Важной составляющей придворного церемониала были парадные обеды. Здесь доминирующими фигурами были пинкерн-виночерпий (14) и доместик трапезы (20), прислуживавший императору за столом, а также ранжировавший гостей по их достоинству на парадных обедах. Доместику помогал в ходе императорских обедов эпи тис трапезис (21).
Как при всех монарших дворах Европы и Востока, в Византии одним из излюбленных видов отдыха, носивших церемониальный характер, была псовая и соколиная охота. Ответственным за службу по организации императорской охоты был протокиниг (41). Почётной обязанностью протокинига был ритуал подачи императору стремени перед началом охоты. Если во время охоты на императорской одежде появлялись пятна крови, протокиниг получал эту одежду в дар от василевса [см.: Pseudo-Kodinos, 183.6—19 ]. Под началом протокинига находились стрелки-скюлломанги [см.: Ibid., 183.5—6 ]. На соколиной охоте главой лучников-сокольничих являлся протоиеракарий (48) [см.: Ibid., 184.10—11 ]. Значительной в рамках церемониала была служба конных выездов императора, которой заведовал протостратор (18).
Стиль поведения чиновников в мире власти можно наблюдать по сочинениям политика и ученого XIV в. Димитрия Кидониса. Отдельные замечания Кидониса, иногда горькие, а порой саркастические, дают возможность воспроизвести наиболее характерные черты, присущие миру чиновников. Разумеется, он был далеко не беспристрастен в своих оценках, но тем не менее это был взгляд «изнутри» этого мира.
Сам Димитрий Кидонис стал первым министром в 23 года только благодаря тому, что Иоанн Кантакузин был лично знаком с его отцом, погибшим во время выполнения дипломатической миссии. Если бы Кидонис не был сыном своего отца, находившегося в дружеских отношениях с будущим императором, та высокая образованность, которой отличался Димитрий, не смогла бы наверняка все же обеспечить ему должностную карьеру. Начало карьеры Димитрия Кидониса сложилось вполне по-византийски: всё определили личные связи, подогретые безмерными похвалами со стороны претендента. Сразу заняв высокий пост месадзона (премьер-министра), Димитрий Кидонис ощутил по отношению к себе со стороны придворных явные проявления соперничества в ожидании благосклонности императора. Одни поговаривали, что Кидонис слишком молод и неопытен для той роли в придворном мире, которую ему отвел василевс [см.: Mercati, 360.33—36 ]. Находились и те, кто тайком стремился очернить молодого месадзона перед императором; ощутив же, что правитель по-прежнему поддерживает Кидониса, «они тотчас же меняли позицию на защитников и уходили, восхваляя» его [см.: Ibid., 369.91—97 ]. Значение императорского покровительства оказывалось сильнее всех припасенных для этой ситуации аргументов. Обстановка двуличия, когда из врага можно было превратиться в доверенное лицо, по Кидонису, была присуща придворным кругам. Месадзон откровенно пишет в одном из писем другу: «…те, кто обхаживал двери врагов и бросал им наши города, сейчас… посвящены в государственные сделки и называются “ушами императора”» [Démétrius Cydonès, 64.55—70 ]. Шокирующая обстановка подхалимства и неискренности была хорошо знакома Димитрию Кидонису. Придворные зачастую не имели своего мнения и были готовы ежечасно менять свои суждения в угоду тому, кому они служат. В письме, посланном Кидонисом из Константинополя во Фракию секретарю императора летом 1352 г., автор замечает по этому поводу: «Вы живете отнюдь не из собственного соображения, а руководствуясь в своих действиях капризами правителей» [Ibid., 42.36—38 ]. В этом же письме Кидонис приводит отражающий самые негативные стороны психологии придворной среды пример: «Пока судьба хранила нам место у императора, вы хвалили нас в многочисленных речах, но так как он удалился, и эта перемена как будто скажется и на нашем положении, оно, видимо, не может оказаться постоянным, а ваша ревностная симпатия по отношению к нам должна резко измениться на ее противоположность. Поэтому вы сегодня молчите, а завтра, быть может, вы станете даже дурно говорить обо мне; ведь вы непременно это сделаете, если гнев императора продолжится… Если же император меня не отвергнет, тогда для всех вас существует повод любить меня» [Ibid., 42.40—45, 71—72 ]. Комментируя этот тезис, Ф. Тиннефельд очень точно назвал этот фрагмент письма примером «византинизма в Византии» [см.: Demetrios Kydones, 217 ].
В бюрократическом мире взаимоотношения без соответствующих подношений были немыслимы. Один из адресатов Димитрия Кидониса, некий Кассандрин, намекал на возможность получения адресатом, являвшимся первым министром, богатств как от императора, так и в связи с тем, что «все должны доказывать свое почтение месадзону подарками» [Démétrius Cydonès, 50.23—32 ]. Правда, Кидонис, отшучиваясь, что все сейчас стали беднее, предпочитал не развивать эту тему, но известно, что в византийском чиновном мире взятка могла открыть любые двери.
Будучи в течение долгого времени чиновником высокого ранга, Димитрий Кидонис предельно темными красками рисовал жизнь «ближнего круга» власти, полагая, что слушать об их жизни можно только с содроганием, пожелав подобную судьбу лишь врагам. Месадзон сравнивал придворных с рабами, соперничающими из-за первенства и считающими себя свободными [см.: Démétrius Cydonès, 72.6—16 ]. Будучи хорошо знаком с закулисной жизнью императорского двора, он называл ситуацию при дворе «рынком для болтовни и угодничества» [Ibid., 114.10—11 ]. Саму службу императору Димитрий Кидонис воспринимал как подавление личности: «Во всем насилие: тебе не позволяют позавтракать, когда ты хочешь; после ужина ты не можешь лечь спать, но должен бежать к архонту — по грязи и сквозь глубочайшую темноту, постоянно поскальзываясь и проклиная родителей за то, что они не заставили тебя лучше стать ремесленником» [Ibid., 50.16—18 ].
Итак, бросив взгляд на мир византийской бюрократии XIV в., можно на основании приведенного просопографического материала сделать вывод, что в поздневизантийскую эпоху имела место заметная аристократизация общества [см.: Matschke, Tinnefeld, 18—32 ], и прежде всего аристократизация бюрократической верхушки. Фамильные имена, начавшие складываться в эпоху Комнинов (и позднее), при Палеологах были представлены большими семейными группами. Родовитость в первые 90 лет палеологовского правления приобрела особое значение и была признаком преемственности в обществе, что было важно после нескольких десятилетий латинского владычества [см.: Ibid., 54—55 ]. К середине XIV в. аристократия была доминирующей общественной силой (не обретшей, однако, каких-либо юридически закрепленных привилегий). Представители аристократических фамилий, имевшие по 3—4 патронима, обладали собственностью как в городе, так и в сельской местности, но наиболее почетно и выгодно было иметь высокую должность при дворе. Хотя некая грань между аристократами и бюрократами ощущалась, однако взаимопроникновение этих двух больших социальных групп в пределах их верхних «этажей» было несомненным. Элита поздневизантийского общества формировалась из аристократии, которую одновременно можно отнести к «правящему классу» (the ruling class) [см.: Kazhdan, McCormick, 157—172 ].
Бюрократическая верхушка эпохи Палеологов — элита и первая группа первого разряда — имела четкие черты семейственности. Обратившись к просопографическому материалу, мы видим, что по крайней мере пять верхних ступеней (деспот, севастократор, кесарь, великий доместик, паниперсеваст) были заняты родственниками или свояками императора — сыновьями, братьями, зятьями. Всех тех, кто находился наверху иерархической лестницы, условно можно назвать семьей. Именно семья олицетворяла высшее управление страной.
Близким к этому явлению в состоянии верхних этажей государственного управления можно назвать клановость, когда около десятка высокопоставленных семей, связанных брачными и родственными связями (в том числе и с императорской семьей), обеспечивали себе более или менее стабильное положение в нестабильном византийском мире. Сложные имена (Иоанн Асан Торник Дука Ангел Палеолог Рауль Ласкарис Филантропин, Мария Палеологиня Комнина Вранина Ласкарина Дукиня Торникина, Михаил Филантропин Комнин Ласкарис Вриенний [см.: Prosopographisches Lexikon, № 1502, 21396, 21778] и под.) были желанны и являлись предметом гордости представителей фамильных кланов.
В мире чиновников всех этажей власти ценилась такая форма взаимоотношений, как дружба (ἡ φιλίά). Личные связи и определяемые ими услуги были вполне реальной ситуацией в мире бюрократии. Дружеские связи были своеобразным «теневым» институтом, порождавшим протекцию, неоправданные льготы, а также продвижение по служебной лестнице.
Для социального поведения, характерного для мира бюрократии в поздневизантийскую эпоху, судя по приведенным выше фрагментам из сочинений Димитрия Кидониса, отнюдь не понаслышке знавшего этот мир, были характерны протекция через использование дружеских связей и знакомств, взятки и подношения в надежде на благосклонность вышестоящего чиновника, безмерная лесть в адрес правителя в ожидании повышения по должностной лестнице, соперничество между отдельными архонтами и наушничество как один из путей стать «любимчиком» и занять место «под солнцем» императорской власти.
Что касается социального соотношения «бюрократия — аристократия», следует заметить, что в Византии XIV в. по сути дела была стерта социальная граница между аристократией и бюрократией, граница, которая четко просматривалась в раннепалеологовский период, когда аристократия формировалась из клана, близкого к императорскому двору, правящей династии [см.: Matschke, Tinnefeld, 32—54 ]. После гражданских войн середины XIV в., которые закончились для аристократии тяжелой — пирровой — победой [см.: Ibid., 56 ], бюрократия уже не была ориентирована только на аристократические слои.