С одной стороны, Безухов наконец начал «глядеть в Наполеоны» и возмечтал «или погибнуть, или прекратить несчастье всей Европы»; с другой стороны, избранный им способ борьбы был по форме плебейским. Толстой объяснил его действия «чувством потребности жертвы и страдания», которое заставило героя отказаться от роскоши, спать на жестком диване и есть с дворником, — неужели это не издевка автора, живописавшего куда большие лишения, выпавшие на долю воинов? Еще Пьер движим «неопределенным, исключительно русским чувством презрения ко всему условному, искусственному, человеческому (!)». Это чувство, по мнению Толстого, заставляет человека, «совершая (в пошлом смысле) безумные дела», как бы пробовать «свою личную власть и силу, заявляя присутствие высшего, стоящего вне человеческих условий, суда над жизнью». В качестве примера таких дел автор приводит действительно пошлые: пропить последнюю копейку и перебить зеркала без видимой причины. Оба примера отдают кабаком и купеческим разгулом и ничего общего не имеют с благородной готовностью пожертвовать собой ради великого дела или славы в потомках, а не ради бездумного удальства и сиюминутного лихачества.
Покушение Пьера не состоялось, тем более что шел он на него после ночного пьянства, не с тем, «чтобы исполнить задуманное дело», а «чтобы показать самому себе, что не отрекается от своего намерения». Раздумья Пьера над разряженным пистолетом опять-таки описываются автором едва ли не издевательски. Прогулки Пьера по Бородинскому полю и захваченной Москве тем более неприличны, что он состоял в дворянском ополчении и обязан был оставаться в расположении своей части. Фактически его можно было бы судить как дезертира, вдобавок запятнавшего губернский мундир, ибо расхаживал в штатском.
Физические и нравственные страдания в плену нисколько не изменили характер Пьера. Выздоровев после горячки, последовавшей за освобождением из плена, он только и находил в себе силы приговаривать: «Ах, как хорошо! Как славно! — говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился в мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше». По-человечески его чувства вполне понятны и естественны, но они низки — благородный дворянин постыдился бы признаться в них даже самому себе. Однако поведение Пьера на войне нельзя трактовать прямолинейно.
В эпопее, посвященной великой борьбе русского народа против иноземных завоевателей, естественно было бы рассматривать отношение героев к войне как пробный камень их отношения к родине. Казалось бы, нельзя любить отчизну и не стремиться ее защитить! Если смотреть с этой точки зрения, то приходится признать, что выдержали проверку на патриотизм Андрей Болконский, Анатоль Курагин, Петя Ростов, ряд второстепенных персонажей, но не Пьер Безухов и даже не Николай Ростов. Последний за несколько дней до Бородинской битвы был отправлен «в командировку за ремонтом для дивизий». Это было ответственное поручение, ибо от качества выбранных лошадей зависели успехи и жизнь кавалеристов; в сложные времена в ремонтеры старались определять офицеров проверенной честности, которые не прикарманили бы казенные деньги путем отбора низкокачественных животных. Правда, ремонт накануне генерального сражения — сомнительный ход, принадлежащий Толстому, а не дивизионному генералу, который наверняка послал бы ремонтную команду после битвы, когда станет ясна убыль в лошадях. Это обстоятельство маловажно; для характеристики Николая существенно другое: он не был при Бородине — и нисколько этому не огорчился. Уезжал в Воронеж он «с величайшим удовольствием, которое он не скрывал и которое весьма хорошо понимали его товарищи». Недаром Николай Ростов не пользовался симпатией читателей разных поколений.
Но неужели Л. Толстой хотел изобразить героя и его однополчан трусами или людьми, равнодушными к судьбе России? Может быть, дело было в другом: война, даже освободительная и народная, не представлялась писателю явлением нравственным, оправданным? И воинственная жестокость Долохова была ему отвратительна, а трусливость Пьера — симпатична? И именно поэтому милому мальчику Пете он не позволил даже взмахнуть саблей, предпочтя его убить шальным выстрелом? Все это были бы предположения, интерпретации эпизодов, которые можно понимать по-разному; но в распоряжении исследователя есть конкретный недвусмысленный факт, данный Толстым.
В начале Отечественной войны Николай Ростов за атаку в небольшом деле был награжден Георгиевским крестом, к собственному своему удивлению, словно бы по прихоти командующего. «У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!» — размышлял герой, получая орден и продвижение по службе. В самом конце романа юный Николенька Болконский решил, что не желает быть георгиевским кавалером, как его дядя Ростов. Выпад Толстого против Георгиевского креста необычаен в художественной и исторической литературе. Орден Святого Георгия пользовался величайшим уважением в течение всего своего полуторавекового существования, чего никогда бы не произошло, если бы его давали за надуманные заслуги в зависимости от расположения начальства. Георгиевский крест можно было заслужить только на поле боя за личный подвиг или за стратегический талант. Обычно к награде конкретного офицера представлял главнокомандующий, но нередко случалось, что отличившемуся полку жаловали несколько крестов, которые следовало распределить между самыми заслуженными воинами по решению однополчан. Такое получение награды ценилось особенно высоко. И. Якушкин был награжден Георгием за Бородинскую битву по решению солдат, которые непосредственно наблюдали его храбрость и стойкость. Высшую и почетнейшую воинскую награду заслужить было нелегко — в 1812 году орден нижней, 4-й степени имели всего 1,7 процента офицеров, а высших степеней — считанные единицы12 .
Л. Толстой как боевой офицер, разумеется, понимал значимость и заслуженную славу этого ордена. Как раз в пору создания «Войны и мира» император Александр II возложил сам на себя орден Георгия 1-й степени, чем вызвал бурю возмущения в обществе и армии. Уничижительное отношение к Георгиевскому кресту в романе не имеет реальных оснований и может быть объяснено только с точки зрения идейной позиции автора.
Георгиевский крест — символ военной доблести, поскольку давался исключительно за воинские заслуги. А следовательно, его можно воспринимать и в качестве символа войны как таковой! Любые проявления войны и воинственного духа не встречают признания Толстого. Ему близко только пассивное сопротивление, подобно оставлению Москвы ее жителями, которые показали «этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства». И «дубина народной войны» нравится ему гораздо больше, чем крестьянский топор, которым рубит французов один из мелких персонажей: удар дубины не смертелен!
Оттого основные герои «Войны и мира», в сущности, не сражаются: князь Андрей не успел вступить в бой ни при Аустерлице, ни при Бородине; Николай Ростов Бородина избежал, а Георгиевский крест получил за «дрогнувшую руку»; Пьер бежал от выстрелов, «не помня себя от страха», и душил француза, также «движимый невольным страхом»; Петя Ростов даже не взял оружие в руки. И разве за свое пассивное участие в Отечественной войне все они навлекли на себя презрение автора?
В литературе XIX века антивоенная проповедь впервые с исключительной силой прозвучала, пожалуй, в восьмой песне «Дон Жуана» Байрона. Великий поэт с жестоким реализмом живописал кровавые ужасы войны, стремясь пробить ханжеское лицемерие правителей и обывателей и показать всяким ревнителям национальной славы, что политические цели войн не искупают гибели тысяч и тысяч солдат и мирных жителей. Лишь в одном случае Байрон не считал потерянных жизней, включая собственную, — в национально-освободительной борьбе. Толстой продемонстрировал свое отрицание войны прежде всего через личные страдания персонажей. Когда люди натирают ноги, теряют ноги, теряют жизни, до бед ли им Отечества? не все ли равно, что враг пытается завоевать Родину, коли порвались сапоги, а ядра грозят порвать грудь? Победить захватчиков, конечно, было бы прекрасно, но пусть это сделают другие, а лучше всего «дубина» сама собой, как сказочный меч-кладенец!
При таком художественном ракурсе, в отличие от байроновского, могло показаться, что Толстой хотел не воспитать патриотизм, а поощрить малодушие. Правда, писатель с явной симпатией изобразил маленького человека с отважной душой, капитана Тушина. Читателю предоставлено самому решать: считать ли Тушина образцом офицера, а главных действующих лиц романа трусами или никчемными воинами, либо признать вслед за автором отвратительность всякой войны, даже национально-освободительной.
После войны Пьер получил возможность вести наиприятнейшую жизнь: счастливо женился, завел детей, рассчитался с долгами, был полновластным хозяином в доме. Однако раздумий своих он не оставил и продолжал состоять в некоем обществе с «князем Федором». Существует устойчивое мнение, что Безухов станет в будущем декабристом. Мнение это основывается, видимо, на том, что Толстой сперва задумал роман о декабристе, от которого постепенно дошел до замысла «Войны и мира». Одно с другим прямо не связано. Пьер Безухов — человек, наиболее далекий от круга декабристов: толком не служивший, невоенный, побывавший в позорном плену, ибо захвачен был не на поле боя, а в горящей Москве, где ему нечего было делать, с толпой мужиков. Почему не оставил Москву 1 сентября, что там делал? уж не предатель ли? — могли думать в обществе. Его глупые оправдания о задуманном покушении никто и слушать не стал бы — не графское то дело. В конце романа он сидит дома, в упоении от семейного счастья, и снова философствует, и что-то пишет, но, конечно, никогда не напишет. К 1825 году он станет сорокалетним богатым московским бездельником, отставным камергером, с устойчивой репутацией безобидного чудака. К такому человеку никогда никто не обратится с предложением вступить в тайное общество, стать преобразователем России; даже Репетилову он покажется неподходящей кандидатурой.