Многие неологизмы Маяковского, оказавшись членами его знаменитой нестандартной рифмы, накрепко врезались в сознание, даже если их семантика была не вполне узнаваемой: "Стальной изливаясь леевой, // Коммуне не быть покорённой: // Левой! Левой! Левой!" («Левый марш»); "И вдруг, как будто ожогом, рот // скривило господину. // Это господин чиновник берёт // Мою краснокожую паспортину. // <. . . > С каким наслажденьем жандармской кастой // Я был бы исхлёстан и распят // За то, что в руках у меня молоткастый, // Серпастый советский паспорт" («Стихи о советском паспорте»).
Неологизмы Маяковского не перешли в активный фонд литературного языка, как это случилось, скажем, со словечком Достоевского стушеваться, слишком силён на них отпечаток личности их создателя, но они живут в активном фонде языка поэтического и функционируют как крылатые выражения в нашей разговорной речи. Предъявляя на границе паспорт, мы мысленно по инерции называем его краснокожей паспортиной и награждаем как бы постоянными эпитетами серпастый и молоткастый, даже если у него на обложке уже расположился двуглавый орёл.
Перешедшее было в активный фонд общенационального языка бойкое словечко авоська, популярное в 50–70-е годы, приписывают Аркадию Райкину. Это не совсем так. Само слово употребляли ещё футуристы — например, А. Кручёных в 1921году в «Декларации заумного языка»: "Авоська да Небоська" — скорее всего, с оглядкой на фольклорные источники. Райкин же придал ему новое значение: так стали называть плетёную сумку на всякий случай. В новейшее время, когда функцию авоськи прочно переняли полиэтиленовые пакеты, бывший неологизм модифицируется в историзм (выступая как характерная деталь сравнительно небольшого промежутка времени).
Художественная функция неологизмов, как общеязыковых, так и индивидуально-авторских, очевидна. Первые служат приметными знаками изображаемой, чаще всего переломной, эпохи, вторые являют собой столь же яркую примету идиостиля их создателей, расширяя и обогащая лексические ресурсы поэтического языка.
3. Диалектизмы и провинциализмы
Исторические и географические обстоятельства многих стран складываются порой таким образом, что обитатели разных регионов, говорящие, казалось бы, на одном языке, с трудом понимают друг друга. В Германии языковая пестрота стала порождением длительной феодальной раздробленности. В России территориальные нюансы национального языка обусловлены иными причинами: колоссальными размерами страны, сравнительно слабой системой путей сообщения (вспомним пессимистический прогноз Пушкина: "Лет чрез пятьсот <. . . > дороги, верно, // У нас изменятся безмерно: // Шоссе Россию там и тут, // Соединив, пересекут. // Мосты чугунные чрез воды // Шагнут широкою дугой, // Раздвинем горы, под водой // Пророем дерзостные своды, // И заведёт крещёный мир // На каждой станции трактир") и многонациональным составом её народа.
В отдалённые, ещё феодальные, времена на разных территориях огромной Российской империи, особенно на её окраинах, не без влияния соседних народов образовались диалекты (от греч. dialektos — говор, наречие) — местные варианты общенационального языка: севернорусские, южнорусские и среднерусские наречия. Литературный русский язык сформировался, как известно, на базе московского диалекта, относящегося к среднерусским говорам.
Соответственно, слова, принадлежащие к местным говорам, и, что важно, преимущественно крестьянского обихода, получили название диалектизмов. Так, к примеру, литературно-нейтральное слово говорить в северных говорах модифицируется в баять, в северо-восточных — в бахорить, а в южных — в гуторить. В южных и юго-западных говорах широко распространены такие слова, как дюже, дюжий, сдюжить (сильно, сильный, осилить) — скорее всего, через украинское и белорусское посредничество, производные от польских duzo, duzy (много, большой). Диалектный привкус даёт о себе знать и в таких крестьянских речениях, как силеток (животное этого года приплода), лоншак (животное на втором году жизни), третьяк (трёхлетка или третий сын в семье), но вместо да, ешшо вместо ещё, загорбок вместо спины, супротив вместо против, намеднись вместо недавно и тому подобное.
Как и славянизмы, диалектизмы бывают "невразумительные", которые обречены навсегда оставаться в породивших их говорах, и общепонятные, многие из которых свободно переходят даже в литературный язык. Д. Э. Розенталь и И. Б. Голуб указывают несколько слов, которые ещё в XIXвеке числились диалектными, а "теперь ничем не выделяются": тайга, сопка, филин, землянка, улыбаться, пахать, очень, нудный, аляповатый, мямлить, прикорнуть, чепуха, морока, батрак, борона, веретено. В советскую эпоху ещё целая группа диалектных словечек стала всеобщим достоянием: хлебороб, вспашка, зеленя, пар, косовица, почин, новосёл и другие.
Большая или меньшая популярность диалектизмов зависит от степени их востребованности художественной литературой, благодаря которой возрастают их шансы перейти в литературный язык. Так, южнорусские диалектизмы баз, кочет, курень, хутор, гуторить стали общепонятными благодаря творчеству Михаила Шолохова; со специфическими словечками северян нас познакомили писатели вологодской школы: А. Яшин, Ф. Абрамов, В. Белов и другие; сибирские говоры ввёл в большую литературу В. Распутин.
Диалектизмы, если в их использовании не нарушено чувство меры, если они не заслоняют общеупотребительную лексику и значение их легко угадывается по контексту, обеспечивают произведению couler locale — местный колорит. Присутствие их в языке автора косвенно усиливает доверие к нему читателя: человек пишет о том, что хорошо, не понаслышке знает. Инкрустируя речь персонажей — в той или иной степени, — они отражают не только место рождения или длительного пребывания, но и, как говорится, всю их "подноготную" (социальный статус, образование, род занятий, переезды, круг общения). Профессор Хиггинс из комедии Б. Шоу «Пигмалион» отлично показал нам, как это делается. Правда, у него было два неоспоримых преимущества перед читателем: он давал характеристику человеку не по письменной, а звучащей речи и был профессиональным знатоком орфоэпических норм различных регионов Англии и социальных слоёв общества.
Некоторые исследователи выделяют наряду с диалектизмами так называемые провинциализмы — слова, характерные для определённой местности, но не имеющие социальной закреплённости. Допустим, одна и та же ягода в Петербурге называется земляникой, в Москве — клубникой, а в Казани — викторией (по названию самого популярного сорта). Во Владимире, отвечая на вопрос: "Который час?" — вам непременно ответят: "Без десять, или без пять минут час!" (вместо без десяти, без пяти, как того требует литературная норма). Точно так же "правилом хорошего тона" считается сместить ударение в слове грузить со второго слога на первый. Так может сказать любой житель области: и крестьянин, и университетский профессор. Мотивация, скорее всего, связана со своеобразно понимаемым местным патриотизмом: вы, мол, там, в Москве, как хотите говорите, а мы здесь, во Владимире, тоже не лыком шиты!. .
4. Варваризмы
Язык любого народа не живёт изолированной, замкнутой жизнью, а является элементом системного единства, пёстрого содружества языков народов, живущих рядом, по соседству, и в отдалении. Между разными языками, в каких бы родственных отношениях они ни находились, происходят интенсивные процессы взаимовыгодного обмена, особенно в области лексики. Русский язык оказался одним из самых восприимчивых среди мировых языков. Приблизительно четверть его лексического состава усвоена из лексикона других народов, что нисколько не снижает его самостоятельности. Некоторые заимствования настолько органично вошли в его лексическую систему, что воспринимаются как чисто русские: лошадь, ковш, бобыль, армяк, башка. Другая часть, наоборот, сохраняет аромат языков-доноров: банк, ломбард, варвар, аудитория, диаметр, бухгалтер, бамбук. Такие слова лексикологи называют варваризмами. Термин возник ещё в античной Греции, поэтому изначально не содержит в себе никакой оценочной окраски: варварами (barbarismos), как известно, древние эллины называли всех чужеземцев, негреков. Таким образом, к варваризмам мы относим только те слова, иностранное происхождение которых отчётливо сознаётся говорящими.
Варваризмы составляют неотъемлемую часть и поэтического языка. Они обычно привлекаются для обеспечения географического, местного колорита или для речевой характеристики персонажей, особенно иностранцев.
В "энциклопедии русской жизни" «Евгении Онегине» отразилась и такая её особенность, как многоязычие, свойственное речевой практике отечественного дворянства. Пушкин и сам, как известно, принадлежал к старинному дворянскому роду. Кроме русского, он в совершенстве владел французским, за что, ещё будучи лицеистом, получил прозвище Француз, знал древние языки, английский и начатки итальянского. Всё это в той или иной мере запечатлелось в языковой структуре его стихотворного романа: французские эпиграфы, французские, английские, итальянские и латинские словечки, выражения, иногда с русским переводом в тексте, иногда в примечаниях, иногда вовсе без перевода мелькают практически во всех главах. Несколько раз авторские отступления актуализируют самую тему оправданности или неоправданности применения варваризмов:
В последнем вкусе туалетом