Смекни!
smekni.com

Сила любви в художественном мире Ф.И.Тютчева (стр. 2 из 2)

Ноестьдругихдваблизнеца —

Ивмиренетчетыпрекрасней,

Иобаяньянетужасней,

Ейпредающегосердца...

Эту строфу можно сравнить со строками, описывающими переживания лирического героя при вторжении в земной мир Хаоса (“О чём ты воешь, ветр ночной?..”), который вызывает чувство ужаса, но притягивает героя. На содержательном уровне восприятие любви в “Близнецах” также раскладывается на позитивную и негативную семантику. Первая из них сконцентрирована в образе Любви. Влияние же земного мировоззрения обусловливает появление в монологе лирического героя образа второго близнеца — Самоубийства. Такой представляется любовь человеку, который признаёт право на существование лишь за космосом личности и видит высшую цель жизни в сохранении неприкосновенности своего “я”.

Изображение любви как стихии, способствующей преодолению разобщённости человеческих душ, дополнено в художественном мире Тютчева характеристикой её как борьбы, рокового поединка:

Любовь, любовь — гласитпреданье —

Союздушисдушойродной —

Ихсъединенье, сочетанье,

Ироковоеихслиянье,

И... поединокроковой...

Этот мотив также соотносится с тютчевским представлением о Хаосе. В первую очередь это обусловлено самой семантикой слова, которая заключает в себе признаки беспорядочного движения, отсутствия гармонии. Следует отметить также, что именно через борьбу для человека становится возможным преодоление в своей природе индивидуального начала — она выступает как переходный этап на пути к достижению состояния окончательного слияния с иномиром (состояния “изнеможения”, “растворения”):

Ичемодноизнихнежнее

Вборьбенеравнойдвухсердец,

Темнеизбежнейивернее,

Любя, страдая, грустномлея,

Оноизноетнаконец...

Неизбежными и в то же время более значимыми, ощущаемыми с большим внутренним напряжением становятся изменения в душе того человека, сердце которого “нежнее”. Оно ещё не причастно к иномиру и должно изжить в себе всё индивидуально-личностное. Поэтому переживание этого чувства окрашено в трагические тона, ведь “...в буйной слепоте страстей // Мы то всего вернее губим, // Что сердцу нашему милей”.

Борьба влюблённых друг с другом — это и борьба каждого из них с Хаосом — против уничтожения своей личности, подчинения её воле другого человека. Вселенский масштаб этой борьбы подчёркивается за счёт эпитета “роковой”.

С другой стороны, “земное” чувство с буйством страстей, постоянным столкновением интересов (“злая жизнь, с её мятежным жаром”) может разрушить атмосферу гармонии тишины, царящую в момент сошествия на землю иномира (“Итальянская villa”).

Отношение лирического героя к любви обычно (за исключением приведённого выше примера) не является однозначно отрицательным. Даже при общей негативной окрашенности ситуации в ней присутствуют воспоминания о былом счастье или данное в другой форме указание на связь этого чувства с высшей действительностью (слияние, изнеможение, сон, Юг и тому подобное). Земная же точка зрения находит своё предельное выражение в той позиции, которую занимают далёкие от подобных чувств люди:

Сиисердца, вкоторыхправдынет,

Они, одруг, бегут, какприговора,

Твоейлюбвимладенческоговзора,

Онстрашеним, какпамятьдетскихлет.

Отстранённость полюсов тютчевского мирообраза в произведениях любовной лирики может быть подчёркнута путём введения в их поэтическую структуру образа тени.

“Тени” в художественном мире Тютчева функционируют как объекты земного мира, растворившиеся в “иной” реальности и забывшие своё прошлое бытие.

В любовной лирике “тень” (или “ангел”, “милый образ”) — это чаще всего возлюбленная героя, которая после смерти переносится в пространство иномира. Она может быть вестником этого высшего мира (действует схема “нисхождения”) или “возносить” субъекта, сохраняющего воспоминания об их любви:

Ещётомлюсьтоскойжеланий,

Ещёстремлюськтебедушой —

Ивсумракевоспоминаний

Ещёловлюяобразтвой...

Выход за пределы земного существования не обязательно ассоциируется со смертью, он возможен и в том случае, если одному из влюблённых удаётся изжить в себе притяжение “земли”. Тогда его образ может отожествляться с тенью (“Стоял я молча в стороне // И пасть готов был на колени, – // И страшно грустно стало мне, // Как от присущей милой тени”). В отношении к тени у оставшегося на земле появляются те же черты, которые характеризуют его позицию относительно Хаоса (“страшно грустно”).

Дар прозрения истинной сути вещей, появляющийся у человека благодаря любви, позволяет ему увидеть призрачность своей земной жизни. Тень в таком контексте становится метафорой человеческого существования:

Вотнашажизнь, — промолвилатымне, —

Несветлыйдым, блестящийприлуне,

Аэтатень, бегущаяотдыма.

То есть в художественном мире Тютчева человеческий мир, в том числе и мир любовных отношений, всё же остаётся лишь искажённым подобием идеала, хотя и сохраняющим органическую связь с ним.

Стихия любви, являясь самостоятельным значимым элементом поэтического мира Тютчева, в то же время тесно связана со всеми его составляющими. Это утверждение справедливо и по отношению к образам огня, воды, воздуха.

Стихия огня может присутствовать в стихотворениях данной тематики как высшее божественное начало, почувствованное и осознанное благодаря любви:

Сноважаднымиочами

Светживительныйяпью

Иподчистымилучами

Крайволшебныйузнаю.

Любовное переживание в составе этой параллели приобретает особую силу и значимость: оно становится своего рода воплощением заявленного в стихотворении “Как над горячею золою...” желания “просиять”, дать внутреннему пламени “развиться по воле”.

Так же как и божественная стихия огня, любовь может погубить человека, чей кругозор замкнут в духовном пространстве его земного “я”. Поэтому при описании принесённых этим чувством страданий у Тютчева возникает образ обжигающего огня, испепеляющей любви.

При характеристике возлюбленной Тютчев обращается к стихии воздуха: “Воздушный житель, может быть, // Но с страстной женскою душой”, “Так мимолётной и воздушной // Явилась гостьей к нам она”. Автор, по-видимому, указывает здесь на идентичность их функции — функции связующего звена между полюсами мироздания. Значение слова “воздушный” как эпитета, передающего красоту и изящество женщины, в данном случае не является актуальным, поскольку параллельно с такой характеристикой в текст вводится оппозиция земного и небесного (“страстного” и безмятежного, равнодушного). Воздух дан как возможная сфера существования героини — к ней применимы понятия “житель”, “гостья”.

Иногда в стихотворениях любовной тематики воздух выступает в своём отрицательном воплощении — в виде вихря равнодушной к людям судьбы, которая разлучает влюблённых (стихотворение “Из края в край, из града в град...”). Но одновременно здесь можно увидеть и семантику посредника: ветер приносит знакомый звук — “любви последнее прости”.

Водный пейзаж типичен для любовной лирики (“Призывание и явление Плениры”, “Параше” Г.Р. Державина, “Я плыл один с прекрасною в гондоле...” А.А.Дельвига). Однако в тютчевской поэзии он не только создаёт общий фон и мотивирует ситуацию уединения влюблённых, но и служит показателем возникшего контакта между мирами и особого (промежуточного) положения в них лирического героя и героини. Влюблённые находятся в челне, плывущем по волнам; вода принадлежит к земному пространству и в то же время отражает небесный свод, то есть как бы объединяет эти два мира (как это делает и любовь).

В более узком смысле водная стихия может быть связана с соединением любящих сердец:

Сегодня, друг, пятнадцатьлетминуло

Стогоблаженно-роковогодня,

Какдушувсюсвоювдохнула,

Каквсюсебяперелилавменя.

Возникающая параллель раскрывает внутренний характер процесса приобщения к иномиру — растворение “я” в “другом”.

C таким воплощением воды, как слёзы, связан у Тютчева мотив очищения через страдание. Важным отличием в функционировании этого образа у Тютчева является отсутствие непосредственной связи слёз с какой-либо конкретной трагической ситуацией в судьбе любящих (неверности, разрыва отношений), их появление обусловлено универсальным для земного уровня восприятия признанием фатальной сущности любви.

Любовь в художественном мире Тютчева обладает способностью сочетаться со всеми основными стихиями авторского универсума и реализовывать заложенную в каждой из них семантику. Это позволяет сделать заключение об универсальности данного первоэлемента тютчевского инобытия.