Анализируя в «Повести Петербургской...» Б. Пильняка параллель Пильняк — Мережковский и Пильняк — Белый как составляющие «Петербургского текста», Н. Грякалова приходит к справедливому заключению: «Сама концепция образа Петра как самодержца, воздвигнувшего чуждый национальному укладу город-морок, повернувшего Россию на гибельный для нее путь европейской цивилизации, в результате чего, по словам Пильняка, “механическая культура забыла о культуре духа”, не являлась открытием писателя. Писатель декларативно “вписывал” себя в антипетровскую историософскую традицию, намеченную славянофилами и продолженную, после
Н. Я. Данилевского и Ф. М. Достоевского, уже в ХХ веке — Д. С. Мережковским и Андреем Белым»18.
Б. Пильняк в рассказе «Санкт-Питер-Бурх», как и в предыдущем рассказе «Его Величество Kneeb Piter Komandor», в отличие от Мережковского («Антихрист (Петр и Алексей)») упрощает, схематизирует образ Петра, снимает его противоречивость. Деятельность Петра, представленная в рассказе единственным эпизодом, становится основой, точкой отсчета для метафорических исторических параллелей автора. Пильняк наполняет символическим содержанием анекдотическую историю, в которой повествуется о плавании Петра на ботике19 с сенатором Шафыровым: «Петр <...> пропьянствовав день у сенатора Шафырова в “замке” на Кайвусари-Фомином острову, направлялся в ботике по реке Неве на Перузину-остров, в трактир Австерию, дабы допьянствовать ночь». Обнаружив «непорядок» — отсутствие огней на Неве, указывающих фарватер («поелику ночи суть светлые и звезды на небесах», — оправдывается Шафыров), Петр «выколачивал на баканах дубинкою своей со спин баканщиков красные и зеленые огни». «Огни», зажженные на Неве властною рукою Петра, на весь петербургский период русской истории указали путь российскому кораблю. Петр и зримо (в образе Медного всадника), и имплицитно, опосредованно присутствует в рассказе.
«Контактными», связующими образ загадочного Ивана Ивановича Иванова с образом Петра I Мережковского, являются тщательно отобранные Пильняком детали петербургского топоса, общие и для Петербурга эпохи Петра, и для Петрограда «эпохи» Ивана Ивановича Иванова. Это прежде всего исконный центр, исток Петербурга: Петропавловская крепость и Троицкий собор (первый в Петербурге), гордость царя — Невский проспект, о котором в «Антихристе...» говорится: «У царя страсть к прямым линиям. Все прямое, правильное кажется ему прекрасным. Если бы возможно было, он построил бы весь город по линейке и циркулю <...> Гордость царя — бесконечно длинная, пересекающая весь город “Невская першпектива”». Невский проспект станет центральной осью, которую «кроит» автомобиль Иванова от Смольного к Петропавловской крепости и обратно.
Портрет и указания на внешность Ивана Ивановича Иванова отсутствуют, мы можем только заключить, что он невысокого роста — ниже своего друга, довольно высокого сутулящегося «инженера» Андрея Людоговского. Отсутствие внешнего портрета, как и других индивидуальных черт, выдвигает на первый план типичное, обобщенное, символическое содержание образа, что в свое время было замечено В. Гофманом: у Пильняка герои «приноровлены обслуживать тему, как диапозитивы научно-популярную лекцию»20.
Приведем цитаты и эпизоды из текста рассказа, которые, как нам представляется, позволят с достаточно высокой степенью убедительности идентифицировать образ Ивана Ивановича Иванова с его возможным реально-историческим прототипом: главное дело и смысл жизни Иванова — революция, требующая полной самоотдачи: «Революция не шутит, милый Андрей!»; он был участником подпольного съезда революционеров в Лондоне, он решает судьбы людей в «кабинете конторы» в Петропавловской крепости; его имя обладает особой значимостью и способно «хлестнуть по гостиной» (присутствующим в гостиной); он мчится в автомобиле по революционному Петербургу (маршрут: Смольный — Невский — Петропавловская крепость); у него два брата: «один расстрелян, а другой...»; он — любитель шахмат и мир видит как «огромную шахматную доску: этой доски не было в действительности»; он — сама «человеческая — настоящая — теплота»; Иван Иванович Иванов говорит по-английски; он любит и ценит музыку («музыку слушал, музыку знает, — гость на земле, черт его знает»21), он «жил, как — таракан в щели. Он боялся пространства. Он любил книги, он читал лежа. Он не имел любимой женщины, он не сметал паутины»; он из «подлинно-заштатного городишка» (как и «инженер» Андрей Людоговский), где в детстве играл «в бабки»; он благоволит к художествам, к «инженеру» — «милому Андрею» Людоговскому.
Конечно, реально-исторический код прочтения анализируемого рассказа Пильняка — далеко не единственный и может ныне выглядеть отчасти тривиальным, но невозможно в этом откровенно условном персонаже — Иване Ивановиче Иванове не узнать, за вычетом некоторых «маскировочных» частностей, героя речи Горького на 50-летнем юбилее В. И. Ленина (а в друге-«инженере» Ивана Ивановича — «милом Андрее» — самого знаменитого пролетарского писателя). Дальнейший анализ рассказа выдвинутое предположение не опровергает.
Показательна система номинаций этого персонажа в рассказе: представлен он читателю в начале «знакомства» с ним как Иван Иванович Иванов, петербуржец, брат, интеллигент (эти номинации являются базовыми, являются экспозицией образа, то есть уже изначально дающими персонажу определенную характеристику). К числу единичных относятся номинации революционер, Иванов Иван. Самые частотные — Иван Иванович (15 словоупотреблений), Гость (6 словоупотреблений) и ваше превосходительство (6 словоупотреблений — в речи Каменного гостя/Медного всадника). Кроме того, номинация Петр в двух случаях («Ты еси — Петр»; «Ты еси Петр, и на камени сем созижду церковь мою...»), непосредственно к Иванову не относящаяся, ситуативно соотносится с ним. Таким образом, трактовать этот персонаж как только следователя, к которому «приводили людей из бастионов и равелинов — во имя революционной совести», значит сужать масштаб образа.
К особо маркированным знакам принадлежит контора Ивана Ивановича Иванова: «И Иван Иванович долго сидел в кабинете конторы на задворках <...> и к нему приводили людей из бастионов и равелинов...»; затем эта деталь повторяется: «в кабинете конторы были деревянные стулья».
Контора (нем. Kontor < фр. comptor) буквально означает «прилавок». Основное значение конторы в словаре трактуется как «административно-хозяйственный отдел учреждения, предприятия; самостоятельное учреждение хозяйственного или финансового характера, например, брокерская контора»22. Заимствованное из иностранного словаря слово становится знаком присутствия темы Запада, подчеркивая рационалистический, бюрократический характер всего предпринятого исторического дела Ивана Ивановича Иванова. В самом сочетании русского имени Иван Иванович Иванов и иностранного слова контора заложено столкновение противоположных начал.
Символический характер конторы23 тем более очевиден, что слово это не раз встречается у предшественника Б. Пильняка по «Петербургскому тексту» — у Мережковского в «Антихристе...», и связано оно с образом Петра: «Здесь, почти у самой реки, недалеко от Троицкого собора, стоял <...> первый дворец Петра <...> Комнаты низенькие, тесные — всего три: направо от сеней конторка, налево столовая и за нею спальня» (курсив мой. — В. К.). В Зимнем дворце: «конторка — рабочая комната царя»: «Токарные станки, плотничьи инструменты, астролябии <...> загромождали тесную конторку, придавая ей сходство с каютою». «Петр любил механику, и его пленяла мысль превратить государство в машину».
В этом же городе — Петербурге, в этой же государственной бюрократической (по управлению Россией) конторе «работает» и продолжатель дела Петра — петербуржец, брат, интеллигент (интеллигенция — детище Петра) Иван Иванович Иванов. Причем привнесенность из иностранного далека, содержащаяся в слове контора, сохраняется и в новый исторический период.
Заметим здесь же, что контора — в метафорическом смысле — является одним из связующих элементов не только с романом Мережковского, но и с романом Андрея Белого «Петербург» — с символической «конторой», учреждением, которое возглавляет Аполлон Аполлонович Аблеухов. Контора у Пильняка становится художественным эквивалентом философской тезы Н. Бердяева об особой разновидности бюрократии — бюрократии русской, ее потрясающей мимикрии, способности к трансформации, живучести. Такова и одна из тем «Петербурга»: «А. Белый художественно раскрывает особую метафизику русской бюрократии»24. И далее Н. Бердяев говорит о нераздельности русской революции и бюрократии: «Наша революция плоть от плоти и кровь от крови бюрократии и <...> потому в ней заложено семя разложения и смерти»25.
* * *
Как мы уже говорили выше, роман Андрея Белого «Петербург», наряду с «Антихристом» Мережковского, является основным литературным источником рассказа «Санкт-Питер-Бурх». И не только потому, что многие ранние произведения Пильняка, в первую очередь роман «Голый год», были созданы под влиянием А. Белого, но и в силу того, что в «Санкт-Питер-Бурхе» обойти роман «Петербург», который был написан «перед самым концом Петербурга и петербургского периода русской истории, как бы подводя итог столь странной столице нашей и странной ее истории»26, было вряд ли возможно. Можно говорить, при всей несравнимости влияния А. Белого и Пильняка на литературный процесс ХХ века, и о некоторых перекличках на уровне их мировосприятия и специфики творчества: и тому и другому свойственно обостренное чувство современности (А. Белый «в большей степени “представитель времени”, чем оригинальный мыслитель. Он как бы носил в себе дух эпохи, дух времени»27, в романе же Пильняка «Голый год» время выразило себя как ни в каком другом произведении тех дней); и тот и другой — писатели-новаторы, экспериментаторы, что делает их произведения нелегкими для чтения (ср.: «Белый — писатель прежде всего для писателя, а потом уже для читателя»28).