Впрочем, и о войне у Нахамкиса был припасён лозунг:
— Самая гнусная изо всех войн, известных в истории.
И — нагло улыбчато, лицо подплывшее, щурился на военного министра как на прихваченного прищепкой, рассматривал его с любопытством, любовно припоглаживая бороду. Он — один изо всех них был, не скрывающий ощущения торжества от власти. Он и в кресле полубархатном сидел не просто, а — попирал его объёмистой спиной и задницей.
— ... и, — продолжал Соколов с бумажки, — создать третейские суды для разбирания споров между солдатами и офицерами...
Споров между солдатами и офицерами?
— ... и установить для офицеров по всей армии — выборное начало!
Вот с чем они пришли!
Метнул Гучков на Гвоздева. Но тот — вслух не говорил, такие всегда молчат. Забит он был среди них, и союзником тут не сослужит.
И генерал Потапов сидел — беспомощная мямля, куда подевалась его гражданская смелость?
Союзников — не было. Совет рабочих депутатов припирал Гучкова к стенке.
Но полыхнула в нём его бешеная неукротимость, из лучших движений жизни, он их любил в себе, тот гнев, который выносил его в высших речах, бросал в дуэли, с председательской кафедры Думы — да в Монголию! Он встал — и с силой хлопнул приотворённой дверцей письменного стола. Дверца ударила — и связка ключей звякнула на пол. А сам Гучков схмурился на Нахамкиса и повелительно крикнул:
— Садитесь вот на моё место! Командуйте! — На Соколова: — Или вы? И сами с собой ведите переговоры!
И вторую дверцу прихлопнул ногой.
Пошёл к задней двери, а ею хлопнул уже наотмашь.
Никто не успел ничего ответить, смолкли.
В кабинете был адъютант, он подобрал ключи и пришёл вослед Гучкову в заднюю комнату.
— Нет, вы заприте тумбочки и средний ящик прямо при них, это компания такая, не стесняйтесь!
Нет, надо было самому ключи поднять и в морду им кинуть. Потому что вызвать на дуэль из них никого нельзя.
От этого хлопанья сразу как будто спали все тяжести. Что его так держало, что он так вяз среди них? Да пошли вы к чёрту! Одно действительно достойное движение — швырнуть всё и... Выгнать их всех из парадного на Мойку, и...
И что?
В гневе ходил по небольшой комнате.
По гордости, по непростимости старого дуэлянта ни за что бы больше слова с ними не сказал!
Но. Он вспоминал, какая слякоть всё их Временное правительство. Ведь не было сильных смелых людей, и если сейчас он разорвёт — то все отшатнутся.
И поддержки всей большой Армии Гучков тоже не чувствовал. Ещё не научился ощущать Армию как часть себя. На это нужно время. Нужна поездка на фронт.
Вот прихватили революцией, так прихватили...
Вот опоздали с переворотом, так опоздали...
Ни сил, ни союзников. Вся поддержка — поток восхищённой либеральной и бульварной прессы двух столиц. И всё.
Устоять — не на чем, и он во власти их.
Из кабинета в дверь постучали.
— Да, войдите!
Вошёл Гвоздев. С очень виноватым видом, как будто он главный и нахамил.
— Да что ж, Алексан Иваныч, — пробурчал глуховато. — Не сердитесь, они подберутся. Обстановка, знаете, новая, все не у места, все ерепенятся...
Ах, этому хозяйственному Кузьме — да командную бы волю! Но и в Рабочей группе вертели им социал-демократы, и здесь. Почему у хороших людей настоящей силы нет?
Смотрел прямо в его виноватые, соломенные глаза.
— Как же так, Кузьма Антонович, но вы понимаете, что армия так не может существовать?
— Ничего, Алексан Иваныч, не мутясь и море не становится. Погодите, всё уставится. Воля буйная, всех тянет... На заводах то же... Уставится.
И тёплые глаза его это обещали. Да может и правда? Воля буйная, раззудись плечо. А потом уставится. Опомнятся. Не сумасшедший же наш народ.
Уговорил Кузьма Гучкова вернуться в кабинет. Да ничего ему и не оставалось. Но возвращался он туда в более сильной позиции, чем вышел? или в ослабленной?
Соколов — уже без весёлости, дулся. И Нахамкис не так развалился, ровней сидел.
Смотрел на этих делегатов и удивлялся: неужели эти все годы они велись на одной с ним родине? Прожил Гучков 55 лет, имел соперников и врагов, но всё среди имён названных, которые вместе с ним и составляли как будто Россию. А вот, достигнув высоты министерского кресла, должен был считаться не с теми со всеми, а с этими новоявленными мурлами. Вот это и есть революция: иметь дело с неравными, низкими для себя.
Нет, нельзя давать пути своему презрению. Гучков не мог их сломить, не мог своею властью отменить уже растекшийся «приказ №1», это ничего бы не дало, а только сделал бы себя смешным. Оставалось — убеждать и просить, чтоб это они отменили.
Стал убеждать. Аргументы его были простые и верные, но на какую почву падали? Что он ручается: офицерство не может стать орудием реакционного переворота. Офицерство — служит родине. Но оно не может служить, если из-под него выбита почва. Если на каждое офицерское распоряжение требуется санкция выборного солдатского комитета, а то и Совета рабочих депутатов.
Нахамкис перебил: то есть — единственной власти, вышедшей из недр революционного народа!
Из недр, не из недр, — но перестаёт существовать армия, если офицеры не распоряжаются оружием своей части. Армия становится опасна не для врага, а для собственного населения. «Приказ №1» должен быть немедленно отменён как бессмысленный. Или, альтернативно, объявить, что армия распускается по домам, — это во всяком случае будет безопаснее для страны. «Приказ №2»? — ещё раз давайте посмотрим, я плохо уловил.
Ещё раз читали и смотрели Соколовскую бумажку. Офицеров не избирать? — но кого избрали, пусть так будет? А чья это комиссия решает выборность офицеров? — наша поливановская? Нет, ничего подобного, мы ещё с ума не сошли. Комитеты могут возражать против назначенных офицеров? Нет, это балаган, а не армия. Такие исправления — хуже того первого «приказа», там о выборности офицеров ничего не говорилось, а тут — и о ней. Нет!
Глупый усатый солдат Кудрявцев сидел, раззявя губы.
Неглупый лейтенант Филипповский — молчал. Ну скажи же, ты понимаешь! Что за порода людей.
И в холоде почувствовал Гучков, что эту обрушенную кучу хлама — сдвинуть не может.
Потому что: распустить армию — это не была угроза для них. Они охотно могли войны и не вести.
Уйти в отставку? — не решение: развал и пойдёт гулять по армии. Но это был приём, который их озадачивал: они не представляли, чтобы «буржуазный» министр не держался за пост. И не знали, не умели, кого бы сюда поставить.
Так, угрозой отставки, немного их отодвинул. И настаивал с новой энергией: отменить приказы и №1 и №2.
А — какие реальные реформы взамен того произведёт военный министр? Пусть проведёт своим приказом все солдатские права.
Многого хотите! Вот, создана комиссия генерала Поливанова, заседает и сию минуту, хоть пойдёмте туда. Будет произведена чистка реакционных генералов. Комиссия постепенно всё изучит и всё устроит, что можно.
— То есть так, чтоб устроить всё по-новому, а оставить всё по-старому? — опять зубоскалил Соколов.
Гвоздев стал высказываться в пользу армейского порядка.
А Нахамкис, для того ли чтоб инициативы не терять, приплёл сюда распоряжение Алексеева разоружать банды на станциях и судить военно-полевым судом. А это — не банды, а революционные ячейки, и дело их — передовое дело революции. Так — уже ли отменён приказ Алексеева? И: будет ли отменён приказ Николая Николаевича?
(Ка-кой? Этот безудержный великий князь за три дня намахал несколько приказов, какой же там из них? Сам Николай Николаевич был уже отвергнут и обречён, но унизительно говорить здесь, этим.)
Дай им волю, они отменят и все армейские приказы, и всех нас.
А пойти с ними сейчас на компромисс — значит уже навсегда открыть право Совету вмешиваться в дела военного министерства.
И, в новом варианте своего ухода, Гучков поднялся с лицом отречённым, по возможности безразличным, и объявил, что он — уже сказал всё, что мог, и оставляет их без него рассмотреть его... предложения. (Однако не выговорил язык назвать их требованиями или условиями.)
И оставив делегатов с генералом Потаповым, вышел в ту же заднюю комнату, но уже без хлопанья.
Гучков понимал, что — не пересилил их, не хватило его напора, завяз. Истратился в споре, обезнадёжел.
Слабость своей стороны поражала его. Никогда прежде ему не рисовалось, что с первых же дней он окажется в таком беспомощном переклоне.
Где же в России те люди, которыми стоит великая страна? Великая, великая, а на любое дело начни скликивать — и нет никого. Загадка русского характера!
Пришёл Потапов, звать Гучкова. Сказал: уже все были согласны отменить и «приказ №1» и тем более «№2», лишь бы неконфузно для Совета, — но Нахамкис остался непреклонен и преградил.
Всё же. Всё же надо было ещё торговаться — и что-то взять.
Ну, пусть ваши «приказы» остаются, но только для петроградского гарнизона. (Уж тут погибло, не удержать.) Опровергните: они не относятся к фронту!
(Как будто между тылом и фронтом можно провести чёткую границу...)
Согласимся, если военный министр как можно скорей проведёт новые отношения офицеров и солдат.
Отступать было неизбежно. Вопрос — докуда. Реформировать армию — Гучков же и сам собирался. Распустить комитеты — уже нет сил ни у кого в стране. Теперь задача: нельзя ли их обуздать?
Да. Такой приказ будет составлен. Да, будет представлен Исполнительному Комитету на утверждение. Но — ограничьте же и вы «приказы» №1 и №2.
Наступал малый дух примирения. Выразил и Нахамкис, что они, собственно, и приехали — установить нормальные отношения, а не ссориться. Стало обсуждаться: а нельзя ли распутать это всё единым общим воззванием, чтобы подписано было обеими сторонами?
Смотря что написать.
Совету надо: декларировать о победе над старым режимом. Что к старому режиму возврата не будет.