Итак, в январе 1722 г. в Кунгурской школе обучалось 16 подростков, в то время как были признаны негодными и отпущены по домам 22. Все отпущенные были из сел и острожков Кунгурского уезда: это дети попов (9), дьяконов (3), дьячков (5), пономарей (2), церковных сторожей (2), просвирника.
Сопоставим число грамотных и неграмотных среди явившихся на первый смотр осенью 1721 г. На пятерых полностью овладевших грамотой (четырех детей попов из Кунгура и одного сына дьячка из уезда) приходилось пятеро учившихся писать (дети попов от 10 до 17 лет). Из отпущенных по домам 22 подростков один выучился читать, но не писал (18 лет); трое учили псалтирь (дети попов 12 и 14 лет, дьячка 12 лет); трое учили часослов (сын попа 10 лет, дьякона – 11 лет и сын дьякона же, женатый юноша, которому исполнился 21 год, ошибочно показанный в росписи 15-летним). Таким образом, на 17 подростков, в той или иной мере владевших чтением, приходилось 15 полностью безграмотных. Среди последних – дети от 10–11 лет (8 человек) до 17–18 лет. Только в отношении единственного сына попа 10 лет отмечалось: «грамоте не учен: глазами худ». Эти данные – красноречивое свидетельство того, что духовенство и церковнослужители Кунгурского уезда до 1721–1722 гг., до объявления верховной властью на законодательном уровне обучения детей духовного сословия обязательным, не придавали большого значения раннему обучению детей чтению и письму, а 47 % явившихся на смотр в первой партии оказались совсем необученными грамоте. Восемь детей попов и дьячков на смотр не явились.
Узнав, что учатся не все дети, указанные в росписи, Татищев предписал срочно собрать их в школу, т. е. довел до конца то, на что махнуло рукой Кунгурское горное начальство [см.: ГАСО, ф. 24, оп. 12, д. 32, л. 434 об.]. Указ Татищева об этом 22 января был послан шихтмейстеру Одинцову – учителю школы. В этот же день Татищев отбыл по делам в Москву.
Во время пребывания в Москве в апреле 1722 г. Татищев был отстранен от руководства заводами из-за жалобы на него Н. Демидова, вернулся на Урал только в октябре 1722 г. вместе с генералом В. И. Генниным, которому было поручено расследовать ссору и временно руководить заводами.
Пока Татищев находился в Москве, член Сибирского высшего горного начальства И. Блиер решил проверить, выполнено ли приказание Татищева, и затребовал ведомость, «что прибыло в школу учеников, а которые есть, кто что учит» [РГАДА, ф. 271, оп. 1, д. 620, л. 219]. Согласно данной ведомости, в марте 1722 г. в школе числился уже 21 человек, т. е. поступило пятеро новеньких. Некоторые подростки первого набора, ранее записанные по имени отцов, шли уже под другими фамилиями: Михаил Трофимов стал Мироновым, братья Петр и Иван Евтихеевы – Веселковыми. Новички были выделены под рубрикой «достальных собрано». Сын дьячка Ильинского острожка Ефим Казаков учил «суптрацкию», сын пономаря села Тихоновского Осип Хлопин – «счисление», дьячковский сын из того же села Иван Батрунов учился писать; писали сыновья попа и дьячка из сел Филипповского и Рождественского Григорий Герасимов (в будущем Черепанов) и Петр Красноперов. Возраст вновь принятых в этой ведомости не указывался; в ведомости же, поданной ровно через год, такие данные уже имеются. Если убавить каждому по году, то получим, что в момент зачисления в школу Красноперову было 12 лет, Казакову – 17, троим остальным – по 18 лет, причем двое 18-летних еще не закончили обучение письму.
Данные об учениках второго набора также свидетельствуют, что сельские попы, дьяконы, дьячки не спешили обучать своих детей чтению и письму с раннего возраста, этот процесс растягивался во времени, зачисление же детей в арифметическую школу горного ведомства ускоряло завершение обучения письму.
Следующая по времени ведомость датируется мартом 1723 г. Она была подана учителем главе Кунгурской горной канцелярии капитану Берглину [см. об этом: ГАСО, ф. 24, оп. 1, д. 26, л. 114–115 об.]. В школе по-прежнему числился 21 ученик, но состав их изменился. В школьном списке – уже 8 новеньких: Антон Пестерев, сын дьячка (19 лет), и Федор Розмахнин, сын пономаря (18 лет), – уже «в тройных» правилах; сыновья попов: Семен Романов (19 лет) – «в сложении с рублями»; Афанасий Свиньин (18 лет) – «в раздроблении». Они начали учиться математике дома, так как слишком далеко продвинулись в науках. Иван Бочкарев и Федор Деманов, сыновья попов, 13 и 16 лет соответственно, только приступили к математике; 14-летний сын дьячка Осип Стахиев писал слова, и последним в списке числился «волею господ Строгановых поповской сын Парфен, 13 лет»; дополнительная информация о нем скудная: известно только, что отец у него служил при церкви.
Можно предположить, что новички были привлечены в школу в октябре – ноябре 1722 г., когда Татищев с де Генниным прибыли из Москвы и почти два месяца осматривали рудные месторождения – искали место для строительства медеплавильных заводов в Кунгурском и Соликамском уездах. Обратим внимание, что все они церковничьи дети. Думается, не без участия Татищева попал в кунгурскую казенную школу и «поповской сын Парфен»: наверняка, Татищев имел встречу со Строгановыми или с отцом этого Парфена и убедил отдать подростка учиться математике, так как ни одной другой казенной школы в уезде не существовало.
Согласно ведомостям, в школу не только прибывали новички, но и выбывали пришедшие в ходе первого и второго набора. Сначала ушел сын бывшего подьячего Лев Костромин: в январе 1721 г. он был «приобщен в посад», т. е. записан в подушные книги в ходе первой ревизии [см.: РГАДА, ф. 271, оп. 1, д. 620, л. 210]. В ведомости за март 1723 г. уже отсутствовали имена и фамилии всех пяти детей, зачисленных в школу «по росписи» из сел Кунгурского уезда в результате первого набора (сыновья трех попов, дьячка и пономаря). Поскольку четверо из них поначалу учились писать, можно было бы предположить, что их отчислили как не подающих надежд к обучению математике, но в ведомости за март 1722 г. трое уже учили математику, причем двое дошли до умножения, т. е. обучались довольно быстро. Двое же и в 1723 г. числились в «письме» и в отпуске по болезни, из-за чего, видимо, в школу они и не вернулись. Покинули школу и учившиеся по желанию отцов сын урядника
Я. Шмаков и сын посадского А. Феденев: в марте 1722 г. они практиковались в умножении и делении, и, по-видимому, их отцы, решив, что полученного объема знаний вполне достаточно для жизни, забрали детей.
В 1723 г. учащиеся школы уже начали распределяться к делам. В марте Берглин по требованию де Геннина отправил на Екатеринбургский завод двух учеников из церковничьих детей, «которые старее и в науке больше», – Антона Пестерева и Ефима Казакова [см.: ГАСО, ф. 24, оп. 1, д. 22, л. 354]. Часть учеников использовалась временно у дел, продолжая числиться в списках школьников. Так, приходно-расходные ведомости денежной казны Егошихинского завода за 1723 г. фиксируют выплату денег с мая 1723 г. бывшим «у переклички работных людей» О. Хлопину – по октябрь, Л. Попову – по декабрь; в мае – декабре 1723 г. выплачивались деньги С. Романову, И. Батрунову; на Мулинском руднике числился школьник у записок с июня по октябрь [см.: Там же, д. 28, л. 81 об. – 82, 511].
В ведомостях за 1724 г. Л. Попов упомянут «за пищиков в канцелярии у письма» (т. е. писал документы в Кунгурской горных дел канцелярии) с января по сентябрь, как и О. Хлопин. В конце 1724 г. Хлопин был направлен в плавильню Егошихинского завода как писчик, И. Батрунов и С. Романов трудились там уже восемь месяцев. Один из школьников в течение трех месяцев вел записи при добыче руды для плавильных печей Пыскорского завода [см.: Там же, л. 90, 93, 245].
Берглин был обеспокоен, что в школе «малолюдство»: когда ученики, набранные в школу, к делам распределятся, то «здесь учении не будет, понеже из своей воли во учение нихто не пришел». Берглин предложил взять в школу детей посадских жителей Кунгура и попросил у Геннина разрешения на это [см.: Там же, д. 22, л. 354 об.]. Но дети посадских людей не могли заинтересовать горное начальство: они находились в ведении воеводы, платили подушную подать, поэтому горные власти не могли распределять их к заводским делам.
В июне 1723 г. Татищев, еще находясь под следствием, был отправлен В. И. Генниным в Кунгур и на Егошиху «для строения завода», а также в Соль-Камскую «для строения новых плавилен и до Верхотурья». В этой поездке он пробыл до 4 октября [Там же, оп. 12, д. 1636а, л. 21 об.]. Как и во время поездки 1722 г., Татищев особое внимание уделил арифметической школе и попытался пополнить ее знающими грамоту церковничьими детьми.
В делах ГАСО нами были обнаружены и опубликованы тексты двух писем Татищева, направленных архиерею Вятскому и Великопермскому Алексию и кунгурскому протопопу Иоанну Антониеву. Как сообщал Татищев архиерею, сначала он «…посылал к протопопу и учрежденному инквизитору салдата, словесно требовал от них как их детей, так и протчих, которые к службе церковной не определены, дабы явили их к смотру для определения малолетных в школы, а возрастных к делам, пристойным во услугу е. в., понеже здесь во многих е.в. нуждных делех за недостатком письмо умеющих великия непорядки и в делех безполезныя медления происходят. Но получил от них отказ» [Василий Никитич Татищев, 1990, 68].
Тогда Татищев 18 июня 1723 г. отправил полное возмущения письмо протопопу, в котором обвинил его в непослушании указу Берг-коллегии 1721 г. и распоряжению вятского воеводы об отдаче детей духовного ведомства в кунгурскую школу: «Ты же и другие некоторые церковники, яко обыкли не токмо указам коллегии, но и святейшаго правительствующаго Синода преслушаться, детей своих не отдали и ныне посланным не отдаете и отказываете с нечестием». Татищев потребовал от протопопа «сего дня» прислать детей, угрожая, что в противном случае донесет о его недостойном поведении начальнику заводов де Геннину, а тот – царю. Татищев был уверен в правильности своих действий, он обращается к протопопу как к лицу, подчиненному горному начальству: «И о сем извольте мне сего числа ответствовать письменно» [см.: Там же, 1990, 66–67].