Смекни!
smekni.com

Лирика любви. Тема "страшного мира" (стр. 4 из 4)

Весной я видел смельчака,

Рабочего, который смело на смерть

Пойдет, и с ним — друзья. И горны замолчат,

И остановятся работы разом

На фабриках. И жирный фабрикант

Поклонится рабочим в ноги.

Здесь впервые связывается у Блока тема женщины стихийных страстей с темой реальной России и темой революции. Выход к «вольной воле» начинает принимать конкретно-исторические формы.

И еще один существенный и новый для Блока мотив намечается в этом стихотворении. «Женщина с рабочим» как силы, способные творить великие дела, противопоставляются окружающей поэта нетворческой, бессильной жизни:

И мeж своих — я сам не свой. Меж кровных

бескровен — и не знаю чувств родства.

(1907, II, 334)

Так возникают у поэта два чужих и враждебных друг другу мира: ненавистный мир комнатной ограниченности, бессилия и большой мир активных дел.

В стихотворении «Меня пытали» чужой поэту мир, в котором он живет, возникает в ином аспекте. Это не только мир бессилия, как в «Сыром лете», но и мир страшной «старой веры», — инквизиторской пытки, требующей возмездия:

Меня пытали в старой вере.

В кровавый просвет колеса

Гляжу на вас. Что взяли, звери?

Что стали дыбом волоса?

Глаза уж не глядят — клоками

Кровавой кожи я покрыт.

Но за ослепшими глазами

На вас иное поглядит.

(1907, II, 336)

Конечно, Блок, несмотря на все сказанное, остается двойственным. Он еще продолжает видеть в Снежной Деве потенциальные возможности воскрешающей человека силы: недаром он ставит ее рядом с революционным рабочим. Во вступительном стихотворении к циклу «Заклятие огнем и мраком», где тема страстей дана наиболее развернуто, поэт находит в Снежной Деве и «буйный ветер в змеиных кудрях», и «неразгаданное имя бога». Но за всем тем в его поэзии все более проходит уже не метафизический безысходный «страшный мир», а сложная реальная жизнь с ее «удачами и неудачами», плачем и смехом, колодцами городов, трудом, пьянящими веснами... И Блок принимает эту жизнь, как боец, не «бросая щита» перед «враждующей силой».

Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!

И приветствую звоном щита!

(1907, II, 272)

Вместе с тем переход от метафизического «страшного мира» к миру реальных отношений существенно меняет любовную лирику Блока. В одном из стихов цикла «Фаина», обращаясь к девушке, замученной печальными мыслями «о смерти», о «концах и началах» — в духе модного тогда декадентства, — Блок советует:

Я хотел бы,

Чтобы вы влюбились в простого человека,

Который любит землю и небо.

(1908, II, 288)

О том же пишет Блок в письме к Белому: «Никакого «оргиазма» не понимаю и желаю трезвого и простого отношения к действительности» (1907, VIII, 190).

Наиболее художественно сильные и зрелые стихи о любви Блок и создает, когда переходит к трезвому и простому отношению к действительности, осознав, что «мир бесконечно больше и прекрасней, чем каждый из нас».

В стихотворении «Унижение» Блок рисует публичный дом: пропыленные портьеры, полинялые диваны, ковры, циничные журнальные иллюстрации, звон стаканов... Купчики, шулера, студенты, офицеры... Женщины здесь превращаются в садисток, вонзающих «острый французский каблук» в сердца мужчин — «не мужа, не жениха, не друга»; их красивые лица искажены мукой:

Только губы с запекшейся кровью

На иконе твоей золотой

Преломились безумной чертой...

А мужчины здесь и вовсе не люди:

Этих голых рисунков журнала

Не людская касалась рука...

И рука подлеца нажимала

Эту грязную кнопку звонка...

Вся образная структура стихотворения обнажает бесчестие, ужас этой жизни. Шелест платья женщин ползет «словно тяжкий сытый, пыльный змей», их зазывания — «свист замогильный», а вечерний закат, на фоне которого изображен дом, ассоциируется с убийством:

К эшафоту на казнь осужденных

Поведут на закате таком...

Так в мире, где все продается, самые прекрасные чувства, жизнь человека превращаются в казнь и унижение:

Разве дом этот — дом в самом деле?

Разве так суждено меж людьми?

Разве это мы звали любовью?

(1911, III, 31)

Теме изуродованной любви посвящен и ряд других стихотворений, волнующих страшными человеческими судьбами.

Это девушка, изнемогающая от бессилия своей чистой, юной мечты, жадно ищущая людской отзывчивости и раздавленная равнодушием («На железной дороге»):

Не подходите к ней с вопросами,

Вам все равно, а ей — довольно:

Любовью, грязью иль колесами

Она раздавлена — все больно.

Это женщина, «изведавшая все муки», оставшаяся «одна на свете» («Тот разлюбил и бросил, этот... просто дикий зверь»), но сохранившая чуткость к людям, высокое сознание человеческого достоинства («Женщина», 1914, III, 149).

Это и женщина, отдавшаяся, подобно самому поэту, «погибельным страстям», — «безбожная, пустая, незабвенная», вставшая «перед судом... в униженье, в резком, неподкупном свете дня». И поэт не может, не смеет ее осудить. Он знает, чем вызывается «унижение» человека и как неимоверно труден жизненный путь:

Я не только не имею права,

Я тебя не в силах упрекнуть

За мучительный твой, за лукавый,

Многим женщинам сужденный путь...

(1915, III, 151)

Теме губительности жизни в страстях и хмелю посвящено также стихотворение «О доблестях, о подвигах, о славе». Но здесь обнаженнее вина обоих любящих: его, ушедшего в мир вина и страстей, и ее, «отдавшей судьбу другому». В сущности, это новый вариант мотива «разве так суждено меж людьми?» И важно подчеркнуть, что нет в стихотворении метафизического «страшного мира» и его «метелей»: перед нами — реальная, психологически правдивая повесть об утерянной жизни. И с какой же удивительной и глубокой человечностью, как «просто и трезво» рассказана эта печальная повесть (где звучат отклики семейной трагедии самих Блоков):

О доблестях, о подвигах, о славе

Я забывал на горестной земле.

Когда твое лицо в простой оправе

Передо мной сияло на столе.

Но час настал, и ты ушла из дому.

Я бросил в ночь заветное кольцо.

Ты отдала свою судьбу другому.

И я забыл прекрасное лицо.

Летели дни, крутясь проклятым роем...

Вино и страсть терзали жизнь мою...

И вспомнил я тебя пред аналоем.

И звал тебя, как молодость свою...

Я звал тебя, но ты не оглянулась.

Я слезы лил, но ты не снизошла.

Ты в синий плащ печально завернулась.

В сырую ночь ты из дому ушла.

Не знаю, где приют своей гордыне

Ты, милая, ты, нежная, нашла...

Я крепко сплю, мне снится плащ твой синий.

В котором ты в сырую ночь ушла...

Уж не мечтать о нежности, о славе,

Все миновалось, молодость прошла!

Твое лицо в его простой оправе

Своей рукой убрал я со стола.

(1908, III, 64)

Наряду со стихами о трагической любви, об униженных и оскорбленных чувствах, о разрушенной жизни, Блок, пишет в эти годы и стихи о большой любви, возрождающей человека. Таково, например, стихотворение «Мой милый, будь смелым». Композиционно оно построено по тому же принципу, что и стихотворение «Мой любимый, мой князь, мой жених» («Стихи о Прекрасной Даме»), но не имеет уже теургического смысла. И вот почему развернутые (как и в названном стихотворении) метафорические параллели, передающие неизменность чувства, связываются уже не с церковным окружением, не с символами слабости, покорности (восковой огонек, бледно-белый цветок), а с началами силы, расцвета жизни. И такая любовь — сильнее смерти, побеждает страх смерти:

Мой милый, будь смелым

И будешь со мной.

Я вишеньем белым

Качнусь над тобой.

Звездою зеленой

С востока блесну.

Студеной волною

На панцирь плесну...

(1909, III, 177)

Да, нельзя свести тему любви у Блока к мистическому постижению «божественной тайны бытия», к «богопознанию». Изъятая из реальной жизни и переведенная в пустоту «небес» или в «голос смерти», лирика эта теряет богатство действительного жизненного содержания.

Блок был в высшей степени прав, когда писал своим корреспондентам, что при всех сомнениях, отклонениях, падениях его поэзия, в частности поэзия любви, была по-своему «прямой как стрела». Она раскрывала подлинные человеческие чувства, реальные трагедии любви, была глубоко гуманистической лирикой, по-своему связывалась им с темой Родины.