Родзянку, комиссар-то я от него.
И опять, и опять ждать, пока там в Думе ищут, вызывают, советуются. Уже у Бубликова рука затекала трубку держать — ответили: да, царский поезд в Бологом задержать, удостовериться, что телеграмма Председателя передана ему.
Как они боялись, страховались — задержать, и тут же оправдательная телеграмма. Нет, не будет из них революционеров!
И когда это Бревно наконец сдвинется и поедет на вокзал?
Зато Бубликов с Ломоносовым ощущали себя в полёте, какого не знавали в жизни. Или всё уже выиграно, или всё потеряно! Ни умываться, ни чаю пить, — ходили, нервно потирали руки, пылали в четыре глаза: небывалая охота! задерживаем Царя!
Бологое что-то не отзывалось. Вместо того самая верная за эту ночь из дорог Виндавско-Рыбинская доложила: из императорского поезда поступило требование дать назначение на станцию Дно.
Молниеносно: Николай хочет пробраться к армии?!
— Не пускать ни в коем случае!
— Слушаю, будет исполнено.
Хор-рошо! Ещё потирали руки, похаживали, ещё изучали карту, как шахматную доску. Значит, во всяком случае — не на Москву. Движение царя на Москву опасно, хотя и там уже начинается.
И вдруг с Бологого подали телеграмму: «Поезд Литер А не получив назначения прежним паровозом отправился Дно».
Бубликов взбесился! закричал! зачертыхался! затопал! — и к трубке — упустили, идиоты!!!
Туда им: изменники! головы оторвём! расстреляем!!
Но что-то — делать? Что-то делать!
Ломоносов впился десятью пальцами в карту на стене. Цедил, соображая:
— Задержать его прежде Старой Руссы...
Но задержать — кем? чем?
Взорвать мост? Разобрать пути?.. Можно попробовать, но Дума совсем перепугается.
Да и кто это будет, как этим на расстоянии управлять?
— А вот что: забьём полустанок товарными поездами. Где два пути — поставить два поезда, вот и всё.
Вызвали Устругова. Пришёл, исправный движенец, вялый от сна.
Бубликов распорядился.
Устругов вздрогнул, очнулся. И, чиновничья душа, отказно глянув на дерзких революционеров, заикаясь:
— Нет, господа, этого не могу... Такое распоряжение... невозможно.
— Что-о?
— Как? Отказываетесь?
Вдруг из угла выбежал длинный худой Рулевский с револьвером — и приставил прямо к переносице Устругова:
— Отказываешься?
И Ломоносов присмехнулся:
— Милейший, придётся подчиниться.
ДОКУМЕНТЫ - 6
Виндавская ж-д, ст. Дно
1 марта (около 8 ч. утра)
Благоволите немедленно отправить со ст. Дно в направлении на Бологое два товарных поезда, занять ими разъезд и сделать фактически невозможным движение каких-либо поездов. За неисполнение или недостаточно срочное исполнение настоящего предписания будете отвечать как за измену перед отечеством.
Комиссар Государственной Думы
Бубликов
240
Кажется, никогда так трудно не выбуживали — да ведь не молодое офицерское время. Сперва Родзянко вообще ничего не мог разобрать-понять: смотрел на часы — шестой час?
А лёг в три? И кто затеял требовать, почему? Ах, этот Бубликов неуёмный.
Этот Бубликов вчера вечером ни с какой целью, просто из революционного озорства, предлагал: не остановить ли царский поезд? Охладил его Родзянко, что цели такой нет.
А сейчас он докладывал, что царь слизнул — так буквально, слизнул: от Малой Вишеры повернул назад!
Вот так-так! — пробуждался Родзянко. — Что ж это могло значить? Намерения Государя переменились?
Но оторванному ото сна так трудно уразуметь, ещё трудней что-нибудь решить.
Да, хотели же повидаться. Куда он?
Что-то надо ответить.
— Вот что. Вы дайте Государю по линии телеграмму, что я прошу у него аудиенции в Бологом. И приготовьте мне на Николаевском вокзале поезд, я скоро поеду.
Но хорошо — сказать. А не только сил нет подняться — а как же ехать самовольным решением? Ведь заругают. И — с чем ехать? Чего просить? на чём настаивать? А если Государь — ни на что не согласится, тогда как? Надо с коллегами посоветоваться. А они спят хоть и в Таврическом — так тоже не добудишься, не досознаешься.
И сам свалился ещё на полчасика.
Разбудила жена через два: от Бубликова всё звонят, и поезд готов!
Ну, теперь уже время человеческое. Голова прояснела — и стукнуло в неё: да не в Москву ли??.. Да не в Москву ли он покатил?
О, конечно! И там объявит свою столицу! И оттуда будет давить мятеж.
А мы — не успели Москвой овладеть.
Плохо!
Надо догонять! Надо удержать Государя от безумия!
Ах, время пропустил!
Скорей умываться! Скорей автомобиль!
Покатил в Таврический.
Под лежачий камень вода не течёт. Надо нагонять Государя! И остановить его от чего-то непоправимого. И окончательно перенять себе правительственную власть, ответственное министерство.
Всё твёрже и увереннее наливался Родзянко. Наконец, пришло время говорить с Государем не только в форме верноподданной просьбы. Подошёл момент и потребовать.
Ему рисовался разговор достойный, независимый, собственно — равный, даже с перевесом сил у Председателя. Разговор, начинающий новую эру в истории России.
По сути он хотел перенять власть из слабых рук Государя в свои сильные — дня пользы родины.
На февральском докладе почему-то так почувствовал, сказал Государю: это я последний раз у вас, больше не увидимся.
А вот и увидимся.
Но в Таврическом ещё никого он не успел созвать, как телефонировал Бубликов: царский поезд упущен! улизнул из Бологого без разрешения на Валдай!
На Валдай? На Старую Руссу? Куда ж это? Ну, хорошо, что не на Москву. И ещё лучше, что не в Ставку.
Ну, держите мой поезд под парами, скоро поеду!
Куда ж он двинулся? Если на Петроград — то уже был совсем рядом, зачем же объезжать?
Тут недремлющий секретарь — у Председателя, несмотря на всю сумятицу в Таврическом, ещё были секретари, и у них столы, и они пробивались через толчею, — поднёс копию записки великого князя Кирилла начальникам царскосельских воинских частей. Поскольку гвардейский экипаж Кирилла приписан к Царскому Селу, то и сам он как такой начальник сообщал остальным, что он, свиты Его Величества контр-адмирал Кирилл, со своим экипажем вполне присоединился к новому правительству — и уверен, что также все остальные царскосельские части присоединятся.
Здорово! Вот это — неожиданная поддержка! Удивил и изумил! Даже развеселил: уж если видные члены династии и сами присоединяются... и ещё других зовут! Наша победа!
Сильно взбодрился Родзянко, совсем другое ощущение. Наша победа! (Да что ж он сам, голубчик Кирилл, не докладывается, прямо?)
А каково теперь ведьме в Царском Селе?
Легка на помине. Комендант царскосельского дворца передавал просьбу государыни принять меры к водворению порядка в Царском Селе и в районе дворца. И ещё такая от государыни просьба: не может ли господин Родзянко приехать к ней этим утром переговорить?
Ну, дура форменная, не представляющая жизни! Как она это себе воображает, что Председатель поедет к ней сейчас с визитом? Как бы это выглядело в глазах революционного Петрограда! Раньше даже не приглашала к завтраку, когда он ездил на всеподданнейшие доклады. А теперь — просила приехать? Как смирилась! А почему потеряла вчерашний день, и вечер, и ночь, пренебрегла родзянковским советом уехать поскорей? Ждала супруга? А он вот повернул.
Ну, двух депутатов Думы послать на успокоение Царского можно.
Кажется, день начинался неплохо. Рассвело. Вот уже скоро опять, наверно, станут подходить к Таврическому с музыкой и в дурном строю воинские части, желающие приветствовать Думу. И в общем, эти шествия лучше, чем солдатский бунт. Но сегодня пусть служит отечеству горлом кто-нибудь другой — а Председатель поедет на переговоры с царём.
Пора была известить Комитет о своей поездке, договориться о полномочиях, да ехать на вокзал.
Но тут почти вбежал бледный Энгельгардт.
А такая обстановка опять была, посторонняя публика, не всё и скажешь вслух. Отошли в сторону.
— Михаил Владимирович, страшная беда! — говорил Энгельгардт, в военном мундире, но не с военным видом крайнего испуга. — Откуда-то пошёл среди солдат слух о каком-то «приказе Родзянко», которого вы ведь не издавали? Будто ваш приказ: всем возвращаться в казармы, сдавать оружие и подчиняться офицерам.
Брови и лоб Родзянки выкатились. Такого прямого приказа он не издавал, но высловлялся именно так, — а как же иначе? А если солдатам не вернуться в казармы и не подчиниться офицерам...? До каких же пор хулиганить?
— Ужасное, ужасное недоразумение! — сокрушался Энгельгардт. — Вы не представляете, что заварилось! В казармах — новые вспышки! Вернувшихся офицеров — прогоняют, грозят убить! Говорят — будет массовое их избиение! И грозятся убить — вас!.. Вам небезопасно выходить сейчас к делегациям...
Родзянко почувствовал, как кровь отлила от головы и объяло её недобрым холодком.
И это была ему благодарность за то, что всех их он спас этой ночью!
ДОКУМЕНТЫ - 7
ПРИКАЗ
(1 марта)
Господа офицеры петроградского гарнизона и все господа офицеры, находящиеся в Петрограде!
Военная Комиссия Государственной Думы приглашает всех господ офицеров, не имеющих определенных поручений Комиссии, явиться 1 и 2 марта в зал Армии и Флота для получения удостоверений на повсеместный пропуск и точной регистрации, для исполнения поручений Комиссии по организации солдат...