В 1797 г. Фуше отправился на поклон к Баррасу, который явно нуждался в деловых людях. Высокое покровительство директора обеспечило его работой: Фуше получил чиновничью должность в английской армии, а также местечко в министерстве полиции. Советы, которые он давал Баррасу, его предложения, пророческие слова в немалой степени придали триумвирам Директории бдительность и энергию, которых им не хватало, – так сам Фуше оценил свои заслуги перед правительством в сентябре 1797 г. Награду за “советы” ему пришлось ждать год. В сентябре 1798 г. его назначили послом в Цизальпинскую республику (Милан), а в июле 1799 г. в Батавскую республику (Гаага).
“Путь наверх” вновь был открыт для гражданина Фуше. Здесь есть смысл прервать повествование, чтобы ответить на чрезвычайно важный вопрос: стал ли Фуше иным, пойдя на службу к термидорианцам и предав идеалы революции? В отношении Фуше этот вопрос надо признать праздным. Он не переменился, став слугою Барраса, ибо по-настоящему никогда не был революционером. “Фуше был заклятым врагом всех теорий. Он был человеком с практическим складом ума и не отступал ни перед какими препятствиями”, – эта фраза Меттерниха, невзначай брошенная им по поводу Жозефа, ставит все точки над “i”. Политик, последовательно всем изменявший, беспринципный эгоист Фуше органически, по самому складу характера не мог быть сторонником какой бы то ни было теории. Маска революционера скрывала “практика”, обуреваемого неутолимой жаждой власти и богатства.
ГРАЖДАНИН МИНИСТР
Тем временем в Париже внезапно открылась новая вакансия: пост министра полиции. Баррас предложил назначить на этот пост гражданина Фуше. Его кандидатура получила горячую поддержку. Министр иностранных дел Директории Талейран заявил Баррасу: “Сейчас, когда якобинцы столь дерзки, никто, кроме якобинца, не может их одолеть… Лучшего человека, чем Фуше, для выполнения этой задачи нет”.
21 июля 1799 г. Фуше стал министром полиции. С первых же дней своей деятельности он столкнулся с двумя основными трудностями. Первая заключалась в том, что ему предстояло вести борьбу “на два фронта”: против якобинцев и роялистов. Вторая – в реорганизации самого министерства полиции на новых основаниях. Что касается первой, то к ее решению Фуше подошел “творчески”. Уже на третий день после вступления в должность он предоставил Директории декрет против роялистов. Директоры были удивлены тем, что наибольшую опасность для правительства, по мнению министра полиции, представляли роялисты. На вопрос Сийеса, почему Фуще не хочет ничего предпринимать против якобинцев, Жозеф ответил: “Если мы предпримем лобовую атаку против них, наш успех сомнителен; поэтому сначала мы должны принять меры против роялистов. Все якобинцы поддержат нас в этом, а на следующий день мы покончим с якобинцами”.
Обрушившись сперва на роялистов, Фуше затем издал распоряжение, поставившее все политические клубы под контроль властей. 14 августа он лично явился в Якобинский клуб, закрыл его заседание, запер дверь этого некогда знаменитого собрания и положил ключ себе в карман. Придя в Люксембургский дворец, он не без кокетства положил свой “трофей” на стол изумленных директоров.
Относительно решения второй задачи дело обстояло, быть может, даже сложнее. Объяснялось это чрезвычайно несовершенной организацией полицейской службы во Франции при Директории. Полицейские функции распределялись между политической полицией, находившейся под присмотром и руководством самой Директории, и так называемой административной полицией, отданной “на откуп” местным властям. По существу, единой полиции как таковой не существовало, и Фуше пришлось создавать министерство полиции практически заново. Главным звеном его ведомства стала “секретная полиция”, не отделенная “китайской стеной” от других частей министерства. В полицейской иерархии высшую ступеньку Фуше оставил за собой; его “кабинетом” была “секретная полиция”. Чуть ниже располагалось так называемое “центральное бюро”, возглавлявшее местную (парижскую) полицию, но находившееся тоже под личным контролем министра.
“Секретная полиция” Фуше функционировала на “личной основе”. Министр сам входил в контакты с влиятельными деятелями, знакомился с мнениями, имевшими хождение в парижском высшем обществе. По словам Фуше, благодаря этой системе он “был лучше знаком с секретами Франции через устные и доверительные беседы, нежели посредством ознакомления с кипами письменного хлама”. “Таким образом, – замечал он, – ничто существенное для безопасности страны никогда не выпадало из поля моего зрения”.
Фуше приложил немало усилий для создания своеобразного “имиджа” полиции как мощной государственной организации. В обществе он стремился убедить всех в том, что его агенты многочисленны и вездесущи. Шутя, он, бывало, рекомендовал своим друзьям из Сен-Жерменского предместья заниматься заговорами только в его присутствии. Ибо в противном случае его непременно проинформируют об этом полицейские агенты и он по долгу службы будет вынужден принять соответствующие меры. На самом деле, как свидетельствовал его многолетний помощник и сотрудник министерства полиции Реаль, ни у кого не было так мало агентов, как у Фуше.
Реаль, Пьер-Франсуа (1757-1834) – адвокат, заместитель Шометта в 1793 г., позднее сторонник Директории, составитель ряда ее документов и редактор “Газеты патриотов 1789 г.”, деятель министерства полиции.
Тем временем Директория теряла почву под ногами. Позорные провалы во внешней политике, внутренняя нестабильность, рост социальной напряженности во Франции – все это указывало на неизбежность падения режима “пяти царей”. Директор Сийес “тихой сапой” вел дело к государственному перевороту. Франции нужны “голова и меч”, заявил Сийес; “меч” же еще предстояло найти. Ожидаемый “мессия” объявился в Париже 16 октября 1799 г. в лице генерала Бонапарта. Оставив свою победоносно-обреченную армию в Египте и благополучно преодолев опасности морского путешествия, он возвратился во Францию.
Ровно через месяц в результате заговора Директория была свергнута. Фуше прекрасно был осведомлен обо всем, так как одним из источников для него являлась госпожа Жозефина Бонапарт, “никогда не имевшая ни единого экю”. “Я сам передал ей тысячу луидоров в качестве министерского подарка, и это более чем что бы тони было расположило ее в мою пользу, – писал Фуше в мемуарах. – Через нее я получал большую информацию, так как у нее бывал весь Париж”. Другим, правда, бескорыстным его информатором был Реаль – участник заговора.
В дни, предшествовавшие перевороту 18 брюмера, Фуше держал все нити заговора в своих руках. Сам он не без гордости писал о том, что “революция в Сен-Клу(государственный переворот 18 брюмера. – А.Е.) провалилась бы”, если бы он воспротивился ей. Это подтверждается, между прочим, замечаниями современников брюмерианского переворота. Секретарь Наполеона Ф. Бурьенн писал о том, что “Реаль под руководством Фуше действовал в провинции и, соображаясь с наставлениями своего начальника, искусно устраивал все так, чтобы, не вредя Фуше, погубить тех, от коих министр сей получил свою власть… Фуше сказал мне еще 14 брюмера: “Передайте вашему генералу, чтобы он поспешил; если он промедлит, то погибнет”.
Фуше явно “подстегивал” заговорщиков, подыгрывал Бонапарту. “Он предал правительство, в котором был министром, и Барраса – своего патрона”, – так предельно кратко и в то же время достаточно точно охарактеризовал позицию, занятую министром в ноябре 1799 г., один из наблюдательных очевидцев тех лет. Своим циничным, проницательным умом Фуше “распознал” в смуглолицом генерале будущего повелителя Франции. Он “поставил на Бонапарта” и не прогадал.
Государственный переворот 18 брюмера (9 ноября) 1799 г. покончил с Директорией, заменив ее Консульством, во главе с первым консулом – Бонапартом. Законодательные советы были распущены, а министерские посты распределены между “преданными и верными” исполнителями. Полицейское ведомство осталось за Фуше, а министерство иностранных дел – за Талейраном. “Какому революционеру не внушит доверия такой порядок вещей, – говорил Наполеон в начале 1800 г., – при котором Фуше будет министром полиции? Какой дворянин не будет надеяться преуспеть в жизни при бывшем епископе Отенском? Один охраняет меня слева, а другой справа. Я открываю широкую дорогу, по которой могут идти к своей цели все”.
Фуше, как мог, старался оправдать доверие “хозяина”. Луи Мадлен, пожалуй, первым из историков отметил тот факт, что о смене власти в Республике и об установлении режима Консульства французы узнали из прокламации, подписанной министром полиции. На следующий день, 19 брюмера, Фуше разъяснял “непонятливым”, в чем на деле состояла “благость” совершившегося в Сен-Клу переворота: “Правительство было слишком слабо, чтобы поддержать славу Республики за границей и обеспечить права ее граждан внутри страны. Следовало найти способ придать Республике силу и величие”. Министр полиции был неистощим. За прокламациями 18 и19 брюмера последовали многочисленные доклады Фуше, прославлявшие “счастливую перемену” в судьбах Франции. Это чрезмерное усердие, бьющая через край преданность наводят на размышления. По-видимому, Фуше чувствовал непрочность своего положения при Бонапарте и потому стремился продемонстрировать ему свою лояльность, преданность его особе, доходя подчас в своем “энтузиазме” до смешных преувеличений.
Первые недели, прошедшие после государственного переворота, ознаменовались наступлением консульского правительства на якобинцев. Фуше было поручено составить проскрипционный список противников режима. Фуше, по его словам, не одобрял принятия репрессивных мер против якобинцев, но список, разумеется, составил. В него попало 55 наиболее непримиримых врагов “революции 18 брюмера”.