В первой поэме тема пленника не представлена (герой, скорее, «изгнанник», насколько можно понять по написанной части и планам поэмы). Однако типологическое родство этих двух текстов весьма показательно. Пушкин реанимирует тему неофита-мусульманина. Перед нами «молодой турок» из рассказа Блудовой, вернувшийся в страну отцов и вынужденный скрывать от отца свои религиозные убеждения. При этом ислам у Пушкина в «Тазите» - не библеизированный ислам «Подражаний Корану», это - контаминация архаических представлений о магометанах как о «дикарях» и реальных фактов этнографии горцев5.
«Тазит» писался в 1829-1830 годах и был посмертно опубликован в VII томе «Современника» на 1837 год под случайным заглавием «Галуб», то есть был известен Лермонтову в 1839 году, когда пишется «Мцыри». (Явное свидетельство - параллелизм стихов Пушкина: «Ты в горло сталь ему воткнул/ И трижды тихо повернул» и Лермонтова: «Но в горло я успел воткнуть/И там два раза повернуть/ Мое оружье...». То, от чего отказывается христианин Тазит, совершает Мцыри - правда, речь идет не о кровном враге, а о барсе6.) «Тазита» с лермонтовским «Беглецом» (1837-1838?) сопоставляли еще Н.Лернер и Б.В. Томашевский.
Лермонтов ничего не знал о набросках планов «Тазита», в которых фигурирует «Черкес христианин», но и написанная часть поэмы достаточно красноречиво подсказывает именно этот путь развития сюжета. «Мцыри» в характерном для Лермонтова ключе инвертирует его - в этой поэме соединяются мотивы «пленного ребенка» (ср. процитированные выше мемуары и лермонтовское «Однажды русский генерал/ Из гор к Тифлису проезжал;/ Ребенка пленного он вез...»), (анти)христианская тема и мотив ранней смерти героя. Этот знакомый нам комплекс мотивов переосмысливается в рамках сюжета «узника» и осложняется сюжетом «беглеца» (с несомненными проекциями на литературные источники, прежде всего - на байроновского «Гяура»).
При этом если у Пушкина мусульманскому «закону гор» противостоит цивилизующее влияние христианства, то Лермонтов в «Мцыри» (в отличие от «Беглеца») отказывается от каких бы то ни было прививок «исламского колорита» - культура родины Мцыри патриархальна, но конфессионально никак не определена («И вспомнил я наш мирный дом/ И пред вечерним очагом/ Рассказы долгие о том,/ Как жили люди прежних дней, /Когда был мир еще пышней») - это позволяет переосмыслить историю «обращенного неверного» в рамках руссоистской по происхождению парадигмы. Можно предположить, что Лермонтов сознательно строит свою поэму как антитезу пушкинской и, возможно, как антитезу той широкой внелитературной традиции, с которой он мог быть знаком с детства и которая представлена, в частности, в трех мемуарных фрагментах, процитированных в начале нашей заметки.
Высказанные соображения об актуальности культуры XVIII века для романтической эпохи должны быть дополнены более частными соображениями, касающимися именно 1830-х годов, когда культурный миф, рассмотренный нами, актуализируется. Эта актуализация, конечно, связана с началом в 1829 году Кавказской войны, но были и другие причины, по которым XVIII век оказался в это время злободневным. Напомним, что в 30-е годы Лермонтов и Пушкин обращаются к роману из истории Пугачевщины, Пушкин, кроме того, работает над Историей Петра - охватывая, таким образом, все столетие. Ср. панораму европейского XVIII века в послании «К вельможе» и русского - в «Table-talk».
Аналогии между современностью и событиями XVIII века были заданы официальной николаевской идеологией; Николай при этом «вычеркивал» екатерининское время, навязывая аналогию с Петром, тем показательнее внимание к эпохе «великия жены», которое проявляют самые разные авторы в разных жанрах (ср. работу Вяземского над биографией Фонвизина). Культурный цикл, заданный импульсом антинаполеоновских войн, завершился в декабре 1825 года, поиски национальной идентичности, приведшие к оформлению славянофильства и западничества, неизбежно должны были обращать к эпохе активного восприятия русской культурой европейской (французской прежде всего). Складывающееся новое понимание истории также заставляло обратиться к истории «отцов» и «дедов». А эта история была в значительной степени историей устной и домашней.
Примечания
1. «Ахульго, развалины замка, Терской обл., в Аварии <...>. В 1839 г. развалины служили убежищем Шамилю и были взяты штурмом ген. Граббе». (П. Семенов. Географическо-статистический словарь Российской империи. Т. 1. СПб., 1863. С. 168.) Штурм Ахульго - один из переломных моментов кавказской кампании 1830-40-х гг.
2. Здесь и далее Лермонтов цитируется по «малому академическому» собранию сочинений в 4-х томах (М.-Л., 1959). В роли «Севера» в Бэле выступает русская крепость на Кавказе. Максим Максимыч, как показывает его замечание о моде скучать, не в курсе новейших литературных веяний, поэтому он так недоуменно реагирует на реплику воспитанного на романтической литературе повествователя.
3. Сказанное, разумеется, касается не только русской традиции. Как известно, «имперское» - в широком смысле - сознание склонно оперировать метафорой «дикари=животные». Показательно, что та же сюжетная схема эксплуатируется при описании животных, умирающих в неволе; ср. сравнение Бэлы с серной у Лермонтова. В связи с этим ср. сюжет рассказов о любви к обезьяне - у Толстого-«Американца» в устных рассказах и у Погорельского (в ослабленном варианте - с «материнской любовью» обезьяны) в «Случае в дилижансе».
4. См.: А.Зорин. Крым в истории русского самосознания// Новое литературное обозрение. № 31 (3/1998). С. 123-143. Русско-турецкие войны мыслились в рамках «греческого проекта» не просто как территориальные завоевания и не только как своего рода «крестовый поход» по освобождению Царьграда от неверных, но и как обретение Россией своего «юга», своей античности и тем самым - статуса культурной столицы Европы.
При этом в описанном исследователем «крымском дискурсе» постоянно подчеркивается многонациональность новоприобретенных земель.
5. Отметим эту принципиальную двойственность русской культуры по отношению к кавказским горцам, дошедшую до наших дней и связанную как с русскими внутрикультурными механизмами, так и с реальной этнической, культурной и религиозной многосоставностью кавказского культурного ареала (при этом в массовом сознании русских эта реальная сложность до недавнего времени часто игнорировалась или сглаживалась - ср. клише «лица кавказской национальности»).
6. Эта явная проекция стихов из «Мцыри» на пушкинскую поэму отмечена в статье: Ю.М. Лотман. Истоки «толстовского направления» в русской литературе 1830-х годов// Учен. зап. Тарт. гос. ун-та. 1962. Вып. 119. С. 3-77.