Различие поэтических методов Пушкина и любомудров в свое время тонко почувствовал Ю.Н. Тынянов, положивший его в основу своей интерпретации ранних литературных взаимоотношений Пушкина и молодого Тютчева. В рецензии на «Денницу» 1830 г. Пушкин упоминает Шевырева, Хомякова и Тютчева с замечанием «Истинный талант двух первых неоспорим» (Пушкин, XI, 105), тем самым как бы исключая Тютчева из числа талантливых поэтов. Это дало возможность Тынянову поставить вопрос о литературном антагонизме (Тынянов, 1968. С. 166—191; впервые опубл. 1926). Такое представление держалось долго, хотя и с существенными коррективами; лишь в последнее время Л.С. Сидяков показал, что фраза Пушкина, по существу, является конспектом соответствующего места статьи И. Киреевского в «Деннице», а не оригинальным суждением Пушкина (Сидяков, 1983, с библ. предшествующих работ). И в этом случае разница исходных поэтических принципов не стала основанием для конфронтации; через шесть лет Пушкин будет печатать стихи Тютчева в «Современнике».
Окончательный отход Пушкина от «Московского вестника» обозначается в 1829 г. В это время Пушкин уже живет в Петербурге и предпринимает шаги к созданию собственного периодического издания.
Пушкин вернулся в свою ближайшую литературную среду, центром которой оставался дом Дельвига. Альманах «Северные цветы» в это время сосредоточил лучшие литературные силы обеих столиц. Помимо литераторов старшего поколения, в нем участвует и талантливая молодежь: М.Д. Деларю, А.И. Подолинский, Е.Ф. Розен (почти сверстник Дельвига, но поздно начавший свою литературную деятельность), В.Н. Щастный. С 1829 г. в нем печатает свои ранние опыты Н.В. Гоголь. История «Северных цветов» (1826—1832) — это, по существу, история пушкинского круга писателей в наиболее активный период его существования (Mersereau, 1967; Вацуро, 1978; Северные цветы, 1980).
К концу 1829 г. в этом кругу зарождается «Литературная газета» (1830—1831). В ее № 3 была напечатана анонимно заметка Пушкина «В одном из наших журналов...», где были сформулированы задачи газеты. Пушкин видел их в создании принципиальной критики, стимулирующей развитие литературы. Самая газета рассматривалась как трибуна писателей, «не могших по разным отношениям являться под своим именем ни в одном из петербургских или московских журналов» (Пушкин, XI, 89). Пушкин осуществлял свой давний план: консолидации и в то же время обособления близкого себе писательского круга, который, впрочем, мыслился достаточно широким (так, в газете печатались «Размышления и разборы» Катенина). Заметка эта была воспринята как декларация элитарной замкнутости даже близкими Пушкину изданиями, каким был «Московский вестник». Позицию газеты определяли критические статьи Пушкина (в бытность его в Петербурге — до начала марта и с середины июля до середины августа 1830 г.), Дельвига и Вяземского. Первые 13 номеров газеты (когда в ней наиболее интенсивно участвовал Пушкин) в настоящее время переизданы (Литературная газета А.С. Пушкина и А.А. Дельвига. 1930 год. № 1—13. М., 1988); кроме того, существует роспись содержания газеты с комментариями (Блинова, 1966).
Наиболее резко отреагировала на появление нового издания «Северная пчела» Греча и Булгарина, усмотревших в нем своего прямого конкурента и литературного противника. В самом деле: значительная часть наиболее острых полемических выступлений газеты адресовалась Булгарину. История, этапы и смысл полемики Пушкина с Булгариным в 1830—1831 гг. привлекали к себе внимание исследователей уже с конца XIX в. (Сухомлинов, 1889. С. 267—300; Лемке, 1908. С. 232—358; Вл. Гиппиус, 1900; Каллаш, 1904; Столпянский, 1914/16; Фомин, 1911; Гиппиус, 1941, — наиболее полный и основательный анализ). Внешняя сторона ее изучена сейчас достаточно подробно. Основным предметом внимания был политический смысл полемики, которая приобрела особую резкость с появлением пасквильного «Анекдота» Булгарина (11 марта 1830 г.) о байроническом поэте, бросающем рифмами во все священное, чванящемся перед чернью вольнодумством и заискивающем перед сильными; вслед за этим Булгарин печатает резко отрицательный отклик на «Онегина». Ответом была статья Пушкина о Видоке — полицейском сыщике, на досуге занимающемся литературой, — прямой намек на связь Булгарина с III отделением, в функции которого входил политический сыск.
Между тем это лишь одна, хотя и весьма существенная сторона дела. Корни антагонизма лежали глубже. Одиозность репутации Булгарина мешала объективному исследованию и затрудняла воссоздание картины во всем ее многообразии; достаточно сказать, что мы до сих пор не имеем ни сколько-нибудь полной биографии Булгарина, ни детального анализа его литературной деятельности. Архив Булгарина, содержавший ценнейшие (в частности, эпистолярные) материалы, в настоящее время утрачен, — но и обширный печатный материал «Северной пчелы» обследован неполно и выборочно. Такая работа настоятельно необходима: лишь фронтальное, широко документированное исследование «феномена Булгарина» позволит ясно представить себе процессы, шедшие в русском обществе и литературе с начала 1820-х гг. С именем Булгарина неразрывно связано формирование литературы, принципиально ориентированной на вкусы и запросы «массового» читателя, «среднего слоя» — мелкого чиновника, провинциального помещика, городское мещанство, грамотное крестьянство. Ее особенностью было дидактическое бытописательство (изображение нравов), с четким разделением на персонажей положительных и отрицательных (очень часто наделенных и значащими именами), авантюрная интрига, нередко мелодраматизм. «Нравственно-сатирический роман» Булгарина, образцом которого был его «Иван Выжигин» (1829), построен на этих принципах, воскрешавших архаические модели сатирической журналистики полувековой давности. Лишенный психологических характеристик, выдержанный в пределах нейтральной стилевой нормы, он тем не менее имел необычайный успех в той читательской среде, на которую был рассчитан и которая была привычна именно к такого рода литературе. Это была «коммерческая словесность», прообраз последующей массовой культуры, органически враждебной элитарной культуре пушкинского круга. Вокруг «Ивана Выжигина» и нравственно-сатирического романа и завязалась первоначально полемика, приобретшая затем черты открытого социального антагонизма. Еще в 1826 г. в записке о цензуре, поданной им в III отделение, Булгарин давал своего рода социальный разрез общества: истинной опорой правительства и гарантией социальной стабильности он объявлял «средний класс»; «знатные и богатые» были в его изображении постоянным источником оппозиционных настроений, аморализма, религиозного вольнодумства и т.п. (Русская старина. 1900. № 9. С. 580). Апеллируя к «вкусу публики», читающей и «раскупающей» его сочинения, Булгарин имел в виду именно этот «средний класс»; «аристократия», к которой он относил и пушкинский круг, должна была естественно сойти с исторической арены.
Эта концепция консервативного демократизма парадоксально сближала Булгарина с Н. Полевым, приходившим к подобным же выводам с позиций прямо противоположных: сторонник обновления общества на буржуазно-демократических началах, видевший в третьем сословии основную движущую силу новой европейской истории, Полевой нес в своем мировоззрении начала буржуазного радикализма и с еще большей энергией, нежели Булгарин, вел борьбу против «аристократии» в культуре и социальной жизни. В отличие от Булгарина, Полевой был человеком драматической судьбы: «Московский телеграф», в течение нескольких лет вызывавший раздражение правительства, был в 1834 г. запрещен; издатель его, некогда независимый журналист, со значительным состоянием и широкими планами, превратился в официозного драматурга, полунищего журнального поденщика. В 1829—1831 гг., однако, этот печальный конец был еще впереди; в 1829 г. Полевой выступает с критическим разбором «Истории государства Российского» Карамзина и вслед за тем начинает издавать свою «Историю русского народа», стремясь пересмотреть труд Карамзина с позиций французской романтической историографии (Т. I—VI. М., 1829—1833; переизд.: Т. 1—3. М., 1997; ср. Шикло, 1981). В рецензиях и обзорах «Московского телеграфа» он последовательно проводит «антиаристократическую» точку зрения.
Наследие Полевого изучено лучше, чем булгаринское. Существует превосходно комментированное издание записок его брата, Кс. Полевого, подготовленное В.Н. Орловым и концентрирующее биографический и историко-литературный материал о Полевом, известный к началу 1930-х гг. (Полевой, 1934); литературной его позиции была посвящена монография Н.К. Козмина «Очерки по истории русского романтизма: Н.А. Полевой как выразитель литературных направлений современной ему эпохи», вышедшая еще в 1903 г. В последние десятилетия В.Г. Березиной и В.А. Салинкой была произведена атрибуция анонимных статей в «Московском телеграфе» (сводную библиографию со ссылками на источники атрибуций см. в: Шикло. С. 177—222); вышел сборник критических статей Н.А. и Кс.А. Полевых (Полевой Н.А., Полевой Кс.А. Лит. критика, 1990).
Все эти публикации и исследования позволяют яснее представить себе характер и происхождение журнального союза Полевого и Булгарина, заключенного против «Литературной газеты», и индивидуальные позиции участников полемики. При всей своей остроте борьба с Полевым не принимала памфлетных форм. На выход в свет «Истории русского народа» Пушкин откликнулся серьезной рецензией, сдержанной по тону и содержащей едва ли не единственную в литературе тех лет попытку принципиальной полемики с основами исторической концепции Полевого; Пушкин возражал против перенесения на русский исторический процесс конечных выводов французской историографии; он ставил вопрос об особенностях национального развития и о судьбах социальных групп, в первую очередь дворянства. Этот последний вопрос, собственно, и был центральным в полемике о литературном аристократизме: «Литературная газета» последовательно отводила обвинения в сословных пристрастиях, подчеркивая в то же время, что именно просвещенное дворянство является прежде всего хранителем исторической и культурной традиции и тех норм социальной этики, которые позволяют ему сохранять относительную независимость от правящих верхов (подробнее об этой полемике см.: П. Итоги. С. 220—225). В этих спорах вырабатывалась историческая и социальная концепция Пушкина, получившая отражение в набросках критических статей и повестей 1829—1830-х гг.; следы ее есть и в «Медном всаднике».