Вторую группу патериковых рассказов составляют повествования, общий смысл и цель которых состояли в том, чтобы прославить общественное значение Киево-Печерского монастыря. В них речь идет, главным образом, о взаимоотношениях братии с миром, прежде всего, со светской властью. Согласно им, печерские иноки духовно противостояли несовершенному, пребывающему во грехе миру, смело обличали распространенное в нем зло, твердо отстаивали истины Христова учения и в конечном счете преображали мир. Таковы, например, святой Кукша, просветивший вятичей на Оке; или Евстратий Постник, претерпевший за свою веру мученическую смерть на кресте от иудея и прославившийся затем чудесами, под воздействием которых многие «окааннии жидове» «крестишася». Однако печерские монахи не только боролись с миром, но и благотворили ему, оказывали миру не только духовную, но и материальную помощь. Так, Прохор Лебедник во время голода испекал для киевлян сладкий хлеб из горькой лебеды, а когда у них кончилась соль, он раздавал им пепел, чудесно превращавшийся в соль. Разумеется, при этом благотворение миру сопрягалось с преоборением мира. Так, когда испеченный Прохором хлеб крадут, то выясняется что есть его нельзя, ибо он горек. Подобное же происходит и с солью: выкраденная у Прохора князем Святополком Изяславичем, она вновь превращается в пепел. Чудеса такого рода, естественно, приводят согрешивших к раскаянию и, соответственно, свидетельствуют о реальной победе святости над грехом.
К числу рассказов, подчеркивающих значение Киево-Печерского монастыря на Руси, можно отнести, например, рассказ Поликарпа об иконописце Алимпии, хотя смысловая структура этого рассказа, конечно же, не так однозначна. Некий «христолюбец» из Киева, построив себе церковь, захотел украсить ее пятью иконами деисусного чина и двумя «наместными». С этой целью он дал «доскы иконныа» и деньги двум инокам Печерского монастыря, прося их договориться о работе с Алимпием и заплатить ему за нее, сколько тот захочет. Но иноки присвоили деньги себе, ничего не сказав о них иконописцу, и в этом состоял их первый обман. Через некоторое время «христолюбец» захотел забрать иконы, так как думал, что они уже написаны. Однако иноки сказали ему, будто бы Алимпий «еще злата требуеть», и вновь оставили деньги у себя, во второй раз обманув заказчика. Затем иноки, клевеща на Алимпия, потребовали еще денег. «Христолюбец» же «с радостью» дал им, и так был обманут в третий раз. Наконец, когда иноки опять попросили у него денег, он смиренно сказал им, имея в виду святого подвижника: «Аще и десятижды въпросить, то дамь, токмо благословениа его хощу, и молитвы, и дела руку его». Алимпий же ничего о происходившем не знал. Однако последовала новая клевета: желая оправдаться перед «христолюбцем», вознамерившимся все же увидеть свои иконы, иноки сказали ему, что Алимпий взял деньги «с лихвою», а икон писать не хочет. Тогда «христолюбец» пожаловался игумену Никону. Алимпий же будучи спрошен о вине, весьма удивился, не понимая, о чем идет речь. Знаменательным при этом представляется объяснение, произнесенное Никоном: «Три цены взял еси от седми икон». Стремясь обличить иконописца, игумен велел позвать иноков, бравших деньги, и принести иконы. И тут обнаружилось, что они готовы и «написаны зело хитры» — ко всеобщему удивлению. Но обманщики-иноки не знали об этом и потому продолжали винить Алимпия буквально словами Никона: «Три цены взял еси, икон не пишеши». Тогда им показали иконы, утверждая, что таковые «Богом написаны суть», обличили их в клевете и изгнали из монастыря. Тем не менее иноки по-прежнему упорствовали в своей лжи и говорили всем, будто иконы эти написаны ими, а не Богом, так что многих заставили верить себе. Наконец, «волею Божиею» и с помощью чуда обман был полностью раскрыт: во время большого пожара на Подолии церковь, «в ней же бяху иконы тыа», сгорела, но «по пожаре обретошася седмь икон тех целы». Завершается данный рассказ любопытным свидетельством его автора — Поликарпа: одна из тех семи икон — образ Богородицы — по велению князя Владимира была отправлена в Ростов и помещена там в построенной им церкви. Уже при Поликарпе последняя разрушилась, но «та икона без вреда пребысть»; ее перенесли в деревянную церковь, которая вскоре сгорела, икона же вновь осталась невредима. Таким образом, с ней связаны три случая чудесного сохранения. Для небольшого рассказа это весьма знаменательное соответствие описанной здесь же трехразовой попытке оболгать Алимпия и обмануть христолюбивого киевлянина. Очевидно, что числовая структура этого рассказа сознательно организована и наделена символической семантикой.
Наконец, третью группу рассказов «Киево-Печерского патерика» составляют описания внутренней жизни монахов. Рассказы эти характеризуют различные виды подвижничества: труднический, молитвенно-аскетический и духовный. В них отмечаются и положительный и отрицательные стороны иноческой жизни, ее взлеты и падения. Основной темой при этом является тема борения монахов с дьяволом, тема преодоления ими различных искушений, соблазнов, страхований и достижения через такую борьбу святости и способности к чудотворению. Много внимания здесь уделено описанию и характеристике бесов: они могут представать, искушая инока, то в виде ангелов, то в виде человека, то в виде чудовищ. В этом отношении наиболее яркими являются рассказы о черноризце Еразме, о Никите затворнике, о Феодоре и Василии.
Замечателен, например, рассказ Поликарпа о Моисее Угрине. Этот Моисей был братом того самого отрока Георгия, который своим телом закрыл святого Бориса от копий наемников Святополка. Моисей единственный из окружения Бориса остался в живых. Во время войны Ярослава со Святополком Моисей был уведен в Польшу как пленник. Там его увидела одна вдова, «красна сущи и юна, имущи богатьство много и власть велию», и «уязвися въ сердци въжделением, еже въсхотети сему преподобному». Поначалу она пыталась «лестными словесы» привлечь его к себе, обещая ему и свою любовь и свое богатство. Но «блаженый» уразумел «въжделение ея скверное и рече к ней: То кый муж, поим жену и покорився ей, исправился есть? Адам когда пръвозданный жене покорився, из раа изгнан бысть. Самсон, силою паче всех преспев и ратным одолев, последи же женою предан бысть иноплеменником. И Соломон премудрости глубину постиг, жен повинувся, идолом поклонися. И Ирод многы победы сътворив, последи же, поработився, Предтечу Иоанна усекну. То како азъ, свобод сый, раб ся сътворю жене, ея же от рождениа не познах?» Эти слова однако женщину не успокоили. «Она же рече: «Аз тя искуплю и славъна сътворю тя, и господина всему дому моему устрою, и мужа тя имети собе хощу, токмо ты волю мою сътвори и въжделение души моей утеши и подай же ми твоея доброты насладитися. Доволна бо есть твоея похоти, не могу бо терпети красоты твоея, без ума погубляемы, да и сердечный пламень престанет, пожигая ми. Аз же отраду прииму помыслу моему и почию от страсти, и ты убо насладися моеа доброты, и господин всему стяжанию моему будеши, и наследник моея власти, и старейшина боляром». Но Моисей от всего отказывается. Тогда вдова выкупает его у хозяина, дабы самой стать его полновластной хозяйкой и таким образом добиться своего. Она богато его одевает, кормит «сладкыми брашны», пытаясь склонить его «на свою похоть». Все бесполезно. «Сей же преподобный, видевъ неистовьство жены тоя, молитве и посту прилежаше паче, вкушаа въ бдении, и изволивь паче сухый хлебъ бога ради и воду съ чистотою, нежели многоценное брашно и вино съ скверною…». Слуги госпожи уговаривают Моисея, удивляясь его нежеланию жить в довольстве. При этом они ссылаются на новозаветные изречения. Моисей непоколебим. Вдова пытается обольстить его своим богатством и тем, что всему хозяином станет он. Однако «блаженый» только посмеялся «безумию жены, и рече ей: Въсуе тружаешися, не можеши бо мене прельстити тленными вещьми мира сего, ни окрасти ми духовнаго богатьства. Разумей и не трудися въсуе». Дело постепенно доходит до угроз в расправе. Моисей же, дабы укрепить свои силы, тайно принимает постриг. Тогда вдова, придя в отчаяние, действительно начинает истязать Моисея. Его избивают «жезлием», одновременно уговаривая покориться «госпожи своей». Но он говорит им: «Братие, повеленное вам творити — творите, никако же медляще. Мне же никако же мощно есть еже отрещися мнишества и любве божиа. Никакое же томление, ни огнь, ни мечь, ни раны не могут мене разлучити от бога и сего великаго аггельскаго образа. И сиа бестуднаа и помраченнаа жена показа свое бестудие, не токмо убоявшися бога, но и человечьскый срам преобидевши, без срама нудящи на осквернение и прелюбодеание. Ни ей покорюся, ни тоа окаанныа волю сътворю»! После многих неудачных попыток подчинить себе Моисея вдова «вземши на нем власть большую, бестудно влечаше его на грех. Единою же повеле его нужею положити на одре своем съ собою, лобызающи и обьимающи, но не може ни сею прелестию на свое желание привлещи его». Но она не в силах сломить его волю. Тогда она «повеле ему по сту ранъ даяти на всякъ день, последи же повеле ему тайныа уды урезати, глаголющи: Не пощажю сего доброты, да не насытяться инии его красоты». Конец этой истории по-христиански закономерен: во время мятежа та вдова была убита, а Моисей, «възмогъ от ранъ, прииде къ святей богородици в Печерьскый святый манастыръ, нося на собе мученичьскыа раны и венец исповеданиа, яко победитель храбор Христов», ибо по свидетельству рассказчика Господь «дарова ему силу» врачевать недуг плотской страсти у других.
Широкая популярность «Киево-Печерского патерика» на протяжении нескольких столетий обусловливалась тем, что это произведение в условиях наступившего на Руси татаро-монгольского ига, которое «не только давило, но и оскорбляло и иссушало самую душу народа, ставшего его жертвой», напоминало своим многочисленным читателям о былой славе древнерусского государства, пропагандировало в художественной, а следовательно, в понятной и доходчивой форме наиболее важную и прогрессивную идею русской, средневековой литературы — идею единства всей Русской земли как основу ее независимости, процветания и могущества. Вот почему «Киево-Печерский патерик» многократно переписывался, а в XIX веке получил высокую оценку величайшего национального поэта России А. С. Пушкина, определившего «Патерик» как «прелесть простоты и вымысла».