Такова кульминация "восходящей" линии двух произведений: "хочу быть владычицей морскою", "ногою твердой стать при море". И далее побежденная стихия должна добровольно смириться и признать господство человека: "да умирится же с тобой...", "чтоб служила мне рыбка золотая..."
Но одновременно через оба произведения проходит линия "нисходящая": в ответ на растущее вожделение власти - встречное движение самой "побежденной" стихии. Её возрастающий гнев против человека, бурливый норов и грозящее возмездие переданы постепенно, приемом равномерного усиления, хотя в сказке - более резкими, дробными мазками, чем в поэме.
СР
...Море слегка разыгралось... Нева металась,как больной,
...Помутилось синее море. В своей постеле беспокойной.
...Не спокойно синее море. ...Нева вздувалась и ревела,
...Почернело синее море. Котлом клокоча и клубясь...
СР
...На море чёрная буря:
Так и вздулись сердитые волны,
Так и ходят, так воем и воют.
МВ
...Вставали волны там и злились,
Там буря выла,там носились
Обломки...
Совпадает не только общая картина разъяренных вод, поднявшихся на погибель всего прибрежного человеческого устроения, но и отдельные, самые характерные детали этой картины: глаголы, эпитеты, передающие звук и цвет. Мы подчеркнем перекличку двух произведений, располагая соответствующие фрагменты двумя колонками: слева - сказка, справа - поэма.
Движение волн передается выразительным глаголом "вздулись":
СР МВ
вздулись сердитые волны Нева вздувалась
Звучание - "вой":
СР
так воем и воют
МВ
там буря выла и ветер дул, печально воя
Цвет - "чёрный", "мрачный":
СР МВ
почернело синее море над омраченным Петроградом
на море чёрная буря мрачный вал
Эмоциональное состояние - "беспокойное", "сердитое":
СР
не спокойно синее море
так и вздулись сердитые волны
МВ
в своей постеле беспокойной
сердито бился дождь в окно
При переводе с языка сказки на язык поэмы сохраняется и ещё более выпукло вырисовывается содержательная общность обоих произведений. В одном заложены ключевые образы другого. Если по сказочной "ветхой землянке" и рыбаку с неводом легко представить экспозицию поэмы ("пустынные воды"), то по строкам "так и вздулись сердитые волны, так и ходят, так воем и воют" легко представить её кульминацию ("осада! приступ! злые волны..."). Сказка - своего рода переложение глубокого историософского замысла поэмы на простейший язык фольклорных образов.
Сопоставим финал обоих произведений. В сказке он крайне лаконичен и представляет простое возвращение к началу. "Глядь: опять перед ним землянка; На пороге сидит его старуха, А пред нею разбитое корыто". Золотая рыбка, владычица вольной морской стихии, отобрала у самочинной земной "царицы" все, чем одарила её.
"Медный всадник", в сущности, тоже имеет кольцевую композицию: конец смыкается с началом. Действие переносится в ту часть города, которая больше всего пострадала от наводнения, - и возвращается к прежнему бедному быту на "мшистых, топких берегах".
... Близехонько к волнам,
Почти у самого залива -
Забот некрашеный, да ива
И ветхий домик...
В столице полумира просвечивают черты первоначальной, голой реальности, как будто вся эта архитектура, пышное убранство дворцов - тоже фантом, смытый разъяренной стихией. Собственно, так оно всегда и было: пустынный берег и ветхий домик, в котором жила вдова с дочерью, никогда не исчезал, но горделивый Петербург своими стройными громадами загораживал этот бедный пейзаж - и в истории, и в поэме. И только после наводнения, которое физически не сокрушило город, но обнажило его метафизическую призрачность, мы видим это место таким, каким оно было до строительства Петербурга. "Ветхий домик" в поэме, "ветхая землянка". в сказке... Вот реальность убогой жизни на пустынном берегу, которая временно затмилась - воссияла огнями царских чертогов.
В финале поэмы обнажается первичное, допетровское, допетербуржское - все тот же пустой береговой пейзаж, что и в начале: словно и не было Петербурга, словно он приснился безумцу Евгению или остался великой думой в голове самого Петра.
Остров малый
На взморье виден. Иногда
Причалит с неводом туда
Рыбак на ловле запоздалый
И бедный ужин свой варит...
... Пустынный остров. Не взросло
Там ни былинки. Наводненье
Туда, играя, занесло
Домишко ветхий. Над водою
Остался он, как черный куст.
Его прошедшею весною
Свезли на барке. Был он пуст
И весь разрушен. У порога
Нашли безумца моего
И тут же хладный труп его
Похоронили ради Бога.
Не так наглядна, как в сказке, но тем более значима эта перекличка конца поэмы с её началом. Во вступлении Петр стоит "на берегу пустынных волн", в заключении - Евгений находит свой конец на "пустынном острове", где "не взросло ни былинки". В старину рыболов бросал здесь в неведомые воды свой ветхий невод - и в конце поэмы сюда причаливает рыбак со своим неводом. В начале поэмы "чернели избы здесь и там", а в конце - "домишко ветхий..., как черный куст". Где богатые пристани, где оживленные берега, к которым стремятся толпой корабли со всех концов земли? Вместо кораблей - рыбачий челн да лодка случайного гостя, как и в начале, когда по реке лишь "бедный челн... стремился одиноко". Слово "ветхий" господствует в прологе и эпилоге обоих произведений: в сказке - "ветхая землянка", "ветхий невод"; в поэме - "ветхий домик", "домишко ветхий".
И как обобщение всего - "разбитое корыто", которое составляет точную пару разрушенному домику: "был он пуст и весь разрушен". Расколотое корыто, с которым остаётся старуха, - знак незащищенности человеческой жизни от напора стихий, знак ветхости, неспособной уберечь вещь от времени, берег от наводнения. Образ корыта отнюдь не случайно служит зачином и завершением пушкинской сказки. В сказке братьев Гримм "Рыбак и его жена", послужившей пушкинским первоисточником, оно отсутствует. Разбитое корыто соотносится с образом водной стихии, который господствует в поэме, и служит как бы аналогом тонущего корабля. Больше того, своим расколотым дном корыто являет как бы сказочный аналог всего города, каким он предстаёт в поэме, - величественным, однако с неисправимой течью в своём основании, откуда притекает разъяренная стихия. Есть начальный, неустранимый изъян в самом "проекте" человеческой цивилизации на этих топких берегах, где ее впоследствии и настигает возмездие.
Знаменательно, что действие обоих произведений завершается на пороге. "У порога нашли безумца моего" (МВ). "На пороге сидит его старуха" (СР). Порог - символ того же рубежа, что и берег (порог стихий - воды и суши), но уже внесенного в само жилище. И порог и берег в обоих пушкинских произведениях знаменуют незащищенность жилища и суши от окружающей водной стихии. Конец поэмы и сказки - это порог, на котором мы застаем тех, у которых море отобрало все, что они имели: старуху (с разбитым корытом) и Евгения (у разрушенного домика). Трещина, ведущая в дом, открывающая путь стихии, расколотость и разбитость человеческого приюта...
Таким образом, в своей переработке гриммовской сказки Пушкин сближает ее с сюжетом поэмы, усиливает ее образы, связанные с морем, водой, прибрежной жизнью, и тем самым подчеркивает общий лейтмотив обоих своих произведений. Напрасно горделивое стремленье овладеть стихией - трещины не избежать, порог не защитить. "Вкруг него вода и больше ничего!" - и в поэме и в сказке, как неожиданный, но неизбежный результат "чудотворного строительства", остается вокруг только пучина, столь же пустынная, как и в доисторические времена.
Или во сне
Он это видит? иль вся наша
И жизнь ничто, как сон пустой,
Насмешка неба над землей? (МВ)
Таким "сном пустым" проходит и в сказке, и в поэме вся череда честолюбивых затей, от "нового корыта" до "царских палат": блистающий мир развертывается - и свертывается, как мираж.
Два произведения не просто близки по системе образов - они писались одновременно, точнее, поочередно - болдинской осенью 1833-го года. 6-го октября была закончена черновая редакция "Медного всадника", а 31-го - беловая. Под сказкой стоит дата 14-ое октября: таким образом, она написана в промежутке работы над поэмой. Завершив вчерне поэму, Пушкин как бы создал ещё один её вариант, условно-сказочный, прежде чем приступил к окончательной работе над беловой редакцией. Поэма вбирает сказку и опосредуется ею в самом процессе своего создания.
Есть перекличка между ними и в заглавных образах - символических названиях металлов: "медный всадник" - олицетворение власти, "золотая рыбка" - олицетворение богатства. Металл в системе пушкинских образов противостоит воде, воплощая попытку человека покорить своей твердой воле "свободную стихию". Власть и богатство, медь и золото - вот что пленяет и завораживает как "строителя чудотворного", так и "вздурившуюся старуху".
Но между поэмой и сказкой есть принципиальная разница в сюжетном строении, выражающая в данном случае разные жанровые миросозерцания. В поэме власть над морем осуществлена уже в экспозиции и служит исходным пунктом сюжета; в сказке она остаётся последним неосуществленным пожеланием и обозначает выход к финалу. Это не просто композиционное различие. Благодаря тому, что созидательное действие Петра завершено к началу сюжета, весь он строится как самочинное действие самой стихии, а это признак трагического произведения: сама судьба, "Божья кара" постигает город. "...С Божией стихией царям не совладеть" (МВ). Сказка, напротив, трактует ту же тему комически, поскольку основной побудительный мотив состязания со стихией, с "субстанцией жизни" исходит от вздурившейся старухи. Если в трагическом действует рок, а человек претерпевает предначертанное ему свыше, то в комическом действует индивид, непомерные притязания которого выставляют его в смешном виде.