К вопросу о времени вхождения в состав Московского государства Перми Великой
О. В. Семенов
Включение в состав Московского государства земель Верхнего Прикамья, известных как Пермь Великая, – событие чрезвычайно важное, существенно повлиявшее как на судьбу обитавшего там коми-пермяцкого населения, так и на всю последующую историю нашей страны. Простираясь с запада на восток от Камы до Уральских гор, захватывая верховья Печоры на севере и упираясь в быстрые воды Чусовой на юге, приуральские земли не только способствовали обогащению казны великих князей, но и сыграли роль плацдарма для дальнейшего продвижения русской государственности на восток. Именно из Перми Великой отправлялись покорять Зауралье и Сибирь первые отряды служилых людей, отсюда началась крестьянская колонизация просторов «за Камнем». Повинность по продовольственному (в форме так называемых «сибирских отпусков») и материальному обеспечению территорий Верхотурского, Пелымского, Туринского, Тюменского и Тобольского уездов легла нелегким грузом на плечи чердынских посадских людей и крестьян. Да и в административном отношении Зауралье некоторое время подчинялось пермским наместникам. Между тем, как это ни парадоксально, в историографии до сих пор остается неразрешенным до конца вопрос о дате присоединения Перми Великой к России.
Первые достоверные известия о проникновении русских в Приуралье относятся к концу XI в. [см.: Повесть временных лет, 129]. Край манил обилием природных богатств (в первую очередь пушниной), получить которые, при наличии малочисленного и уступающего в военном отношении населения, не представляло особой сложности. Двумя столетиями позже данные земли уже фигурируют в составе новгородских волостей. Зависимость эта тем не менее оказалась чисто формальной. Ограничиваясь нерегулярным сбором дани и осуществляемыми время от времени походами, Новгород не сооружал здесь городов и острогов, не насаждал своей администрации. Иной характер носила московская колонизация туземных территорий. Включившись в активную борьбу с новгородцами, преемники Ивана Калиты пытались прочно обосноваться на новых землях, сделать их органической частью набирающего силу княжества. Однако реализовать подобную политику удавалось далеко не сразу.
Несмотря на безусловное наличие региональных особенностей, включение в состав Московии пограничных северо-восточных территорий проходило по четко продуманному плану и осуществлялось в два этапа.. Касаясь первого из них, можно говорить лишь о начале присоединения, когда великие князья вынуждены были сохранять местную социально-политическую организацию и зачастую довольствоваться только формальным господством над новыми землями. От аборигенов требовалось шертование на верность своему сюзерену, объявлялось «государево жалованное слово», они облагались военной повинностью и необходимостью уплаты дани (да и то не всегда). Так, в июне 1532 г. в Казань отправились окольничий Я. Г. Морозов и дьяк А. Курицын с целью привести к присяге (на условиях быть неотступным от России) ставленника Василия III хана Джан-Али, а вместе с ним и «всю землю» [см.: Воскресенская летопись, 57]. Ни о какой русской администрации на этапе начала присоединения не могло идти речи, а все управление оставалось в руках лояльной туземной знати. Степень самостоятельности ее действий зависела от таких факторов, как личность правителя, удаленность от России, внешнеполитическая конъюнктура, наличие (или отсутствие) внутренней оппозиции и т. д. Например, подталкиваемый необходимостью бороться с Казахской ордой и подавить мятежи непокорных феодалов Кучум в 1571 г. согласился платить царю ежегодную необременительную дань в 1000 соболей [см. об этом: Шашков, 2001, 24]. При этом основатель Сибирского ханства никоим образом не был стеснен Иваном IV в собственных действиях. Играя на русско-крымских противоречиях, определенную самостоятельность сохранил и ногайский князь Исмаил, шертовавший московскому царю в 1557 г. [см.: Кушева, 1950, 264].
В случае необходимости против ослушников посылались карательные экспедиции. Попавших в плен князьков приводили к новой присяге, «жаловали» их же землями и отпускали или заменяли другими представителями из местной знати. Примерно таким образом закончились походы московских воевод в 1465, 1483, 1499–1500 гг. в Приобье.
Непрочность позиций Москвы, формальная зависимость от нее нерусских территорий объясняются в первую очередь отсутствием в них российского аппарата управления [см.: Сергеев, 1967, 174], введение которого могло быть осуществлено только при определенных условиях. Во-первых, речь идет о необходимости наличия в крае более или менее значительного славянского населения. Во-вторых, о создании укрепленных баз, которые символизировали бы установление на территории власти великого государя [см.: Зуев, 2002, 136]. Так, общеизвестно, что пути «за Камень» были хорошо освоены торговыми и промышленными людьми еще задолго до похода Ермака. Выменивая у аборигенов «мягкую рухлядь» и сооружая острожки, они подготовили почву для достаточно быстрого вхождения Зауралья и Сибири в состав Российской державы. Об огромном значении опорных пунктов красочно свидетельствуют также и постройка Свияжска накануне «казанского взятия», и основание в 1593 г. для подавления мятежа и уничтожения государственности Пелымского и Кондинского княжеств городов Березова и Пелыма [История Ханты-Мансийского автономного округа…, 1999, 60].
Немалую роль в деле окончательного включения новых земель в состав Русской державы играла церковь. Очень показательным здесь является пример Перми Вычегодской, в которой в 1383 г. была учреждена епархия (данное событие позволило даже некоторым историкам весьма поспешно и опрометчиво заявить о фактическом присоединении края к России [см.: Оборин, 1976, 8]). В условиях отсутствия на землях коми-зырян системы наместнического управления, епископ пермский являлся единственным проводником московского влияния и получил от великого князя широкие права, которые в то время обычно имели наместники [см.: Чагин, 2000, 281]. Он вершил суд, собирал торговые пошлины и занимался организацией обороны против нападения вятчан и новгородцев. Если к этому добавить его активную миссионерскую деятельность, крещение язычников и возведение храмов, то станет понятным, почему в середине XV в. край с такой легкостью окончательно вошел в состав владений Василия II.
Все отмеченные выше процессы, происходившие как стихийно, так и вследствие целенаправленной политики Москвы, в конечном итоге привели ко второму этапу – этапу окончательного присоединения территории к России, когда ликвидировались остатки ее самостоятельности, вводились новое административное деление и система наместнического управления, а местное население облагалось стабильной и фиксированной данью [см. об этом: Зуев, 2002, 136].
В научной литературе до сих пор ведется дискуссия по вопросу о времени окончательного присоединения Верхнего Прикамья к России. Так, некоторые исследователи (В. А. Оборин, Г. Н. Чагин, Л. Д. Макаров) относят его к 1451 г. Тогда, по их мнению, Василий II направил в Чердынь наместника Михаила, представителя бывшего удельного Верейского княжества. Тем самым произошло мирное включение Перми Великой в состав Русского государства [см. об этом: История Урала…, 1989, 146; Чагин, 2000, 281; Макаров, 2001, 25]. Позиция ученых всецело основывается на показаниях опубликованной в 1958 г. Вычегодско-Вымской летописи [см.: Флоря, 1967, 228]. В источнике помещен рассказ о том, как великий князь «прислал… на Пермскую землю наместника от роду вереиских князей Ермолая да за ним Ермолаем да за сыном ево Василием правити Пермской землей Вычегоцкою, а старшево сына тово Ермолая, Михаила Ермолича, отпустил на Великая Пермь на Чердыню. А ведати им волости вычегоцкие по грамоте наказной по уставной» [Вычегодско-Вымская летопись, 26]. К сожалению, как будет показано ниже, историки слишком доверчиво отнеслись к летописному сообщению и даже не совсем точно его прочитали.
Предположение о русском происхождении вымских и великопермских князей вызвало вполне обоснованные возражения. Так, превосходный знаток боярско-княжеских генеалогий средневековой Руси А. А. Зимин подчеркнул, что в XV в. никакого Ермолая из верейского удельного дома не было [Зимин, 1991, 143–144]. Точка зрения о принадлежности пермских князей к местной знати господствовала еще в дореволюционной историографии (А. А. Дмитриев, В. В. Голубцов, С. М. Соловьев) [см.: Соловьев, 1993, 80]. Нашла она сторонников и среди ряда современных исследователей [см., например: Шашков, Редин, 1996, 17]. Наиболее развернутую аргументацию в пользу коми-пермяцкого происхождения потомков князя Ермолая дал Е. В. Вершинин, по мнению которого, слово «вереиские» ошибочно попало в текст летописи вместо названия «перемские» [см.: Вершинин, 2000, 293]. Действительно, внимательное прочтение уже введенных в научный оборот источников подтверждает справедливость данной позиции.
Вычегодско-Вымская летопись имеет довольно позднее происхождение (конец XVI – начало XVII в.) и, как выясняется, изобилует многочисленными ошибками. Возьмем хотя бы один пример. В сообщении под 1484 г. «печаловавшийся» перед Иваном III за пленных югорских князей казначей В. Г. Ховрин превращен в князя В. Ковра [см. об этом: Вычегодско-Вымская летопись, 27]. К тому же Устюжский летописный свод, заслуживающий куда большего доверия и оказавшийся одним из источников для составителя Вычегодско-Вымской летописи, недвусмысленно говорит о Ковре, что «сей бысть первый от русских князей» [Устюжская летопись, 99]. В ходе повторной попытки христианизации епископ Иона «княжат Михаиловых крести» [Вычегодско-Вымская летопись, 1989, 26]. Если принять во внимание, что летописец коми-пермяцкую знать называет исключительно «сотниками», то следует предположить, что речь идет о родственниках (или даже сыновьях) Михаила Ермолича, которые, таким образом, оставались язычниками. Лишним доказательством в пользу нерусского происхождения вымских и великопермских князей служит терминология. Как сообщает летопись, государь Ермолая и Василия «прислал» в Пермь Вычегодскую, а вот Михаила «отпусти». По наблюдению Е. В. Вершинина, в терминологии источников XV в. «отпустить» означало «отпустить обратно, восвояси», т. е. туда, где лицо правило и до этого [см.: Вершинин, 2000, 293]. Действительно, в 1465 г. Иван III «отпусти домой» также плененных югорских князей Калбу и Течика.