По уровню зарплаты учителя резко отставали от многих представителей провинциальной интеллигенции. Так, в 1908 г. в Повенецком уезде Олонецкой губернии, где стоимость жизни всегда была высокой, учитель в зависимости от стажа получал 300–400 рублей в год, тогда как жалованье земского врача составляло 2000–2200 рублей в год, провизора – 1200 рублей, его помощника – 800, дантиста – 800 рублей. Так же низко, как и труд учителей, оплачивался на селе труд фельдшеров, повивальных бабок, ветеринарных врачей. Лишь с точки зрения крестьянина-бедняка учитель, освобожденный от всех личных повинностей, получавший «рубль в день», а по старости – пенсию, был обеспечен неплохо [см.: Бахметьев, 41].
Сельские учителя сетовали на то, что их возможности создать семью ограничены, поскольку деревенская девушка даже из крестьянской семьи среднего достатка считает школьного учителя с его скромными доходами «неудачной партией». Эта социально-демографическая проблема имела общероссийский масштаб: в конце XIX в. почти половина учителей и более 4/5 учительниц не имели собственных семей. В ряде губерний, включая Олонецкую, были установлены свои правила, согласно которым учительница, выйдя замуж, должна была оставить работу в школе. В результате для учительницы на одной чаше весов оказывались интересы дела, избранной профессии, а на другой – устройство личной жизни. Деревенским учительницам было непросто найти себе подходящего спутника: образованные девушки предъявляли более высокие требования к женихам. Не редкостью было создание учительских семей – идеальная ситуация для женщины, увлеченной работой, поскольку при поддержке мужа она могла получить статус помощницы учителя и не бросать работу в школе.
Государство, спекулируя на молодости и неопытности начинающих педагогов, внушало им: «...учитель должен выдерживать тягости службы, помня, что он молод, что переносить лишения необходимо и что лишения нравственно полезны» [см.: Тарновский, 8]. Однако не все чиновники разделяли этот взгляд. Директор народных училищ Олонецкой губернии Д. П. Мартынов резонно замечал: «Грошовые жалования приводят и к грошовым учителям, а грошовые учителя дают и грошовые успехи» [Отчет, 1895, 19].
Материальное положение влияло на характер поведения учителя, его социальный облик, репутацию в деревне. Несвоевременная выплата зарплаты вынуждала жить в долг. Кредиторами учителей становились не только местные торговцы, снабжавшие продуктами, но и крестьяне, кормившие учителей с отсрочкой оплаты. Такая ситуация ставила учителя в унизительное положение. Отмечались факты, когда кредиторы приходили требовать возвращение долга прямо в класс.
Земские бюджетные обследования, проводившиеся в разные годы, показали, что у семейных учителей, имевших детей, почти все жалование уходило на питание. И это при том условии, что учитель обязательно преподавал дополнительные и необязательные предметы, заведовал школьным хозяйством и получал надбавки за стаж работы. В противном случае семья могла голодать.
Учителя с трудом могли дать образование, «вывести в люди» собственных детей. Большинство из них было вынуждено обучать дочерей во второклассных школах или в епархиальных училищах, а сыновей – в духовных училищах. Выбор определялся вовсе не тем, что учителя были склонны избирать для своих детей духовную карьеру, а лишь относительной дешевизной содержания в этих учебных заведениях. Они использовали различные способы пополнения семейного бюджета. Приблизительно каждый десятый из них трудился во время каникул, давая частные уроки или занимаясь клеймением леса, работами на строительстве дорог. Некоторые подрабатывали переплетом книг, разными ремеслами, фотографией.
Более надежным и потому достаточно распространенным способом получения дохода были занятия сельским хозяйством. На школьных и учительских огородах наряду с картофелем, брюквой, капустой, луком, редькой, горохом, морковью и свеклой культивировались чеснок, бобы, укроп, сельдерей, салат, некоторые сеяли злаки, выращивали в парниках огурцы. С конца XIX в. отдельные учителя, как и сельские священники, обзаводятся также «правильно организованными» пасеками. Однако незамужние учительницы редко вели подобное хозяйство, им не всегда было под силу даже содержание небольших огородов.
Преобладающим способом дополнительного заработка учителя-мужчины было совмещение учительской службы с другой постоянной работой. Распространенным видом службы учителей по совместительству стала в начале XX в. работа в кооперативах. В карточках бюджетных обследований учителя делали записи: «работаю в кооперативе», «служу бухгалтером в кредитном товариществе», «заведую потребительской лавкой», «занимаюсь счетоводством в местном кооперативном складе» и т. д. Земцы не без основания говорили о том, что «кооперация, организуя экономические силы в деревне, пришла на помощь учителю возможностью платной работы» [Школьная статистика, 34–36].
Учительницам было сложнее найти возможность дополнительного заработка. Некоторые из них шили, другие в дни летних каникул за символическую плату работали в приютах-яслях, которые стали создаваться уездными земствами на рубеже XIX–ХХ вв. Другим способом пополнения бюджета учительниц становилась организация народных чтений – лекториев. Проведение народных чтений увеличило спрос на книги. На рубеже веков многие земства начинают активную работу по устройству народных библиотек-читален. В отсутствие подготовленных кадров они вновь опираются на сельских учителей, в большей мере учительниц, привлекая их к работе в библиотеках по совместительству.
В 1890-х гг. начинается широкое движение по созданию обществ взаимопомощи учителей. Их денежные фонды складывались из пособий губернского и уездных земств, пожертвований и шли на поддержку многодетных учителей, на оказание помощи в случае болезни и других жизненных трудностей. Общества учреждали стипендии для поддержки студентов, являвшихся детьми учителей.
В годы Первой мировой войны положение учительства резко ухудшилось. Сами учителя характеризовали свою жизнь в очень мрачных тонах: «волком воем сейчас в 1916 г.», «живу с семьей впроголодь; одежду и обувь донашиваем старую, затасканную», «дефицит покрываем молитвою и постом». Показательно, что в этих условиях учителя выступили организаторами помощи семьям фронтовиков. С самого начала военных действий они стали добровольно отчислять от 1 до 3 % своего ежемесячного жалованья в пользу семей воинов, призванных на фронт [см.: НА РК, ф. 335, оп. 1, д. 10/150, л. 21–24].
В течение учебного года круг общения учителей в деревне был довольно ограничен. В Карелии, несмотря на официальные запреты, они общались с политическими ссыльными, среди которых было много высокообразованных людей. В самом начале XX в. местом учительских встреч, настоящим клубом молодых педагогов Олонецкого уезда становится квартира политического ссыльного С. Я. Элленгорна в д. Киновичи. С. Я. Элленгорн учился в университетах Москвы и Берлина, позже завершил образование в Юрьевском университете, получив диплом врача с отличием. Один из неизменных участников встреч в доме Элленгорнов, молодой учитель П. К. Успенский впоследствии уже на новом месте работы (в с. Туломозере) продолжил традицию. Его собственная квартира стала клубом для учителей близлежащих школ: здесь звучали песни (пели хором или соло), читали вслух русских классиков, играли в шахматы и лото, показывали фокусы. Женщины вышивали, шили, вязали, из бумаги и картона изготовляли наглядные пособия для уроков, детские игрушки, переплетали книги, по вечерам ставили спектакли [см.: Инно, 46–49]. Подобные встречи были возможны в основном в дни каникул. В течение учебного года многие из учителей, работавших в глуши, были обречены на почти полное одиночество. Письма, газеты и журналы становились спасительными нитями, связывающими с друзьями, коллегами, миром.
Уже в годы учебы формировались разные модели поведения будущих учителей и учительниц. По наблюдениям инспекторов и преподавателей, гимназистки из богатых семей (даже крестьянских) мнили себя «барышнями», важничали своей ученостью, а вернувшись в деревню, «водили знакомство» только с деревенской «аристократией» – местным помещиком, представителями администрации, иногда земскими врачами, что не помогало их сближению ни с народом, ни с избранным кругом, где они не пользовались популярностью. Другие, таких было немало среди выпускников учительских семинарий, примыкали к «среднему классу»: деревенский священник, лавочник, писарь, иногда старшина и урядник составляли их общество. Иначе вели себя выходцы из небогатых крестьянских семей. Они мало отличались по своих односельчан как по воззрениям, так и по образу жизни. В дни каникул они наравне с другими днем работали в поле, а вечерами или в праздник читали вслух для родных и соседей интересующие всех книги или газеты.
Для начинающего учителя был разработан подробный инструктаж по поводу того, как вести себя, устанавливая контакты с должностными лицами. Посещать незнакомых и почетных лиц следовало после полудня, с 12 до 14 часов. В случае радушного приема предписывалось не отказываться от угощения, но сразу же заявить своим новым знакомым, что гость «не пьет водки и не играет в карты» [Тарновский, 3–4].
Учителям постоянно приходилось общаться с местными священниками, заведовавшими церковно-приходскими школами (ЦПШ) или преподававшими уроки Закона Божьего в министерских и земских училищах. Их сближал не только статус людей образованных, но и общие заботы, нужда. Материальное положение сельского духовенства было несколько лучше, чем у учителей, но и оно являлось весьма скромным.