"Правила, коим будем руководствоваться при издании, следующие:
1) Как можно более оставлять белых мест и как можно шире расставлять строки.
2) На странице помещать не более 18-ти строк.
3) Имена печатать полные, напр., Иван Иванович Иванов, а не И. Ив. Ив - в. Тоже и об городах и деревнях.
4) Числа (кроме годов) печатать буквами.
...6) Смирдину шепнуть мое имя, с тем чтоб он перешепнул покупателям.
7) С почтеннейшей публики брать по 7-ми рублей вместо 10-ти -ибо нынче времена тяжелые, рекрутский набор и карантины" [15].
На свои литературные труды Пушкин возлагает большие надежды. Он рассчитывает получить от "Истории Пугачевского бунта" от 30 до 50 тыс. руб. Затевая в 1836 г. издание "Современника", он отказывается от 15 тыс. руб. в год, которые ему предлагает Сенковский через Смирдина за то, чтобы он отступился от своего предприятия и остался сотрудником "Библиотеки для чтения", и рассчитывает получить много больше: "Вижу, что непременно нужно иметь мне 80 000 доходу. И буду их иметь. Не даром же пустился в журнальную спекуляцию..." [16]. Здесь он, конечно, слегка переоценивал свои возможности - "Пугачев" расходился плохо, да и с "Современником" дела пошли не лучше. Впрочем, как знать, что из этого могло бы выйти в дальнейшем, если бы Пушкин не погиб на дуэли.
Собственное профессиональное занятие литературным трудом, зарабатывание денег посредством продажи своих сочинений являлось для Пушкина предметом постоянной и весьма интенсивной рефлексии. Он, конечно, понимал, что для значительной части дворянства писательство все еще выглядело ремеслом, презренной работой на продажу, за деньги, но, как умный человек, не собирался скрывать или как-то затушевывать тот факт, что он занимается именно этим, и потому в своих письмах (особенно 20-х гг.) постоянно кокетничает наигранным тоном или эпатирует своих адресатов шокирующими заявлениями. Вот лишь несколько цитат:
Н.И. Гречу, 1821 г.: "Хотел бы я прислать вам отрывок из моего Кавказского Пленника, да лень переписывать. Хотите ли вы у меня купить весь кусок поэмы, длиною в 800 стихов: стих шириною 4 стопы; разрезано на две песни. Дешево отдам, чтобы товар не залежался" [17].
П.А. Вяземскому, 1822 г.: "...Должно смотреть на поэзию, с позволения сказать, как на ремесло. ...Аристократические предубеждения пристали тебе, но не мне, на конченную свою поэму я смотрю, как сапожник на пару своих сапог, и продаю с барышом" [18].
Л.С. Пушкину, 1824 г.: "...Я пел, как булочник печет, портной шьет, Козлов пишет, лекарь морит - за деньги, за деньги, за деньги -таков я в наготе моего цинизма" [19].
Л.С. Пушкину, 1824 г.: "Христом Богом прошу скорее вытащить «Онегина» из-под цензуры - слава г.... - деньги нужны. Долго не торгуйся за стихи - режь, рви, кромсай хоть все 54 строфы, но денег, - ради Бога, денег!" [20].
П.А. Вяземскому, 1824 г.: ".. .Уплачу старые долги и засяду за новую поэму. Благо, я не принадлежу к нашим писателям XVIII века: я пишу для себя, а печатаю для денег, а ничуть не для улыбки прекрасного пола" [21].
А.И. Казначееву, 1824 г.: "Ради Бога, не думайте, чтоб я смотрел на стихотворство с детским тщеславием рифмача или как на отдохновение чувствительного человека; оно просто мое ремесло, отрасль честной промышленности, доставляющая мне пропитание и домашнюю независимость" [22].
С.А. Соболевскому, 1827 г.: "...Да еще говорят: он богат, чорт ли ему в деньгах. Положим так, но я богат через мою торговлю стишистую, а не прадедовскими вотчинами, находящимися в руках Сергея Львовича" [23].
В последнем, как мы убедились, Пушкин был прав: основным источником его доходов являлись не поместья и не служба, а литературный труд, работа на книжно-журнальный рынок. Не всегда на этом рынке он чувствовал себя достаточно уверенно, не всегда мог состязаться с такими профессионалами (в прямом значении этого слова: профессионал - человек, зарабатывающий на жизнь продажей своих продуктов или услуг), как Н.А. Полевой, О.И. Сенковский, Н.И. Греч, Ф.В. Булгарин и другие, что порой вызывало у Пушкина горькие сентенции типа: "Было время, литература была благородное, аристократическое поприще. Ныне это вшивый рынок" [24].
Ему, потомственному дворянину с многовековой родословной, с его поместьями и предками в генеральских чинах, не очень уютно на этом "вшивом рынке", и сквозь призму этого ощущения он смотрит на всю российскую высокую словесность в целом. Пушкин пишет А.А. Бестужеву:
"У нас писатели взяты из высшего класса общества. Аристократическая гордость сливается у них с авторским самолюбием; мы не хотим быть по-кровительствуемы равными - вот чего подлец Воронцов не понимает. Он воображает, что русский поэт явится в его передней с посвящением или одою, а тот является с требованием на уважение, как шестисотлетний дворянин. Дьявольская разница" [25].
Ту же тему он варьирует и в письме К.Ф. Рылееву:
"Ты сердишься за то, что я чванюсь 600-летним дворянством (NB, мое дворянство старше). Как же ты не видишь, что дух нашей словесности отчасти зависит от сословия писателей? Мы не можем подносить наших сочинений вельможам, ибо по своему рождению почитаем себя равным им. Отселе гордость etc. Не должно русских писателей судить как иностранных. Там пишут для денег, а у нас (кроме меня) из тщеславия. Там стихами живут, а у нас гр. Хвостов прожился на них. Там есть нечего - так пиши книгу, а у нас есть нечего -так служи, да не сочиняй" [26].
Ту же тему и почти в тех же самых словах он вновь затрагивает в "Путешествии из Москвы в Петербург": русский писатель - дворянин, он не может искать патронажа
"и подносить свои сочинения вельможе или богачу, в надежде получить от него 500 рублей или перстень, украшенный драгоценными каменьями" [27].
Однако еще полувеком раньше упражнявшиеся в сочинительстве люди, будь они даже хороших родов, и служили, и оды писали, и искали расположения фаворитов, и дареными золотыми табакерками хвалились (а случалось, что и в ломбард их закладывали). Видимо, должна быть и еще какая-то причина, кроме дворянского гонора - и она, действительно, есть:
"К тому ж с некоторых пор литература стала у нас ремесло выгодное, - пишет Пушкин, - и публика в состоянии дать более денег, нежели его сиятельство такой-то или его высокопревосходительство такой-то" [28].
Пушкин понимает, что даже приглашение его к двору есть следствие его литературной известности в обществе, а не наоборот, как то бывало за век до этого. Он ощущает и понимает, что сочинительство отныне дает авторитет, влияние, уважение, оно не только приносит хорошие деньги - оно дает власть, дает независимость и статус, каковых не обеспечивают ни знатность, ни чиновность, ни богатство сами по себе. "Обществ" было уже два: высшее придворное общество, для которого Пушкин - чин IX класса, камер-юнкер и пописывающий русские стишки рифмоплет, и "второе общество" - чиновники, офицеры, студенты, купцы, художники, актеры и т.п., - для которого Пушкин - национальный гений. Литераторы прежних времен работали полностью или преимущественно на "первое" общество, так как никакого другого еще не было, а вот Пушкин писал уже не только для высшего, но и для "второго" общества - это и был его рынок и основание его независимости.
Естественно, что не один он зарабатывал на жизнь таким способом: успехи в развитии школьного образования сделали рынок чрезвычайно емким. Теперь только в двух столицах сотни людей зарабатывают здесь неплохие деньги. Гонорары в 30-е годы стали очень приличными: Денис Давыдов получал в "Библиотеке для чтения" по 300 рублей за печатный лист, сам Пушкин, собирая материал для "Современника", платил авторам по 200 рублей за лист.
Что такое 200 или 300 рублей ассигнациями в 1836 г.?
На уральских частных заводах подмастерья в это время зарабатывали от 50 до 115 рублей в год; в столице младший мастеровой получал 72 рубля в год, старший мастеровой второго разряда - 120-130 рублей в год; учитель рисования в уездном училище получал жалование 200 рублей в год; канцелярист в университете или управлении учебного округа имел жалование 250 рублей в год. Таким образом, за журнальный материал в один печатный лист можно было заработать больше, чем зарабатывали рабочий, учитель или канцелярист за целый год. На гонорар в 300 рублей на московском рынке можно было купить 6552 кг муки, 5228 кг гречки, 1024 кг мяса, 379 кг масла: литераторский труд оплачивался, прямо скажем, неплохо. С другой стороны, и спрос на книжном рынке был таким, что, например, "Иван Выжигин" Булгарина, изданный в 1829 г. огромным тиражом в 7000 экз., потребовал нового издания уже через неделю, а "Юрий Милославский" Загоскина, вышедший в свет в том же 1829 г., за 12 лет выдержал 8 изданий; соответственно, первый заработал на "Выжигине" 30 тысяч, а "Рославлев" второго продавался по 20 рублей, и его неплохо раскупали.
Такие литераторы, как Сенковский, Греч, Булгарин и др., поставили свое дело на твердую коммерческую основу: говоря современным языком, они организовывали рекламные кампании, используя критические отделы собственных периодических изданий, занимались продвижением продукции на рынке, устраивали разного рода акции в видах маркетинговой политики. Вся эта профессиональная кухня литераторов "торгового" или "купеческого" направления вызывала резкую неприязнь сочинителей "аристократического направления": из всех "аристократов" один Пушкин жил литературным заработком, другие основной доход получали от службы и поместий, поэтому литературные занятия были для них не бизнесом, а предметом бескорыстного интереса и невинным желанием приобрести известность за пределами родственно-служебных кругов. А. Мицкевич характеризовал эту ситуацию так: