В 1916 же году Белый написал статью «Восток или Запад», где основная тема трилогии освещается теоретически. Нет нужды подробно характеризовать работу, представляющую импрессионистический пробег с мистико-теософоких позиций по культуре Востока, Египта, Греции, средних веков, нового времени, вплоть до империалистической войны. Приводим лишь некоторые высказывания.
«Двадцать пять столетий мы строили мысль; и храм ее окончен», — констатирует Белый. И вот к чему человечество пришло: «Из-под форм каменеющей мысли бьют нам новые струи ее...—организм новой мысли: ритмы единого существа Незнакомки... Соловьев называет такой организм — Душой Мира, Софией... Философия, ждущая нас со своим новым заветом: в человеке София... В Ней по-новому соединимся Мы все... София, Премудрость зажигает нам звездные светочи из-за мрака».
Что же касается взаимоотношения Востока и Запада, то «новому организму мысли», которая, как видим, остается «премудростью Софии», противостоят, с одной стороны,— «Запад собственно», в котором «оземленевшая мысль, машина»; и «Перс, тень Востока и рока, с омертвенелыми частями сознания, жизни, быта, истории, громыхающими мировою войною». А в этих условиях, чувствуя «смерть земли и ветшающей формы мысли, — мы стоим не на земле, а на тени, приподымая землю над головою, в грядущее: да наполнится духом она».
Так излагает Белый свою давнюю концепцию, которая воплощена им в трилогии. На этом можно закончить обзор творчества Андрея Белого. От «Золота в лазури» до «Котика Летаева» — это путь единый, никогда не выходивший за рамки философии и эстетики символизма, по продолженный, в отличие от старшего поколения, теургией и теософией. В годы, когда символизм уже распадался, Белый продолжал утверждать его как единственный путь искусства, высочайшее достижение культуры.
Понятно, как мог Андрей Белый встретить Великий Октябрь. Он увидел в нем «новую Калку», которая приведет, наконец, к религиозному воскресению человечества, пришествию нового Христа. Недаром его поэма об Октябре, написанная одновременно с «Двенадцатью» Блока, называется «Христос воскрес»:
В глухих
Судьбинах,
В земных
Глубинах,
В веках,
В народах,
В сплошных
Синеродах
Небес —
Да пребудет
Весть:
— «Христос
Воскрес!..»
В поэме и показано, как «воскресает» Христос, пройдя через «глухие века» и «судьбины народов». Уже в тот день, когда Христа вместе с Варравой распяли, — рисует Белый, — «голова лохматого разбойника насмешливо приветствовала сына господа». Из могилы, куда были брошены, как жерди, тела Христа и Варравы, от разбойника «преисподний пламень бежал». Так началось на земле сатанинское глумление над Христом. И это издевательство продолжалось веками. От страданий Христа на «старом шаре» обрушивались «суши и горы, изгорбились горы, разламывались холмы, а души — душа за душою— валились в глухие тьмы», обнажая «страсти выбежавшего на белый свет Сатаны». Таким образом возникла «темная вселенная, шатаясь, таскался мир».
В таком состоянии, по Белому, находится мир и ко дню Октября:
В прежней бездне
Безверия
Мы, —
Не понимая,
Что именно в эти дни и часы —
Совершается
Мировая
Мистерия.
С приходом революции продолжаются, по Белому, сатанинские деяния безбожного мира. «Распропагандированные паровики» голосят «Да здравствует третий Интернационал», раскидывая «сухие трески револьверных переливов»; «браунинг красным хохотом разрывается в воздух»; «безбожники» издеваются над «окровавленным телом железнодорожника»; «на крик и на слезы — паровозы ответствуют хором о братстве народов»; «воробьи приветствуют щебетом падающих покойников». Но все это лишь —
Злая, лающая тьма
Нападает
Из вне-времени
Пулеметами...
А с другой стороны та же «тьма» безбожия говорит голосом «очкастого расслабленного интеллигента», мечтающего о завоевании «Константинополя и проливов». Однако для тех кто, подобно Белому, прозревает в совершающемся «мистерию», для них
Страна моя
Есть
Могила,
Простершая
Бледный
Крест.
«Крест» этот «исходит розами». Так совершающаяся «нами — в нас мистерия» приносит, по Белому, сжигающий «пламень в пещеру безверия». И тогда возникает «Россия... та самая, облеченная солнцем Жена, Богоносица, побеждающая Змия... Слетающий Серафим». Вместе с тем Белый связывает новое Христово воскресение с теософией, с явлениями космическими:
Я знаю: огромная атмосфера
Сиянием
Опускается
На каждого из нас...
Не случайно поэтому, что одновременно с поэмой А. Белый создает ряд стихотворений под названием «Антропософия». Здесь все та же тема: пусть еще бунтуют многообразные силы безверия, «крах», «печаль», «тьма», поэт провидит за ними Христа, подновленного теософией:
Слепую мглу бунтующей стихии
Преобрази.
Я — не боюсь: влекут, Христософия,
Твои — стези.
Над ливнем лет,
Над тьмою туч
Ты — светлый свет
И — летний луч...
Мой вешний свет,
Мой светлый цвет, —
Я полн Тобой,
Тобой — Судьбой.
Нетрудно увидеть в тех произведениях, которыми А. Белый встретил Октябрь, давнюю его позицию: постоянное стремление перевести революцию из реально-политического плана в область мистики. Усиленно делали то же самое еще в отношении революции 1905 года Мережковский, Философов, Бердяев. А в начале двадцатых годов то же проповедовали эмигранты, в частности Изгоев, за границей.
И не случайно также Иванов-Разумник, восславляя поэму «Христос воскрес», видит в ней «пророчество об объединении всех форм социализма... — в религиозной идее». Да и сам Белый заявлял, что лишь «кривотолки» критиков находят в его поэме «Христос воскрес» «чуть ли не присоединение к коммунистической партии». «Современность — объяснял он — лишь внешний покров поэмы. Ее внутреннее ядро не знает времени».
В нашу задачу не входит анализ послеоктябрьского творчества Белого. Нам важно было выяснить, к чему — в лице последовательного представителя символизма — приводит это творчество: каковы его темы, круг интересов, каково в целом осмысление жизни, истории, с каким духовным багажом вступает он в новую эпоху.
Уже после Октября Белый замысливает целый ряд прозаических произведений, суть которых целиком связана с теософией и теургией («Записки чудака»; «Возвращение на родину»). Даже книги его воспоминаний—«На рубеже двух эпох», «Начало века», «Между двух революций», включающие и интересный материал, по существу являются попыткой реабилитации символизма. Они должны, по Белому, показать, что символизм был не реакционен, а прогрессивен. При этом автор представляет себя «протестантом» против мистики, капитализма и т. п.
Однако творчество Белого свидетельствует о другом. Критик А. Селивановский говорит о послеоктябрьских книгах Белого: «В них писатель выступает как не изменившийся почти ни в чем продолжатель прежней линии своего творчества». Это верно. Но тогда стоит ли писать, что «революцию 1917 года Андрей Белый встретил восторженно» и что «в годы пролетарской революции Блок, Белый и Брюсов оказались вместе с пролетариатом». Между тем с такой противоречивой оценкой мы встречаемся сплошь да рядом: Белого, по его значению в русской литературе XX века и, в частности, в советской литературе, ставят в один ряд с Блоком и Брюсовым.
Согласиться с этим нельзя.
Весь творческий путь Брюсова был путем неизменного преодоления символизма и связанной с ним эстетики и философии истории. Брюсов, приняв Октябрь, действительно «вернулся на свою Родину».
Таков же, при всех индивидуальных отличиях, был, как выяснится далее, и путь Блока, о котором прекрасно сказал К. Федин: «Как поэт, Блок обрек на гибель время, которому принадлежал, и воспел победу другого времени, которое породило Советскую страну».
У Белого во многом не то. Он, правда, тоже в известном плане «обрек на гибель время, которому принадлежал», но совсем не для того, чтобы воспеть то, что породило Советскую власть. «Восторженно» Белый встретил не Октябрь, воспринятый им как «бунтующую стихию безверия», а «христософию», скрытую для него за этим «внешним покровом».
Самые значительные свои произведения Белый создал до Октября. Здесь он наиболее полно и свободно выразил свое философское и поэтическое кредо. И не случайно поэтому друзья и единомышленники Белого, доказывая его «гениальность», «эпохальность», «пророческое» значение, ссылаются в первую очередь на его дооктябрьское творчество и прежде всего на «Петербург».
Вместе с тем друзья Белого раскрывают подчас и прямой политический смысл его творчества. Мы с этим встречались уже, говоря, например, об Иванове-Разумнике (трактовка поэмы «Христос воскрес»). Еще более откровенно сказал об этом в 1922 году С. Аскольдов. Объявляя Белого «водителем и вдохновителем духовной культуры», он спрашивал: «Чему же учит в конце концов вся эта [Белого] художественная мистика?» И отвечал: «Она заключается, во-первых, в ясном сознании мистического присутствия прошлого в настоящем». А во-вторых (и в силу этого), она учит, что всякая вообще «политика,— кукольный театр, исполняющий чьи-то подсказываемые за сценой роли...»
«Практический же итог такого понимания, — заключал Аскольдов, — не фаталистическое равнодушие, а более осознанное приобщение к мистическим агентам культуры и истории, отказ человека от роли марионетки. Религиозное самоопределение есть главная обязанность человека в этом новом понимании истории».
Яснее трудно сказать: реальная жизнь и политика — театр марионеток; выход — в религии. И это, по признанию величайшего почитателя Белого, — вся «мудрость» творчества писателя. Незавидный итог.
Но так получилось не случайно. Творчество Андрея Белого — ярчайший образец того, как ложная философия и ложная эстетика неизбежно уродуют даже очень талантливого художника. Ибо искусство в своей сущности всегда было и есть — образная форма познания бытия. Старая истина, которую утверждали все великие художники и мыслители. По слову Толстого, художник обязан говорить людям что-то важное и нужное о жизни. Салтыков писал: «Мы только тогда интересуемся произведением искусства, когда оно объясняет истину жизни и истину природы». И далее: «Неясность миросозерцания есть недостаток настолько важный, что всю творческую деятельность художника сводит к нулю».