В том же письме Барклай признался о тяжёлой моральной обстановке вокруг себя. У него не сложились отношения с главнокомандующим Кутузовым, человеком совсем другого склада характера и поведения. После реорганизации армии Кутузовым генерал Барклай оказался в двусмысленном положении. Сохраняя формально пост, фактически он был отстранён от управления войсками. В конце сентября, получив отпуск, он отправился в Калугу, затем через Петербург поздней осенью прибыл в свою деревню в Лифляндии.
Барклай написал длинное письмо царю Александру I, в котором попытался изложить своё видение войны и причины отступления русских армий. В ответ он получил дружески расположенное письмо российского императора, в котором Александр признал правильность действий Барклая на посту командующего 1-й армией.
Все российские историки признают, что принципиальная стратегическая линия, намеченная Барклаем на начальном этапе Отечественной войны, не была изменена Кутузовым, и преемственность в командовании была сохранена.
1.4. После Отечественной войны
С 4 февраля 1813 года — командующий 3-й армией в Заграничном походе русской армии. После отставки прежнего командующего союзными силами Витгенштейна принял 25 мая 1813 года командование объединённой русско-прусской армией, как раз накануне временного перемирия с Наполеоном. После окончания перемирия эта армия вошла в состав Богемской армии союзников под командованием австрийского фельдмаршала Шварценберга.
Барклай успешно руководил войсками в сражениях под Торном, Кульмом, Лейпцигом, Парижем. За заслуги возведён в графское достоинство, после взятия Парижа получил 18 (30) марта 1814 года фельдмаршальский жезл. Барклай долго добивался нижних офицерских чинов, но всего за 7 лет проделал стремительный путь из генерал-майоров в фельдмаршалы.
29 марта 1814 года Наполеон отрёкся от трона, и война завершилась. Барклай по возвращении в Россию был назначен главнокомандующим 1-й армией, расквартированной в Польше.
Весной 1815 года Наполеон триумфально вернулся к власти. Барклай снова повёл армию в Европу, вступив в июне 1815 года в пределы Франции, но не успел принять участия в больших сражениях из-за скорого разгрома Наполеона под Ватерлоо. 30 августа 1815 года после блестяще проведённого смотра под Вертю, который порадовал царя Александра I порядком в армии, Барклай был возведён в княжеское достоинство. От союзников на князя Барклая пролился дождь из наград и орденов.
В начале 1818 года Барклай испросил позволения отправиться в Германию для лечения на минеральных водах, но, не доехав до места, скончался 14 (26) мая в возрасте 57 лет на мызе Штилитцен (Жиляйтшен; ныне пос. Нагорное Черняховского района Калининградской области России) в шести верстах от города Инстербург (ныне г. Черняховск).
30 мая его тело было доставлено в Ригу, где состоялась торжественная траурная церемония. Во дворе кирхи Св. Якоба состоялось отпевание и отдание воинских почестей — в присутствии священнослужителей всех конфессий и гражданской администрации города, а также военного гарнизона под командованием генерала И. Ф. Паскевича (позже фельдмаршала и князя Паскевича-Ериванского-Варшавского)
Прусский король Фридрих Вильгельм III выслал в Жиляйтшен почётный караул, который сопровождал траурный кортеж до самой русской границы.
Сердце Барклая-де-Толли было похоронено на небольшом возвышении в 300 метрах от мызы Штилитцен, а набальзамированный прах доставлен в фамильное имение Бекгоф (Лифляндия), в 1,5 км от нынешнего эстонского населённого пункта Йыгевесте и захоронен в семейной усыпальнице рядом с прахом ранее умершего сына.
2. В отзывах современников
А.С. Пушкин
Полководец
У русского царя в чертогах есть палата:
Она не золотом, не бархатом богата;
Не в ней алмаз венца хранится за стеклом;
Но сверху донизу, во всю длину, кругом,
Своею кистию свободной и широкой
Ее разрисовал художник быстроокой.
Тут нет ни сельских нимф, ни девственных мадонн,
Ни фавнов с чашами, ни полногрудых жён,
Ни плясок, ни охот, - а все плащи, да шпаги,
Да лица, полные воинственной отваги.
Толпою тесною художник поместил
Сюда начальников народных наших сил,
Покрытых славою чудесного похода
И вечной памятью двенадцатого года.
Нередко медленно меж ими я брожу
И на знакомые их образы гляжу,
И, мнится, слышу их воинственные клики.
Из них уж многих нет; другие, коих лики
Еще так молоды на ярком полотне,
Уже состарились и никнут в тишине
Главою лавровой...
Но в сей толпе суровой
Один меня влечет всех больше. С думой новой
Всегда остановлюсь пред ним - и не свожу
С него моих очей. Чем долее гляжу,
Тем более томим я грустию тяжелой.
Он писан во весь рост. Чело, как череп голый,
Высоко лоснится, и, мнится, залегла
Там грусть великая. Кругом - густая мгла;
За ним - военный стан. Спокойный и угрюмый,
Он, кажется, глядит с презрительною думой.
Свою ли точно мысль художник обнажил,
Когда он таковым его изобразил,
Или невольное то было вдохновенье, -
Но Доу дал ему такое выраженье.
О вождь несчастливый! Суров был жребий твой:
Все в жертву ты принес земле тебе чужой.
Непроницаемый для взгляда черни дикой,
В молчанье шел один ты с мыслию великой,
И, в имени твоем звук чуждый невзлюбя,
Своими криками преследуя тебя,
Народ, таинственно спасаемый тобою,
Ругался над твоей священной сединою.
И тот, чей острый ум тебя и постигал,
В угоду им тебя лукаво порицал...
И долго, укреплен могущим убежденьем,
Ты был неколебим пред общим заблужденьем;
И на полупути был должен наконец
Безмолвно уступить и лавровый венец,
И власть, и замысел, обдуманный глубоко, -
И в полковых рядах сокрыться одиноко.
Там, устарелый вождь! как ратник молодой,
Свинца веселый свист заслышавший впервой,
Бросался ты в огонь, ища желанной смерти, -
Вотще! -
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
О люди! жалкий род, достойный слез и смеха!
Жрецы минутного, поклонники успеха!
Как часто мимо вас проходит человек,
Над кем ругается слепой и буйный век,
Но чей высокий лик в грядущем поколенье
Поэта приведет в восторг и в умиленье!
7 апр. 1835 Св. воскр. С.П.Б. Мятель и морозъ.
Генерал Ермолов оставил такой отзыв о Барклае, своём непосредственном начальнике[19]::
Барклая де Толли долгое время невидная служба, скрывая в неизвестности, подчиняла порядку постепенного возвышения, стесняла надежды, смиряла честолюбие. Не принадлежа превосходством дарований к числу людей необыкновенных, он излишне скромно ценил хорошие свои способности и потому не имел к самому себе доверия, могущего открыть пути, от обыкновенного порядка не зависящие…
Неловкий у двора, не расположил к себе людей, близких государю; холодностию в обращении не снискал приязни равных, ни приверженности подчиненных…
Барклай де Толли до возвышения в чины имел состояние весьма ограниченное, скорее даже скудное, должен был смирять желания, стеснять потребности. Такое состояние, конечно, не препятствует стремлению души благородной, не погашает ума высокие дарования; но бедность однако же дает способы явить их в приличнейшем виде… Семейная жизнь его не наполняла всего времени уединения: жена немолода, не обладает прелестями, которые могут долго удерживать в некотором очаровании, все другие чувства покоряя. Дети в младенчестве, хозяйства военный человек не имеет! Свободное время он употребил на полезные занятия, обогатил себя познаниями. По свойствам воздержан во всех отношениях, по состоянию неприхотлив, по привычке без ропота сносит недостатки. Ума образованного, положительного, терпелив в трудах, заботлив о вверенном ему деле; нетверд в намерениях, робок в ответственности; равнодушен в опасности, недоступен страху. Свойств души добрых, не чуждый снисходительности; внимателен к трудам других, но более людей, к нему приближенных… Осторожен в обращении с подчиненными, не допускает свободного и непринужденного их обхождения, принимая его за несоблюдение чинопочитания. Боязлив пред государем, лишен дара объясняться. Боится потерять милости его, недавно пользуясь ими, свыше ожидания воспользовавшись.
Словом, Барклай де Толли имеет недостатки, с большею частию людей неразлучные, достоинства же и способности, украшающие в настоящее время весьма немногих из знаменитейших наших генералов.
Хотя в пору отступления на начальном этапе Отечественной войны некоторые современники едва ли не рассматривали Барклая как предателя, позднее они оценили его заслуги. Великий А. С. Пушкин удостоил его стихотворением «Полководец», а также оставил такие строчки в ненаписанной 10-й главе «Евгения Онегина»:
Гроза двенадцатого года
Настала — кто тут нам помог?
Остервенение народа,
Барклай, зима иль русский бог?
В Петербурге, на Невском проспекте, в сквере перед Казанским собором, стоят памятники Кутузову и Барклаю де Толли. Оба монумента работы скульптора Б. И. Орловского были торжественно открыты 25 декабря 1837, в день празднования двадцать пятой годовщины изгнания французов из России.
Посетив мастерскую скульптора в марте 1836, Пушкин увидел изваяния обоих полководцев и ещё раз высказал свой взгляд на их роль в Отечественной войне выразительной строчкой стихотворения «Художнику»:
Здесь зачинатель Барклай, а здесь совершитель Кутузов.
В 4-м номере своего «Современника» (ноябрь 1836) Пушкин, подвергнувшись критике за стихотворение «Полководец», помещает статью «Объяснение»:
Слава Кутузова неразрывно соединена со славою России, с памятью о величайшем событии новейшей истории. Его титло: спаситель России; его памятник: скала святой Елены! Имя его не только священно для нас, но не должны ли мы ещё радоваться, мы, русские, что оно звучит русским звуком?
И мог ли Барклай де Толли совершить им начатое поприще? Мог ли он остановиться и предложить сражение у курганов Бородина? Мог ли он после ужасной битвы, где равен был неравный спор, отдать Москву Наполеону и стать в бездействии на равнинах Тарутинских? Нет! (Не говорю уже о превосходстве военного гения). Один Кутузов мог предложить Бородинское сражение; один Кутузов мог отдать Москву неприятелю, один Кутузов мог оставаться в этом мудром, деятельном бездействии, усыпляя Наполеона на пожарище Москвы, и выжидая роковой минуты: ибо Кутузов один облечен был в народную доверенность, которую так чудно он оправдал!