Основной герой «Серебряного голубя» — Петр Дарьяльский, молодой человек, писатель, изучавший западную и античную культуру, знакомый и с мистико-оккультными учениями. С самого начала Белый характеризует Дарьяльского как человека, которого «тайно призывала страшная, от века заключенная в небе тайна», за которым тайна эта «гонится с детства, с колыбели». И вот как далее раскрывается эта тайна: «В нем совершалась борьба ветхого звериного образа с новой... уже нечеловеческой здравостью... В борьбе этой за будущий лик жизни ему позволено все... Ему и страшно бывало, и весело; в колебаниях чувств, опередивших современников, быть может, не на одно поколение, он бывал то беспомощней их, то бывал он бескоиечно сильней... И оттого-то он к народной земле так припал и к молитвам народным о земле; но себя самого он считал будущностью народа: в народ, в хаос, в безобразие жизни народа кинул он тайный призыв... Он ждал... Знал он, что и в народе новые народились души, что плоды налились и пора смоковницу отряхнуть.. Строилась, собиралась Русь, чтобы разразиться громкими громами».
Дарьяльский любит свою невесту Катю. Это — его «ограда» от зла, «благословляющая на брань» за будущее. Но простая и некрасивая баба Матрена — «женка с грудями сахарными», «богородица» секты «голубей», увлекает Петра, и он уходит к ней, приобщаясь к сектантам: «Довольно: я ваш». Ибо, оказывается, «не сама ли судьба привела его в Целебеево?». «Голуби» же признают в Дарьяльском того, от кого Матрена родит «спасителя».
Сектанты-«голуби», по Белому, вместо с тем и... революционеры. В своих листках они призывают: «Подними меч на слуг вельзевуловых; от них же дворяне первые суть... Жги усадьбы отчадия бесовского, ибо земля твоя, как и Дух твой». Но считая нужным «идти рука об руку с забастовщиками и сицилистами», «голуби» смотрят на них как на людей ограниченных, не знающих подлинного пути обновления Руси: «Сицилисты, хотя правду видят, да только под одним своим носом, а прочее у всех сицилистов—дрянь».
В чем же смысл любви Дарьяльского к Матрене?
Белый показывает, что увлечение Матреной и «голубями» было ошибкой, приведшей к гибели Петра. «Голуби» убивают его, они вообще совершают ряд преступлений: отравление купца Еропегина, поджог лавки Степанова.
Отношение Белого к «голубям» и к роману Петра с Матреной двойственно. С одной стороны, автор видит в сектантах начало «светлое», составляющее, по его мнению, исконную «мистическую» силу народа. Но, с другой стороны, эта стихийная мистическая сила — еще темна и поэтому губительна. Матрена оборачивается для Дарьяльского то «зверихой»; то «благоухающим лицом с большими, родными глазами», то «срамотой, гуляющей бабой», то «по отчизне сестрицей родненькой». И вождь «голубей», Кудеяр, то злобно-ревниво относится к связи Петра с Матреной, то благословляет эту связь: «обоих их охраняла столяра пламенная молитва...». Вот почему, наконец, и самый труд «голубей», несмотря на их преступления, — труд «священный». Любая сделанная ими вещь оказывается чудодейственвой: «в труде вложенная в древо молитва из стула будет невидимо переливаться пламенем». И вовсе не дерево строгают эти люди — «в поте лица строгают новую жизнь, обнажая неописуемое!».
Такова, по Белому, и Россия в целом. Это страна, несущая мистическую силу «воскресения», но еще не обретшая своего пути, еще молчащая, сквернословящая и дикая: «В России полевые люди, лесные, в слова не рядятся, и складом жизни не радуют взора; слово их что ни есть сквернословие; жизни склад — пьяный, бранчливый: неряшество, голод, немота, тьма. А ты и смекай: духовное винцо на столе-то перед каждым... Уста последними тебя обругают словами в то время, как тонут очи в ясной заре; уста бранятся, а очи благословляют... В полях в широких, в раздольных благовест стоит искони».
Нетрудно увидеть, что в этих мыслях Дарьяльского о России мы встречаемся с уже знакомыми мотивами «Пепла» и «Урны». За Россией безысходной нищеты, кабаков, болезней, убийц, тьмы скрывается «подлинная», мессианская Русь:
Твой посох
Тебе не изменит:—
Врагов подорожных в пространство
Размечет —
От пьянства
излечит.
(«Пепел», ст. «Осинка», стр. 47).
Вера в «исконную», мистическую и спасительную «тайну» еще «не сказавшейся» России противостоит в «Серебряном голубе» модному Западу: «Много есть на Западе книг; много на Руси несказанных слов. Россия есть то, о что разбивается книга, распыляется знание, да и самая сжигается жизнь; в тот день, когда в России привьется Запад, всемирный его охватит пожар; сгорит все, что может сгореть, потому что только из пепельной смерти вылетит райская душенька —- Жар-птица».
Россия, по Белому, не погибнет от Запада: наоборот, «его [Запад] охватит пожар», когда он пойдет на Русь. Но пожар этот будет благодетельным: сгорит негодное, сгорят рационалистические «книги знаний», и вознесется «райская душенька».
Здесь мы непосредственно переходим к основной теме повести — теме Запада и России, как она воплощена Белым.
Дарьяльский вспоминает, что принес России Запад. Он вспоминает столичных поэтов, их крикливые западные одежды, «весь модный лоск последних идей», социал-демократов, «похохатывающих над суеверьем народа», декадентов и их причуды... Но всех этих русских людей, убежден Дарьяльский, «в тайне сжигает полевая мечта». «Русская мысль» у этих «непокойных сынов», убегающих в «иноземные края» и произносящих «чужие слова», временно «прозябает», но она, в конечном счете, воскреснет и победит. И тогда-то они «пойдут бродить по полям, по лесам, по звериным тропам... Будут, будут числом возрастать убегающие в поля! Будут в сибирских дремучих местах умножаться часовенки!...».
Так, по-своему, возникает в «Серебряном голубе» давняя тема «странников» и «безумцев», к которым относится и сам Петр: «Таков вот и я! — вздрогнул Дарьяльский». Не случайно поэтому, избавляясь от наваждения страстей и прошлых своих западных увлечений и обращаясь к своей «душе», Дарьяльский видит спасение России в обычном для Белого мистическом свете: «Будто в этом новом пространстве все убрано светлым великолепием и только для виду все это заставлено избами, мужиками, соломой, и из каждого предмета, только отвернуться, существа мира иного, светлые ангелы, на тебя закивают, и сама долгожданная ясная невеста говорит: «жди — буду».
Наиболее обнаженно воплощен «Запад» и образе сенатора Павла Павловича. Этот зловещий старик проповедует крайний индивидуализм, безверие и отвратительно циничное отношение к людям и России, ее прошлому, настоящему и будущему. «Все люди, — учит он, — делятся па паразитов и рабов», паразиты же еще — «убийцы и хамы». Мир вырождается: «молодые люди все — вырождаются, русские люди вырождаются; европейцы тоже вырождаются ».
Весь конгломерат из идеи Макса Нордау о «вырождении», Ницше — о людях-рабах, Вл. Соловьева — об опасности «панмонголизма» — все это объединено Андреем Белым в образе сенатора с немецкой фамилией Тодрабе-Граабен. «За его спиной, - пишет Белый, - Запад... итальянское солнце». И недаром Тодрабе зовет Петра: «Проснитесь, вернитесь обратно... На Запад».
Но Дарьяльский, разумеется, отворачивается от него: «Отыди от меня, Сатана: я иду на Восток... России предстоит будущее. Россия таит несказанную тайну».
Но если ложный Запад должен сгореть, столкнувшись с «тайной» Руси, и если в самой России народ, представленный «голубями», еще томен и дик, то в чем же находит Белый выход?
Дарьяльский гибнет от руки «голубей» в тот самый момент, когда уже освобождается от их влияния, уходит от них, духовно возродившись. Две силы помогают такому возрождению: любовь к Кате и мудрые поучения Шмидта.
Шмидт имеет в повести особое значение. Теософ и маг, последователь западных теософов, он с самого начала предстает как учитель Дарьяльского: он «его судьбой руководил, открывая ему ослепительный путь тайного знания». Шмидт поэтому, «заливаясь горькими слезами», предупреждает Петра, что «голуби» — гибельное увлечение. Шмидт знает это абсолютно точно по... «значкам планет». И вот как он объясняет Дарьяльскому его собственную судьбу: «Юпитер в Раке предвещал бы тебе возвышение, благородство и жреческое служение. Но все то опрокинул Сатурн. Когда Сатурн войдет в созвездие Водолея, тебе угрожает беда, а вот теперь, в эти дни — Сатурн в Водолее. Я тебе в последний раз говорю: берегись!»
В этих «откровениях» дается совершенно очевидная вариация «Наина». Но, по Белому, Петр «потрясен» этими откровениями, хотя покуда не в состоянии уйти от «верховного нового владыки его судьбы» — столяра Кудеяра. По теософским предвидениям Шмидта все в дальнейшем и совершается: свою ошибку Дарьяльский осознает слишком поздно.
Но Дарьяльский все же осознает ее; в этом, по Белому, и заключается духовное возрождение Петра. Благодаря Шмидту Петр решает бросить «голубей», посылая ему перед отъездом «последнюю свою благодарность». Именно Шмидт — «позорное поведенье [Петра] и гибель в одну ночь обернул только в необходимый искус, посылаемый на жизненном пути», воскресив Петра для дальнейшей «предстоящей тяжелой борьбы».
«Бурная радость» духовного возрождения Петра, вернувшегося к мудрости старого «руководителя его судьбы», соединяется с возвращением к Кате: «...он думал о Кате, как оттуда, из нового мира, к Кате вернется своей, улыбаясь».
Кате же, «омываясь в слезах», Дарьяльский пишет свое предсмертное письмо: «Сестрица, родненькая — ты открыла мне очи; ты мне вернула меня самого»... «На его груди были перстов незримых касанья, на устах — целованье нежно-трепетных уст».
Однако раскаяние и духовное возрождение Петра приходят слишком поздно. Уже неминуема — по воле «голубей» — его лютая смерть. И это, по Белому, возмездие за измену, прежде всего, Кате, Невесте. Изменив ей, «он себе как бы сам под прожитой жизнью подписывал: «смерть». Да и сам Дарьяльский это осознает. Когда он горько плачет, «как покинутое дитя... За что?»... Голос нелукавый кротко ему отвечает: «А Катя...».