Есть мнение, что Д. — это леший (Н. Ф. Сумцов, П. В. Владимиров, В. Ф. Ржига, В. В. Иванов и В. Н. Топоров). Указанием на такую природу Д. Сумцов считал то, что Д. «кричит на дереве», и то, что крик лешего, как и крик Д. в С., предвещает несчастье. Дополнит. аргументом Сумцов считал то, что Д., упоминаемый в укр. поговорке-ругательстве «Щоб на тебе див прийшов», не может быть отождествлен ни с южнорус. дивами, ни с дивами перс. и инд. мифологии, но вполне может быть соотнесен с лешим. В. Суетенко (см.: Лит. Россия. 1980. 5 сент. С. 9) подкрепил соображения Сумцова сообщением, что в брянских говорах Д. означает «леший».
Бицын (Н. М. Павлов) считал Д. половецким стражником, дозорцем, одним из тех, которые сидели в степи на одиноких дубах, а в случае вторжения неприятеля сходили на землю и спешили возвестить об опасности. Слово Д. образовано, по мнению Бицына, от укр. дивиться — «смотреть». Так же полагал и И. Новиков, считавший Д. половецким лазутчиком. А. К. Югов, резко возражавший против толкования Д. как птицы или злого духа, настаивал на том, что в первом случае Д. (дивъ) — это краткая форма прил. дивий (дикий), т. е. половец. Во втором случае Д. (дивь) — собират. сущ., образованное от прил. «дивии» — «дикие», т. е. половцы. Фраза «връжеся дивь на землю» означает, по Югову, что дикие орды половцев кинулись, бросились на Русскую землю.
В. В. Капнист (точка зрения которого, высказанная еще в 1809—13, стала известна только в 1950 благодаря публикации Д. С. Бабкина) считал, что Д. — это не живое существо, а маяк, выставлявшийся на насыпных холмах в виде птицы, чаще всего в виде чучела филина с трещотками, посредством которых можно было передавать на большое расстояние весть о тревоге. Выражение «уже връжеся дивь на землю» означает, по мнению Капниста, что половцы, не боясь нападений русских, уже побросали на землю свои маяки.
Некоторые ученые и переводчики видят в Д. олицетворение нужды, горя (А. А. Потебня), злой судьбы (А. Н. Веселовский), молвы, славы (Н. М. Деларю), слухов о походе Игоря (Н. И. Гаген-Торн), символ темной стихийной архаики — гордыни и похоти (Чернов) и т. д.
Итак, большинство исследователей считает Д. воплощением сил зла. Прямо противоположную точку зрения высказал А. Знойко, по мнению которого, Д. — верховное божество славян, бог неба или само небо, т. е. Белбог. С Дыем, божеством, упомянутым в
апокрифич. «Хождении Богородицы по мукам» (XII в.), отождествляет Д. В. Л. Янин.
По мнению Л. В. Соколовой, Д. в С. — это языч. божество дикого, не освоенного человеком пространства — поля и леса, где властвуют опасные для человека стихийные силы; позднее — леший. Д. можно типологически соотнести с Паном греч. мифологии. В начале похода Игоря Д. предупреждает о нем половцев, живущих в поле под покровительством Д., а после поражения Игоря Д., как символ половцев, вторгается на Русскую землю.
Карна - При объяснении слова К. одни комментаторы считают, что это имя собств., другие принимают его за имя нариц. Первые издатели полагали, что под К. и Жлей следует подразумевать имена половецких ханов. Несмотря на то что имен, сходных с К. или Жлей, среди половецких ханов в источниках найдено не было, этой точки зрения придерживались мн. комментаторы С. — А. С. Шишков, Я. Пожарский, Д. Н. Дубенский, Н. С. Тихонравов и др. М. А. Максимович полагал, напр., что перед нами «искажение имен Кончака и Кзы, которые, по пленении Игоря на Каяле, опять кинулись разорять Русскую землю» (Слово — 1859. С. 93, 106, примеч. 25). Е. Партицкий («Слово о полку Игоревом». Во Львове, 1884. С. 113), хотя и ввел в свое переложение С. в данном отрывке имена ханов Кончака и Гзы, допускал, что К. — возможно, злой великан Kari из сканд. мифологии, и предлагал это место читать так: «За нимъ кликноу Карь на Лжю и поскочи...». К мифологии, но уже древнеслав., относил К. и Жлю С. Гедеонов, предполагая в них злых духов. К. он выводил от чеш. «крнети» (krněti), что значит «изрезать». Д. Прозоровский считал, что К. и Жля — мифич. представление бедствий, гении несчастий, вестники бед. П. П. Вяземский, полагая, что К. и Жля — это одно имя, предлагал прочтение «Карнай жля», представляя это лицо «баснословным блюстителем Кавказских ворот». Сравнивая С. с произведением инд. эпоса «Махабхарата» и считая, что С. — произведение языч. и принадлежит к той же древней культуре, М. Устинов нашел возможным провести параллель между К. С. и Карной — предводителем войска Кауравов этой поэмы.
А. Ф. Вельтман в 1866 первым посчитал К. и Жлю именами нариц. (в изд. своей книги в 1833 он толковал К. как хорватов — народ, обитавший в Карпатских горах и делавший набеги на юж. Русь). Ссылаясь на чтение Ипат. лет. под 1185: «...в радости место наведе на ны плачь и во веселье место желю» (С. 642—643) и полагая, что «древнее слово плача, причитанья по умершим — карья», Вельтман сделал вывод, что К. — это «карья, плач по умершим», и перевел: «Заголосили поминки по немъ...» (Слово — 1866. С. 13). Сходно с ним определял К. А. Майков, считая, что «Карна должно читать: карья или карьба» (С. 137—138), и переводил место следующим образом: «На всю Русь поднялся вой
поминок». Почти так же понимал слово К. и В. Миллер, видя в нем олицетворение «нравственных понятий, которые так любил автор Слова», олицетворение «в роде нужды, хулы, обиды, вступающей девою, печали, жирно текущей по земле русской, пустыни, прикрывавшей войско Игоря» (Взгляд. С. 211—212). К., считал он, «должно быть испорчено из „кара, карание, карьба“ или чего-нибудь подобного». Приведенные прочтения не кажутся убедительными, так как слова «карья», «карьба» в древнерус. памятниках не зафиксированы, слова же «кара», «карание» известны только в значении наказания (Словарь русского языка XI—XVII вв. М., 1980. Вып. 7. С. 70, 73—74).
К. Эрбен прочитывал это место так: «За нимъ кликну Кара...», считая, что речь здесь идет скорее о междоусобицах, которые наступили сразу после поражения Игоря, и переводил на чеш. яз.: «Za ním křiknul svár...» (S. 9). Н. Павлов (Бицын) считал, что рассматриваемое чтение испорчено и искажено и что «Карна, быть может, должно читать просто „жирно“».
Но слово К. ученые сближали не только с понятиями «карья», «карьба», но и с глаголом «карити» — «оплакивать умерших», ссылаясь на текст Ипат. лет. под 1262: «Умре княгини Миндовговая, и поча карити по неи, бяшеть бо сестра еи... и посла Миндовг ... по свою свесть тако река: „Се сестра твоя, мртва, а поеди карить по своеи сестре...“» (С. 859). А. В. Лонгинов считал слово К. выражением высшей степени сетованья (карить — сетовать). Своеобразное объяснение слову К. находится у Е. В. Барсова. К., по его мнению, это Карина — вопленица, плакальщица: «Как глагол карити указывает на плач погребального ритуала, так Карина (καρίνη, praefica) есть обрядница мертвых, служительница смерти, погребальная песенница... Как истая жрица смерти, она является здесь в образе богатырском: „кликну Карина...“. Этот восторженный клик ее есть глас радования, что нельзя уже воскресить полку Игореву, есть победное ликование торжествующей смерти» (Лексикология. С. 349). Барсов предполагал, что в рукописи «карна» была написана в форме «кар``на», т. е. «карина» (Слово. Т. 2. С. 206). Точка зрения Барсова была воспринята С. К. Шамбинаго и В. Ф. Ржигой (Слово — 1961). Д. С. Лихачев в объяснит. переводе писал, что К. и Жля — «погребальные боги». Сопоставляли К. с глаголом «карити» и мн. др. исследователи, полагая, что К. является в С. олицетворением надгробного плача и скорби. Этой точки зрения придерживаются Н. К. Гудзий, Л. А. Булаховский и др. комментаторы и переводчики. Н. А. Мещерский и А. А. Бурыкин также отмечали: «Карна и Жьля — олицетворение ритуальной печали, связанной с погребальным обрядом» (Слово — 1985. С. 460).
С. И. Котков предположил, что слово К. «могло иметь и более общее значение — мука, страдание вообще». Его поддержал В. А. Козырев, обнаруживший в совр. брянских говорах «карну» в значении «мука», «скорбь».
Существуют объяснения слова К., связывающие его с вост. языками. Так, по мнению Д. Д. Мальсагова, напрашивается сопоставление лексемы К. с вайнахским яз. — горским яз. Сев. Кавказа: «карна» — «кх арам» (кх — укор, укоризна, презренье). О. Сулейменов предположил, что «карна и жля» — искажение половецкого термина «кара-жлан» — «черный дракон» — образ «степных мифов», и предложил это место
читать так: «Кликнул кара жлан — черный змей / И полетел по Русской земле...». А. И. Попов считал, что К. тюрк. происхождения: слово К. могло означать «трубу», «рожок» (karin — рог, тур.) — непременный атрибут воен. снаряжения тюрк. племен-завоевателей.
Представляется возможным, что автор С. мог иметь в виду малоизвестную древнерим. богиню Карну (Carna) — покровительницу важнейших органов человеч. тела (Дворецкий И. Х. Латинско-русский словарь. М., 1949. С. 158; Lexicon der alten Welt. Zürich; Stuttgart, 1965. S. 550; Gottschalk H. Lexicon der Mythologie der europäischen Völker. Berlin, 1973. S. 192; Мифологический словарь / Сост. М. Н. Ботвинник, М. А. Коган, М. Б. Рабинович, Б. П. Селецкий. Минск, 1989. С. 97; Мифологический словарь / Гл. ред. Е. И. Мелетинский. М., 1990. С. 275). Имя Карна — антич., происходит от слова «caro», что означает «мясо» (человеч. тело). Святилище богини находилось на Целиевом (Caelius) холме Рима. Жертвоприношение совершалось 1 июня. Так как обряд жертвоприношения связывался с культом мертвых, считалось, что Карна имела отношение к преисподней, аду. Богиню называют также хранительницей дверных петель. Но более распространено мнение, что Карна связана с сохранностью физической силы человека и его органов. В переводе этот фрагмент читался бы так: «Воскликнула богиня Карна...». Отметим, что этой точки зрения придерживался еще в 1911 Лонгинов, писавший: «К сонму языческих божеств автор Слова присоединяет римскую богиню Карну... Карна помещена в „Фастах“ под 1-м числом июньских календ («праздник Карны, Юноны, Марса, Непогоды»), с обширным объяснением.. Овидия Назона... Имя „Карна“ высечено на многих обнаруженных археологическими раскопками в Италии мраморных досках с славяно-пелазгийскими надгробными эпитафиями (Временник моск. общ. ист. и др., кн. 23)». Но К. в С. Лонгинов давал следующее объяснение: «Так как Павзаний удостоверяет (Соч. III, 15), что западная оконечность Греции Карна или Акарнания (по греч. произнош.), есть Крайна, то полагаю, что в Слове „Карна“, которую филологи основательно сближают с гл. карити (по мертвых), олицетворяет Украйну, „много постонавшую“ и по случаю смерти Владимира Глебовича Переяславского в 1187 г. (Ипат. 439)» (Слово о полку Игореве. С. 39—40).