На следующий день появляется на улице толпишка с никогда не виданным в Ровненске красным полотнищем. Директор училища, толстый холёный барин с красным бантом и красной повязкой на рукаве, читает вслух Манифест, громит «старый режим» и восхваляет наступающую свободу.
Тех, кто ночью был на телеграфе, не видно ни одного. Город остался без власти.
* * *
В Одессе в Сергиевском артиллерийском училище после утреннего чая построили юнкеров, появился со свитой начальник училища генерал Нилус и сделал сообщение о событиях в Петрограде (ещё отречения не было), о которых до сих пор шли только смутные разговоры. Вдруг выступил из строя портупей-юнкер 2-й батареи:
— Ваше превосходительство! От группы юнкеров прошу вашего распоряжения о снятии со стен училища портретов императора и его семьи.
Генерал ответил:
— Юнкер, выйдя из строя, вы нарушили дисциплину и понесёте наказание. Что же до портретов, то так ли уж нужно торопиться?
И хотя большинство юнкеров были в восторге от событий, но поступок портупей-юнкера им тоже показался бестактным.
* * *
В знаменитое одесское кафе «Фанконе», по шику не уступающее парижским, ходила самая элегантная публика. Вдруг с улицы послышался шум, пение «вы жертвою пали» и показалась процессия с красными флагами, человек двести молодёжи довольно неряшливого и необузданного вида. Публика в кафе встала от столиков, подошла к зеркальным окнам, среди неё тоже и молодые люди и барышни. Стояли, смотрели. Процессия прошла, не очень сюда и глядя.
Повеяло чуждым и страшным. Вернулись к кофе, шоколаду, пирожным, но совсем без прежнего настроения. И скоро разошлись.
* * *
В Саратове революция началась с убийства городовых. Мертвецкие были заполнены их трупами. На всех углах митинги. Площадь против тюрьмы запрудила толпа и несла на плечах деятеля, а тот показывал над головой добытые ключи от тюрьмы.
В университетском госпитале плакал раненый солдат. «Что плачешь?» — спросила его сестра. — «Царя жалко.» Она была из помещичьей семьи и просвещённая, ответила: «Ничего, обойдётся.»
* * *
В Брянске в загородных казармах солдаты долго ничего не знали о событиях в Петрограде, газеты не достигали их. Но стали повышенно вежливы офицеры — и дисциплина сразу упала. Когда же повели парадным маршем в город, то улицы были пустоваты, и никаких восторженных приветствий солдатам не было.
* * *
В Рязани все мужские и женские гимназии общей процессией пошли под музыку оркестра, с красными бантиками. Весеннее солнце, подтаивает снег — все ласковые, добрые, хорошие.
* * *
В Витебске губернаторский швейцар Михаил плакал по отрекшемуся Государю, как по покойнику. А в столовой самого губернатора не раздалось сожаления, но толковали, что скорей бы пришёл к власти Николай Николаевич. И уже тогда не будет больше повода для сплетен о царице. Передавали уличные события — избили одного городового, свалили с ног священника, — витебский городской голова Литевский оправдывал: «Надо понять народ, ведь столько лет давили его!» Когда с шапки земского начальника хотели сорвать царскую кокарду, а он в ответ «дал в морду», — Литевский выразил: «Разве может так поступать дворянин? Его надо судить.»
Полиция оставалась на местах и ждала распоряжений губернатора, а он всю надежду возложил на великого князя, — приберёт их к рукам! сам же пока старался быть как можно демократичней. Чиновники озирались: серьёзно это всё или пойдёт по-старому? — но на всякий случай отодвигались и отворачивались от одиозных фигур прежней власти. Витебские либералы ходили с поднятой головой: мы победили! По улицам толпами ликовала еврейская молодёжь и в агитации не имела успеха только среди крестьянского привоза на базаре.
* * *
Генерал-лейтенант Сандецкий, командующий Казанским округом, вообще был очень требователен и щедр на наказания, до жестокости. И ещё не простили ему такого заведения: отъезжающие на фронт должны пройти крытую траншею, полную газом. Когда пришли его арестовывать (и офицеры тоже) — он спал, одевался при них. Когда вели его по Казани из солдатской толпы неслись насмешки, камни, яблоки и плевки в него.
* * *
А с царицынским священником, о. Гороховым, было всего вот что. Не призывал он ни к какому восстанию, а по окончании литургии, разоблачившись, обратился к молящимся со словом о происходящих правительственных переменах и что по чувству совести духовного лица он не решается изменить присяге, данной престолу, — оттого не находит теперь возможным продолжать служение алтарю. Тогда выступил местный юрист, что с передачей престола отпадает и данная под присягой клятва. Отец Горохов тем временем удалился из храма. Вскоре к нему на квартиру пришёл военный патруль и арестовал.
* * *
В Пензе старые власти арестованы, а новозаменяющие (вместо вице-губернатора — помощник присяжного поверенного Феоктистов, революционер) стояли с красными бантами на дощатой трибуне, обтянутой кумачом, а внизу под ней — начальник гарнизона генерал-майор Бем. С трибуны, оттесняя цензовых, кричали какие-то революционные — о свободе, которая теперь полетит через проволочные заграждения фронтов. Мимо шёл парад войск, «примкнувших к народу». В его строй врывались возбуждённые интеллигенты, жали руки офицерам и солдатам. Три полка прошли — ничего, вдруг из четвёртого выбежало несколько солдат и с криками: «Вот тебе увольнительная записка!» — стали избивать генерала. (Его строгий порядок был — не допускать хождения солдат по городу без увольнительных записок.) Изорвали в клочья всё, что на генерале было, и оставили под трибуной голый труп. Подбегали другие солдаты и били труп ногами.
Тут же редактор газеты держал речь к войскам — и избрали нового начальника гарнизона.
Тем временем толпа освободила тюрьму — больше 500 арестантов, много каторжных. Извозчики бесплатно повезли их по городу, в их халатах и войлочных шапочках, они трясли разбитыми кандалами и кричали народу.
По вечерам Пенза стала рано гасить свет и запираться от грабежей. Город затопили пьяные солдаты без поясов.
* * *
В Екатеринбурге неизвестные штатские и солдаты стали самовольно стягиваться в городскую думу на митинг, оттесняя гласных: «Если вы с нами не согласны — то на поддержку демократии придёт 126-й полк!»
Следующий митинг — в театре. Мало штатских, почти нет женщин, а зал переполнен солдатнёй так грозно, что вот произойдёт катастрофа. Актёр, стоя на барьере бенуара, называет громко: «Губернатора... архиерея... полковых командиров... жандармов...», — а пьяный прапорщик со сцены взмахивает шашкой после каждого: «Арестовать!.. Арестовать!..» — и зал ликует. Актёр кричит: «Занять телеграф! телефон! вокзал!»
Тем временем в маленькой комнате театрального буфета железнодорожник Толстоух открывает тайное заседание революционно-демократической головки: «Каждый, кто сейчас не согласится, будет убит на месте. Немедленно рассылаем наряды арестовывать власть имущих и полковых командиров.»
Присутствуют и несколько радикальных членов городской думы. Вырвавшись с того заседания, обсуждают между собой: предупредить ли полковых командиров? Пожалуй нет: это будет истолковано как донос.
* * *
В Ишиме начальник гарнизона Карпов объявил солдатам: «Кто произнесёт имя Родзянко — расстреляю!» Потом — застрелился сам. Жандармский ротмистр сначала называл Временное правительство самозванцами, но ему запретили так говорить.
* * *
Иркутск. При первых известиях о перевороте в Петербурге иркутская администрация замерла, не подавала признаков жизни. Взоры населения обратились к политическим ссыльным как своим теперь вожакам: все увидели в них власть, и состоятельные круги, известные промышленники и адвокаты не пытались её перехватить, но на их лицах было к революционерам почтительное выражение. Гарнизон в 40 тыс. человек не сопротивлялся подчиниться возникшим революционным органам. От имени ссыльных Ираклий Церетели и Абрам Гоц сами отправились во главе отряда для ареста, чтобы смягчить его. Генерал-губернатор Пильц, сгорбленный старик, встретил их испуганными поклонами. Ему объявили, что он, арестованный, будет содержаться в этом же доме, и он рассыпался в благодарностях, что всегда был уверен в «благородстве идейных людей».
* * *
В Ачинске три дня чествовали Брешко-Брешковскую, освобождённую из минусинской ссылки. По пути её на вокзал войска потоком брали на караул, а перед коляской валил народ с хоругвями.
* * *
В городке Зея, за Амуром, вскоре после царского отречения местные интеллигенты созвали большое собрание жителей, всё больше простой народ, золотоискатели. Предложили выбрать комитет, назвали Абрамова, коренного сибиряка, удачного золотоискателя, одного из пионеров края. Он поднялся в богатырский рост:
— Я могу служить царю, но как его нет — отказываюсь от всякой общественной работы.
Слова его покрыли «ура» и аплодисменты.
Царские портреты остались висеть почти во всех домах.