Что касается Мышкина, те же самые задатки "маленького человека": бедная одежда и любовь к переписыванью - развиваются у него в противоположную сторону - наивысшего одухотворения, облечения "в ткань" тех душ, которые отовсюду льнут к нему, находят в нем посредника и святителя. Если считать "Шинель" перевернутым житием, то Достоевский вновь его переворачивает, возводит к исконной природе, только обогащенной тем пафосом личности, который свойствен Новому времени и соединяется у Достоевского со средневековым каноном святости. "Идиот" - это житие XIX века, показатель возможности жития в той пошлой среде, где Гоголь демонстрирует его обессмысливание и разрушение. Начиная с той точки "маленького человека", опошленного страдальца и подвижника, где останавливается Гоголь, Достоевский движется к высоте "положительно прекрасного" героя. При этом Башмачкин постоянно угадывается и просвечивает в Мышкине - как неназванная предпосылка и точка отсчета.
Достоевский всю свою жизнь "болел" Гоголем и до самых зрелых произведений так и не смог окончательно "вылечиться" от него. Соотношение образов Мышкина и Башмачкина может быть прояснено обращением к замечательной работе Юрия Тынянова "Достоевский и Гоголь (к теории пародии)". Тынянов, как известно, установил, что Достоевский, завися и стремясь освободиться от Гоголя, относился к нему в духе пародического выверта, переносил некоторые его темы и образы в свои произведения с противоположным знаком. При этом пародия как "диалектическая игра приемом" вовсе не обязательно производит комический эффект - это лишь один из ее случаев. "Если пародией трагедии будет комедия, то пародией комедии может быть трагедия" [7].
Сам Тынянов подробно развил доказательство лишь одной части своего утверждения, показав, как возвышенный, патетический образ автора - самого Гоголя из "Выбранных мест" - снижается, даже прямо окарикатуривается Достоевским в Фоме Опискине из "Села Степанчикова". Но из тыняновской теории вытекает и обратная возможность, заложенная в поэтике Достоевского: переведение "низкого" гоголевского героя в возвышенный регистр, из комического - в трагически-мистериальный. Это, видимо, и произошло с Башмачкиным, который рядом последовательных трансформаций, пронизывающих все творчество Достоевского, был превращен в своего мистериального двойника-антипода - князя Мышкина.
Первая такая трансформация - образ Макара Девушкина из "Бедных людей", замечательный, в частности, тем, что в нем выговорено прямое отношение к гоголевскому прототипу. Эпизод чтения "Шинели" героем "Бедных людей" хорошо известен, напомним лишь главную претензию Девушкина к образу Башмачкина: дескать, взят слишком со стороны, в быту, в нужде, без проникновения в дух и положительные ценности маленькой жизни, которые для "бедного человека" на первом месте. "...Всякое состояние определено всевышним на долю человеческую... Считаю себя, собственным сознанием моим, как имеющего свои недостатки, но вместе с тем и добродетели". Девушкин недоволен тем, что Гоголь слишком опустил своего героя, и хотел бы, в соответствии с собственным самосознанием, его приподнять: автор поступил бы по совести, если бы добавил, что Башмачкин "при всем этом... был добродетелен, хороший гражданин... никому зла не желал, верил в бога...". Достоевский, конечно, чуть иронизирует над тем, как его герой поучает - с традиционных морализаторских позиций - великого писателя, но вместе с тем и демонстрирует, чем его "маленький человек" отличается от своего предшественника: активным, страстным нравственным самосознанием и самоопределением, хотя и свершающимся в ограниченности интеллектуального кругозора [8].
Следующая трансформация этого характера на пути от Башмачкина к Мышкину - образ переписчика Васи Шумкова из повести Достоевского "Слабое сердце" (1848). Заметим, кстати, типологическое сходство всех этих фамилий, содержащих уменьшительный суффикс "к",- если в классицистических произведениях фамилия "говорила" непосредственно своим лексическим значением, то у Гоголя и Достоевского приобретает значение ее морфологическая (а часто и фонетическая) структура.
"К" - знак умаленного положения героев в мире, что вызывает к ним снисходительное или пренебрежительное, а в чутких сердцах - сострадательное отношение.
У Васи замечательный почерк - "во всем Петербурге не найдешь такого почерка". Но тут существенна не сама по себе материя букв, а идеальное начало в человеческом сердце, которое воспламеняется до того, что как бы сжигает эту материю. В центральном эпизоде повести Вася Шумков, не успевающий вовремя переписать бумаги своему любимому начальнику и благодетелю, ускоряет перо до такой степени, что начинает писать посуху, без чернил. "Он все писал. Вдруг Аркадий с ужасом заметил, что Вася водит по бумаге сухим пером, перевертывает совсем белые страницы и спешит, спешит наполнить бумагу, как будто он делает отличнейшим и успешнейшим образом дело!.. Наконец я ускорил перо,- проговорил он..." Уже не простое послушание написанному водит Васиной рукой, но послушание зову собственного сердца, который далеко опережает медленное течение букв. Тут смирение как бы удваивается в своих требованиях к себе - не только приемлет сущий мир, но забегает в мир несуществующий, созданный собственной потребностью жертвы и самоотдачи. Идеальность эта еще так незрела и тороплива, что дает срыв в безумие.
Вася Шумков в одном отношении резко отличается от предшествующих "маленьких людей" русской литературы: он молод, в связи с чем его "малость" приобретает принципиально новый смысл, характеризуя не столько судьбу, сколько душу героя, склонного к самоумалению. Вырин, Башмачкин, Девушкин - люди пожилые и как бы завершенные: их смирение вылеплено судьбой, втеснившей их в определенное социальное положение. Движение от "маленького человека" к "положительно прекрасному" и состоит преимущественно в том, что свойство, навязанное судьбой, раскрывается в глубине человеческого сердца как добрая воля и свидетельство внутреннего величия. Человек настолько больше себя, насколько меньше он себя ставит. "Малость" при этом осознается не как итог, жизненная обреченность и неудача, а как начальная предпосылка всего душевного движения и, возможно, грядушего подвига, как самоотверженность, не отрицающая, а углубляющая самость. Внешним проявлением такой открытости, нравственной инициативы по отношению к судьбе становится молодость героя. В том, что "маленький человек" делается молодым,- существенная перемена художественной диспозиции, намеченная образом Васи Шумкова, который многие критики сочли "неестественным": отступив уже от канонов натуральной школы, Достоевский еше не выявил жизненной силы тех положительных идеалов, которые вполне раскрылись в образах Мышкина и Алеши Карамазова.
В отличие от других маленьких людей, у Шумкова все в жизни складывается хорошо - невероятно, слишком хорошо. Семена Вырина, Акакия Башмачкина, Макара Девушкина преследовала нищета, насмешки окружаюших, недовольство начальства, измена любимых людей - на них сыпались удары судьбы, составляющие основу сюжетных конфликтов. Вокруг Васи Шумкова, напротив, обстановка полнейшей идиллии: он всеми любим - невестою Лизой, другом Аркадием, начальником Юлианом Мастаковичем; ему раскрыты все сердца, жизнь добра к нему и превосходит самые смелые мечты. Единственное, что мучит Васю,- это невозможность ответить на бесконечную любовь, чувство собственной недостойности, которое и сводит его с ума. "Мое сердце так полно, так полно! Аркаша. Я недостоин этого счастия!.. За что мне,- говорил он голосом, полным заглушенных рыданий,- что я сделал такое, скажи мне!" "Я обливался слезами, и сердце мое дрожало оттого, оттого... Ну, оттого, что ты так любил меня, а я ничем не мог облегчить своего сердца, ничем тебя возблагодарить не мог..."
Сердце Акакия Акакиевича не выдержало того распекания, которое устроило ему "значительное лицо". Сердце Васи Шумкова не выдержало той благодарности, которую он питает к другому значительному лицу, его благодетелю. "...Выйдет, как будто я и в самом деле неблагодарен, а это меня убивает". Это сердце оказывается слабым не перед извержением чужого гнева, а перед напором собственной любви. Никто не унижает достоинства человека - он сам чувствует себя недостойным, малым, неспособным выполнить те нравственные требования, которые предъявляет к себе. "...Вася чувствует себя виноватым сам перед собою... подавлен, потрясен счастием и считает себя его недостойным..." - так объясняет Аркадий причины сумасшествия своего друга. Вася - все еще "маленький человек", но уже в каком-то ином смысле, чем Акакий Акакиевич: его дух еще не может вместить того, что уже знает и сосредоточивает в себе его душа. Он мал уже не перед силой обстоятельств, а перед лицом вечности - бесконечной любви, соединяющей людей. Еще один шаг: возрастание ума до размеров сердца, духа до величия души - и возникнет "положительно прекрасный" образ, в котором идеальное не отрешится, не уйдет в себя, но охватит всю полноту жизненных отношений... Да ведь и Мышкин не выдерживает до конца своего всечеловеческого призвания, сходит с ума,- и в этой малости всего человеческого перед лицом высших, сверхчеловеческих требований - новый и уже окончательный смысл той "малости", судьбу которой разделяют все перечисленные герои.