Шипилов Андрей Васильевич - доцент кафедры философии Воронежского государственного педагогического университета
Н. Эйдельман как-то заметил, что вся великая русская литература "родилась" почти одновременно: между 1799 и 1826 гг. появились на свет Пушкин, Тютчев, Гоголь, Белинский, Герцен, Гончаров, Лермонтов, Тургенев, Достоевский, Некрасов, Щедрин, Лев Толстой. Почему же русская литература обрела величие не раньше и не позже, а именно в первой половине XIX века?
"Три кита", на которых стоит литература - это писатель, издатель и читатель. Значимость произведений для общества (художественные достоинства и недостатки мы здесь не рассмотриваем) строго коррелирует с состоянием литературного рынка. А первичное условие самого существования такого рынка - наличие более или менее значительной читательской аудитории, производной, в свою очередь, от состояния системы образования.
Вплоть до второй половины XVIII века размеры "образованного общества" в России были просто карликовыми - несколько тысяч дворян и разночинцев, разбросанных по полкам и канцеляриям. Ситуация начала меняться только при Екатерине II, когда на смену конгломерату самых разных элементарных и специальных училищ, где обучалось всего пять-десять тысяч человек, пришла первая государственная школьная система. При Александре I и Николае I эта система быстро расширялась, так что к концу правления Николая в Российской империи насчитывалось до 10 тыс. школ и 500 тыс. учащихся, а еще через десять лет, к 1864 г., эти цифры возросли до 33,5 тыс. и 824 тыс., соответственно.
Школьное образование как таковое можно уподобить машине, перерабатывающей Gemeinschaft в Gesellschaft. Проходя через школу, человек "общины" становится человеком "общества" (в классической трактовке Ф. Тенниса). Общинный человек подходит к знанию со стороны жизни - общественный человек подходит к жизни со стороны знания; культура первого производна, культура второго производительна. Грамотный человек принципиально, качественно отличается от неграмотного - они действительно живут в разных мирах. С этой точки зрения чрезвычайно показательным выглядит феномен эпистолярной культуры. Если при Петре I количество почтовых отправлений не превышало несколько десятков тысяч в год, то к середине 60-х гг. XIX в. оно выросло до 42 миллионов, причем большая часть этого роста пришлась на первую половину века - только с 1822 по 1857 гг. объем письменной внутрироссийской корреспонденции вырос более чем в 6 раз.
Но есть и другой, более надежный показатель - данные по книгоизданию и библиотечному делу. В середине ХУШ века в России имелось лишь два десятка типографий; в 1813 г. их было уже 66, в 1855 г. - 150, в 1864 г. - 276. Если в начале XVIII в. в год издавалось в среднем по 12 книг, то в начале XIX в. - уже по 150, в 1825 г. - 575, а в 1855 г. - 1020 на 119 названий больше, чем за всю первую половину ХУШ века! В 1800-1855 гг. появилось 499 новых журналов, а за одно следующее пятилетие - еще целых 147. В середине XIX в. книжный рынок за год поглощал уже больше товара, чем за всю первую половину предшествовавшего столетия.
Но, может быть, еще важнее были качественные изменения рынка. Пока в стране не было сколько-нибудь значительного количества образованных людей, большая часть рынка была заполнена традиционной духовной литературой, которой отдавали предпочтение грамотеи из купцов, приказных и посадских. Что же касается литературы светской, то образованное дворянство читало в основном привозные или изданные в России книги на французском и немецком языках (из 9513 названий книг, изданных в России в течение XVIII века, 3420 - более трети было на иностранных языках), а читатели из "подлых", иностранным языкам не обученные, наслаждались старинными или новосочиненными рыцарскими и любовно-авантюрными романами.
На этом специфическом рынке зарабатывали себе на жизнь компиляторы и сочинители, бывшие одновременно и издателями, причем зарабатывали не слишком много: один из самых известных литераторов такого типа, М.Д. Чулков, автор романа "Пригожая повариха, или похождения развратной женщины", говорил о себе:
"Я не из тех людей, которые стучат по городу четырьмя колесами... Дому я не имею, хозяином не слывал от рождения и, может быть, до самой смерти не буду иметь сего названия... Сколько мало мое понятие, столько низко мое достоинство, и почти совсем не видать меня между великолепными гражданами. Крайне беден, - что всем почти мелкотравчатым, как я, сочинителям, общая участь".
Действительно, не будучи дворянином, Чулков мог лишь смириться со своим "низким достоинством". Еще ниже было достоинство Матвея Комарова, вольноотпущенника из дворовых, сочинителя таких бестселлеров, как "Описание жизни славного российского мошенника Ваньки Каина" (десять изданий только за 1775-1784 гг.) и знаменитая "Повесть о приключении англинскаго милорда Георга" (четыре издания за 1782-1791 гг.; в 1839 г. вышло 10-е издание; издавался "Милорд Георг" и позднее, вплоть до 1918 г.). Находившийся "в числе низкого состояния людей", автор характеризовал свою читательскую аудиторию так:
"Чтение книг вошло у нас в великое употребление: ибо ныне не только просвещенное науками благородное общество, но и всякого звания люди с великою охотою в том упражняются: чего ради и выходит в публику немалое количество разного сочинения книг, наполненных или нравоучениями, или служащих для увеселения и препровождения от тоски праздного времени, которые охотно читают и самые поселяне, обучавшиеся грамоте, которых ныне уже довольно" [1].
Бывший дворовый, пишущий для обучившихся грамоте поселян, мог, конечно, кое-что на этом заработать, однако эта массовая, популярная литература вместе с ее читателями, издателями и самими писателями все равно оставалась в социальном "низу" (при этом "низшие", как это всегда бывает, стремились писать и читать о "высших"). "Подлые" писатели сочиняли свои "подлые" книжки для "подлых" читателей - никакого "высокого достоинства" таким путем обрести было нельзя. Комаров и подобные ему были известны в широких, но "низких" кругах, и их сочинения в принципе не могли стать общественным явлением, а сами они, соответственно, приобрести более-менее значительный социальный статус: "приличные люди" таких книг не читали, а если и читали, то все равно смотрели на их сочинителей свысока, как на "низших". Даже когда позднейший некрасовский мужик "нес с базара" не Белинского и Гоголя, а как раз "милорда глупого", - это было для поэта-народолюбца свидетельством не удивительной популярности "милорда", а беспросветного невежества "мужика", предпочитавшего Матвея Комарова и Белинскому, и Гоголю, и самому Некрасову.
Даже не противоположность, а оборотную сторону этого являла собой "высокая" литература для "высших". Ситуацию на рынке этой литературы Н.И. Новиков характеризовал в своем "Живописце" с блестящей иронией, из-под которой, однако, просвечивали самые натуральные огорчение, негодование и зависть:
"Здесь примечена великая перемена в продаже книг. Прежде жаловались, что на российском языке не было почти никаких полезных и к украшению разума служащих книг, а печатались одни только романы и сказки; но, однако ж, их покупали очень много. Ныне многие наилучшие книги переведены с разных иностранных языков и напечатаны на российском; но их и десятую долю против романов не покупают. Прежнему великому на романы и сказки расходу причиною было, как некоторые сказывают, невежество; а нынешнему малому наилучшим книгам расходу полагают причиною великое наше просвещение. . ..Что ж касается до подлинных наших книг, то они никогда не были в моде и совсем не расходятся... И какой бы лондонский книгопродавец не ужаснулся, услышав, что у нас двести экземпляров напечатанной книги иногда в десять лет насилу раскупятся? О времена! О нравы! Ободряйтесь, российские писатели! Сочинения ваши скоро и совсем покупать перестанут" [2].
Но российские писатели и без того знали, что продажей своих сочинений они не проживут, и потому работали не на рынок, а на императорский двор: средства к существованию давала им служба, а сочинительство было, в лучшем случае, одним из средств по службе продвинуться, а чаще просто хобби. Зарабатывать сочинительством, продажей своего труда было "подлым" занятием для "подлых": любая работа на другого за деньги являлась признаком неблагородства, и в этом отношении между каменщиком и живописцем не было большой разницы - оба являлись ремесленниками, и "мастерство" первого служило таким же показателем невысокого социального статуса, как и "художество" второго. Правда, литературные занятия являлись до некоторой степени исключением. Не в силу какого-то "возвышенного" характера, а просто потому, что требовали соответствующего уровня образования, включая знание языков, получить которое было непросто. Не случайно в течение всего рассматриваемого периода в России было очень много крепостных живописцев, актеров, музыкантов и т.д. - одних архитекторов известно более сотни, но фамилии крепостных литераторов встречаются лишь единицами. Но главное было даже не в этом: самой надежной гарантией того, что представители "низших" социальных слоев не начнут заниматься "высокой" литературой, было то, что на последней принципиально нельзя было заработать. Вернее, прочитав свое сочинение при дворе или в вельможном особняке, можно было получить в виде награды какой-нибудь дорогостоящий подарок, но источником постоянного дохода это стать не могло. Рынок "высокой" литературы как таковой отсутствовал, она не была товаром, и потому литература не могла стать профессией.
С другой стороны, профессионалов тогда вообще презирали, ибо профессионализм был печатью принадлежности к социальному "низу". "Приличный" человек получал средства к существованию за счет службы и душевладения, и только в этом случае его мануфактурные, торговые, ростовщические и откупные предприятия и операции не могли быть поставлены ему в укор: имея чин и поместье, можно было извлекать деньги из чего угодно, ибо все эти вспомогательные занятия ничуть не влияли на "благородство". Поэтому литераторы XVIII столетия - это, собственно, никакие не литераторы, а военные и гражданские чиновники, состоящие на действительной службе или отставные, которые время от времени что-то пописывали. Их аудитория - это двор и узкий круг столичного дворянства, узкий настолько, что тиражи литературных произведений не превышали нескольких сотен экземпляров; денег они за это никаких не получали - наоборот, печатали за свои деньги (причем исполнявшие тогда функции издательств типографии требовали с заказчика оплаты тиража не по себестоимости, а по продажным ценам), а получали известность у монарха и вельмож, что было дороже всяких денег, но могло и принести доход - но не напрямую, а опосредованным службой полуфеодальным путем.