Огненный ураган тяжелой германской артиллерии немилосердно терзал русские полки. Уже к концу 1915 г. кадровых офицеров на полк оставалось пять-шесть человек. Те из гимназистов и реалистов, кто уцелел в страшной мясорубке боев, вместе с солдатами и унтер-офицерами, кандидатами на замещение офицерских должностей, были отправлены в тыл для ускоренного обучения. Вся их переподготовка укладывалась в 4—6 месяцев — и снова в бой. Упоминавшийся уже историк Н.Н.Яковлев писал: «Зеленая молодежь, вчерашние гимназисты, реалисты, семинаристы с бездумной отвагой стремились подражать павшим или искалеченным старшим товарищам... Взводы, роты и даже батальоны вели безусые прапорщики и подпоручики, уже в 1915 году. Юноши в хаки вели толпы солдат в сплошную чёрную стену разрывов. Вытягивая мальчишечьи шеи, они что-то кричали, наверное, очень воинственное, слова не были слышны в грохоте и визге снарядов. Роты и батальоны безвозвратно исчезали в кромешном мраке смертоносной стены. Юные командиры как могли, организовывали контратаки. Они понаслышались, что в бой пристойно идти с сигарой во рту, с тупой шашкой, подозрительно смахивающей на театральный реквизит, если есть — в белых перчатках и только впереди нижних чинов»[3].
В тяжелые дни отступления русской армии, когда надламывалась психика уцелевших, когда невозможно было остановить отход под натиском технически превосходящего врага, только самопожертвование и личный пример командира могли заставить войска сражаться. Многие юноши, не обладавшие никаким опытом командования, тем не менее, сумели выполнить свой долг офицеров и унтер-офицеров. Они многого не умели, но были храбры и не жалели себя. На фронт рвалась и начальная школа. Дети в возрасте 9—13 лет стремились помочь старшим в защите отечества, причем проявляли удивительную настойчивость в достижении цели. Учащийся реального училища города Николаева Яков Шафринович, получив отказ на свое прошение местному воинскому начальнику, обратился прямо к верховному главнокомандующему, а когда и это не помогло — бежал на фронт. Малолетние добровольцы бежали из Петрограда, Москвы, Одессы, Екатеринбурга, Киева, Новгорода, Пскова и других городов. Бежали из деревень, с хуторов, из станиц. Побеги на фронт были как одиночными, так и групповыми. Сын жандармского ротмистра из Двинска гимназист Сосионков собрал группу из восьми учащихся разных классов и отправился с ними на войну[4]. Для родителей и железнодорожной жандармерии это массовое бегство стало настоящим бедствием. Только в Пскове станционные жандармы сняли с поездов, идущих на фронт, более 100 детей — и это только в сентябре 1914 г. Мотивацию поведения детей военного времени хорошо отобразил поэт Н.Агнивцев в стихотворении «Мальчик-доброволец»:
Ведь надо ж на подмогу —
Идти к своим? Иль — нет?
Ведь мне-то, слава Богу,
Уже двенадцать лет!..
На улицах Берлина
Вы встретите меня!..
На то ведь и — мужчина,
А не девчонка я!
Однако в местах формирования воинских эшелонов офицеры не желали брать на себя ответственность за судьбы маленьких защитников отечества. Павлу Гусарину офицер сказал: «Мал очень, а туда же лезешь». И прогнал от эшелона. Шестеро мальчиков-партизан (были и такие) из Псковской и Новгородской губерний пробрались в зону боевых действий 2-й русской армии генерала А.В.Самсонова. Руководил группой варшавский житель, конторский служащий А.Б.Матвиевский. Группа была вооружена всего тремя винтовками, но сумела сбить германский аэроплан, который совершил вынужденную посадку. Когда летчик отошел достаточно далеко, ребята забрали из кабины все документы и добавили летательному аппарату повреждений. На следующий день они вернулись к аэроплану и покатили его к ближайшей железнодорожной станции — в надежде погрузить на платформу и доставить в Варшаву, но поезда уже не ходили.
Сняв некоторые детали с самолета, ребята повернули назад. По дороге им встретился неприятельский разъезд. В завязавшейся перестрелке немецкие кирасиры, потеряв одного убитого, ускакали. Ребята сняли с кирасира обмундирование — и все трофеи доставили в Варшаву[5]. На боевых позициях свои обязанности маленькие добровольцы выполняли безукоризненно. В бою они подносили патроны стрелкам, сновали по ходам сообщения на фланги рот и передавали команды. Подобно легендарному Гаврошу, они ползали по полю под огнем противника и подбирали патроны. Вместе со всеми ходили в штыковые атаки, выносили раненых, гибли, попадали в плен. Кроме наград и ранений, война приносила ее участникам тяжелые психические травмы. Вот как описывал свое состояние во время артиллерийского обстрела вольноопределяющийся Пчелкин: «Снаряд за снарядом... Грохот... Химический запах... Сумбур в голове... И страх, страх... Даже не страх, а ужас... Непреодолимый, животный. Одна-единственная мысль острым гвоздем стоит в сознании: если немецкий снаряд прямым попаданием угодит в нашу землянку, то не то что убьет, а испепелит, превратит в ничто... Бьет лихорадка. Хочется убежать куда-нибудь в более надёжное место»[6]. По-разному сложились в дальнейшем судьбы юных защитников отечества. Революция и Гражданская война разъединили их. Вчерашние друзья и одноклассники стали непримиримыми врагами.
Глава II. «Гражданская война»
§2. Дети в гражданской войне
«Много в поле тропинок, только правда одна». Правда оказалась на стороне красных в той далёкой Гражданской войне в России начала двадцатого века. Необходимым шагом, запускающим невидимый механизм гражданской войны является снятие запрета на убийство ближнего. К такого рода шагам относится демонстративное публичное пролитие крови – как властью, так и ее противниками любого рода. Убийство ближнего становится частью личного опыта всех, а у многих при этом в подсознание закладывается жажда мщения. В настоящее время наиболее распространенной исторической версией начала гражданской войны в России десятых-двадцатых годов является подход к ней как закономерному следствию революции. Обвиняются в войне, соответственно, большевики-революционеры, разрушившие старый государственный строй и ввергшие страну в хаос и разорение. Такой подход, белогвардейский по своему существу и происхождению, очень прост и вполне приемлем для пассивного потребителя казенной дезинформации. Однако следует отметить, что революциям, как и государственным переворотам, в истории далеко не всегда последуют гражданские войны (в качестве примеров можно привести и Июльскую революцию 1830 года во Франции, и исламскую революцию в Иране, и события на территории СССР и России в 1989-93 годах). Понятно, что обвинения в адрес революции имеют четкую политическую направленность на предотвращение новых революционных выступлений, а ангажированность властями нынешних “белых” историков не меньше вчерашней, когда их основным цветом был “красный”[7]. Развернувшаяся в перестроечных газетах и журналах эмоциональная антисталинская компания породила немало казусов. Главный среди них – укоренившееся среди либеральной интеллигенции неявное убеждение, что сталинская диктатура - трагедия, коснувшаяся по сути дела всей страны, имела своей причиной только лишь злую волю тирана Сталина и кучки его приближенных. Послушать наших журнальных антисталинистов, так получается, что многомиллионные массы простых советских людей либо были донельзя запуганы, либо ловко обмануты пропагандой, либо вообще по редкой глупости своей не догадывались, что происходит, а “злой гений” и его окружение, воспользовавшись этим, делали с народом и страной что им заблагорассудится. Однако не кажется ли вам, что такой взгляд на историю сильно отдает шаблонами третьеразрядных голливудских боевиков, где обязательно действует герой, для которого нет ничего невозможного, и бездействует безличная и почти что бессловесная толпа, выполняющая при нем роль фона. Действительность была, конечно, гораздо сложнее. Как мне представляется, сталинская диктатура, кроме всего прочего, стала возможной еще и потому, что в 30-е годы на историческую сцену в России вышло поколение людей, чьи либо детство, либо юность пришлись на гражданскую войну. Хаос, анархия и беззаконие, которых они навидались с юных лет, научили их ценить порядок, пускай и устанавливаемый “твердой рукой” государства, а иногда даже, как видим, и переоценивать его. В восемнадцатом году моей прабабушке было десять лет: ворвавшиеся в их деревню белогвардейцы на ее глазах расстреляли во дворе ее отца. Потом деревня переходила из рук в руки несколько раз. Когда, наконец, ее заняли “красные”, они собрали всех бывших “пособников контрреволюции”, вывели их за деревню, живьем закопали в землю и поставили караул, чтобы никто их не выкопал. Земля до вечера шевелилась, потом караул сняли. Воспоминания эти преследовали ее до глубокой старости, и уже в возрасте восьмидесяти лет она мне рассказывала об этом с глубоким волнением. После чего я понял, почему в 30-е годы страна почти без сопротивления приняла диктатуру Сталина. Сопротивлялись разве что троцкисты, костяк которых образовывали именно ветераны гражданской войны и революционной борьбы, но в 30-е в стране большинство в стране стали составлять не они, а те, кто гражданскую застал ребенком или подростком. Для них же война была не веселым сабельным походом, в который бы их водила молодость, а чередой ужасов и страданий. Разумеется, все они честно старались разделить пропагандистские штампы о той войне, которые им навязывались с партийных трибун и через газеты, кино и радио, все они искренне считали, что жестокости, которых они некогда навидались собственными глазами, были оправданы накалом классовой борьбы, однако, говорят, детские впечатления чрезвычайно сильны. Поэтому они и закрывали глаза на многое, что тогда происходило в стране: просто они не хотели повторения всех “прелестей анархии”, бессознательные воспоминания о которых, таящиеся в глубинах их психики, так или иначе давали о себе знать. Ведь в самом деле, вряд ли можно согласиться с нынешними антисталинистами, которые утверждают, что все-де просто искусно были обмануты пропагандой. Лично мне не слишком верится в повальное поглупение целой страны, скорее мы тут сталкиваемся с тем случаем, когда уместны строчки поэта, написанные, правда, по другому поводу: “ах, обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад”. Исходя из сказанного легко понять, как могло стать обычным явлением то, что теперь кажется нам чем-то из ряда вон выходящим. Ведь люди тогда могли многие годы проработать бок о бок с кем-нибудь на одном предприятие и даже в одной комнате, делиться с ним обедами, дружить семьями, а потом, когда их сослуживца вдруг арестовывали и объявляли, что это, мол, был умело скрывавший свое истинное лицо японский шпион, с легкостью верили в такую чушь. Конечно, у нас это в голове не укладывается, но ведь мы и родились и выросли в другое время, сформировавшее у нас соответственно другие взгляды на жизнь. Для людей, чье детство было травмировано гражданской войной, естественно ожидать такой тотальной подозрительности. Ведь они живо помнили то время, когда, действительно, каждый первый встречный, пускай даже он и выглядел добродушнее некуда, мог оказаться врагом, от которого запросто можно было получить пулю в упор[8]. Эта боязнь всех и каждого, подозрительность и недоверчивость, прокравшиеся в душу с ранних лет и усиленные пропагандистскими предупреждениями о коварстве внешнего и внутреннего врагов первого в мире государства рабочих и крестьян и выкидывали с людьми такие фокусы. И кто знает, может статься оптимистичные уверения сталинского официоза о братской любви всех и каждого в стране Советской, а также искреннее стремление людей того времени, действительно, стать такими – оборотная сторона их тайного комплекса подозрительности. Только после Великой Отечественной войны в СССР мало-помалу пошло на спад это безоглядное доверие к государству, которое так и не смогло уберечь своих граждан от кровавой национальной трагедии, хотя клятвенно заверяло, что если война и будет, то с малой кровью и на чужой территории. Вследствие этого и получают такую популярность анекдоты о генсеке и членах Политбюро – явление совершенно невозможное в сталинскую эпоху и не только потому что тогда за них можно было жестоко поплатиться – скорее, сама мысль о насмешках над советским государством показалась бы тогда кощунственной…