В отличие от Масенды, Сарл - не только олицетворение нового поколения удэге, но и незаурядная личность. Он отличался от своих соплеменников тем, что каждую вещь, каждое дело и каждого человека видел с той особенной внутренней стороны, с какой их не видели другие. Поэтому-то бабка Янчеда - врачевательница удэгейцев - прочила его в знахари, и сам он "чувствовал в себе эту незримую, ищущую и жадную - самую человеческую из всех сил - силу таланта, только он считал ее божественной..." Подобно так называемому культурному герою древних эпических песен (это уподобление особенно заметно в черновых набросках к роману), Сарл одержим тем, что открылось ему в одну из бессонных звездных ночей и должно было изменить весь уклад жизни его народа: "Земля работай нету - все удэге помирай!" Не раз возникает в романе - то в раздумьях Сарла, то в его беседах с Мартемьяновым - чувство глубокой тревоги за судьбу народа, обреченного на вымирание, на потерю собственного лица. "Тебе посмотри,- с волнением указал он на группу тазов.- Какой бедный люди! все равно собаки... Тазцы... - протянул он сквозь зубы с внезапной горькой ненавистью к тем, кто дал его братьям по крови это унизительное прозвище".
С глубоким волнением проходит Сарл по долине, где жил раньше его народ, вытесненный теперь в горы хунхузами. Для него эти места до сих пор еще хранили память о стойбище с лаем собак, о тоненьком детском плаче в ночи, о мелькающих в кустах расшитых удэгейских кафтанах.
Как уже справедливо отмечала критика, образ Сарла - несомненная удача Фадеева, подлинно художественный тип, глубоко выражающий социальную сущность времени, стремление удэгейского народа подняться на следующую ступень исторического развития. Сарл живо откликнулся на революционные события, связывая с ними и судьбу удэге, их переход к новому оседлому образу жизни. Поэтому герой смог подняться над интересами только своего племени: ходил в разведку по поручению Гладких, участвовал с его отрядом во взятии приморского города Ольги, он живо заинтересовался сообщением Мартемьянова о предстоящем съезде Советов. Пусть занимающие его вопросы - переход к земледелию, развитие огородничества, мечта о ручной мельнице - отстали от вопросов русского промышленного и сельскохозяйственного производства едва ли не на тысячу лет, но и они - революция в жизни кочующего первобытного племени. Решение их требует от Сарла героических усилий: "Он говорил об этом деле с тем творческим волнением, какое испытывали, наверно, и первый человек, приручивший священный огонь, чтобы готовить пищу, и первый человек, изобретший паровую машину". Но положительное решение этих вопросов зависело не только от общих революционных преобразований, что в отличие от других писателей 30-х годов убедительно показал Фадеев. В ответ на заверения представителя революционной власти Мартемьянова в том, что у удэгейцев будет земля, Сарл взволнованно восклицает: "Я говори (Масенде, Кимуку и другим старейшинам - Л.Е.) земля работать надо, его не понимай. Худо, худо!"
Писателю хотелось надеяться на то, что семена Сарла падут на благоприятную почву, но невольно для самого себя он запечатлел ситуацию, которая может быть правильно оценена лишь с учетом последующего исторического опыта: "Земля работай надо, мельница работай надо, надо!" Это слова, которые, по мнению Сарла, Мартемьянов должен сказать старшему поколению удэгейцев (поэтому Сарл произносит "надо" с особым нажимом). Теперь, зная трагическую судьбу малых народов Советского севера, Дальнего Востока, мы вступаем в диалог с писателем, противясь той настойчивости, с какой революционная власть вмешивалась в исконный охотничий быт, искусственно переводя стрелки исторического времени. У Фадеева не было понимания пагубности всех последствий этого "перевода", понимания того, что нужны были многие поколения сарлов, чтобы люди его рода смогли вступить в новую историческую фазу. Но Фадеев объективно и художественно выразительно показал исходную ситуацию, и в этом его заслуга. Он хотел показать и драматическую судьбу маленького народа, попавшего в водоворот гражданской войны в дальневосточном крае, о чем свидетельствует следующая запись: "Когда хунхузы истребляют последние свободолюбивые роды и Сарл гибнет в бою, жена его, притворившись мертвой и прикрыв сына своим телом, остается в живых и спасает сына. День и ночь несет она его в руках на север, к родичам... - несет последнего воина из племени удэге".
Мастерство раскрытия инонационального характера
Одни и те же события в жизни удэге освещаются Фадеевым с разных сторон, придавая повествованию определенный полифонизм, причем повествователь непосредственно не заявляет о себе. Этот полифонизм особенно ярко проступает потому, что автором взяты три "источника" освещения жизни, что в своей совокупности создает полнокровное представление о действительности. Прежде всего это восприятие Сарла - сына племени, стоящего на доисторической ступени развития; его мышление, несмотря на изменения, происшедшие в сознании, несет отпечаток мифологичности. Второй стилевой пласт в произведении связан с образом бывалого и грубоватого русского рабочего Мартемьянова, понявшего душу, бесхитростную и доверчивую, народа удэге. Наконец, значительна роль в раскрытии мира удэге Сергея Костенецкого, интеллигентного юноши с романтическим восприятием действительности и поисками смысла жизни.
Первые две грани призмы, формирующие читательское восприятие, легко просматриваются в эпизоде спасения раненого Мартемьянова, которого в бессознательном состоянии привез в удэгейское стойбище Масенда. Вот рассказ-воспоминание Сарла о том, как был подобран и возвращен к жизни Мартемьянов:
"Тело безжизненно лежит у костра. Из-под расшитого подола нелепо торчат тяжелые, грубые русские сапоги. Из юрт сбегаются люди: полуголые мальчики с гусиными от холода коленями, узкоплечие женщины, шелестящие рубахами. Слышен сдержанный говор:
- Янчеда... за бабкой Янчедой... бегите за Янчедой..."
Автору импонирует поэтичность мышления удэге. Характерно, что Сарл вспоминает о прошлом народа, "весь отдаваясь прозрачному и легкому, очищенному от понятий потоку образов и чувств, окрашенному шепотом воды и ритмом крови". Голос нашего современника как бы сливается с голосом человека, вышедшего из глубины веков и принесшего миру свое самое человечное. Романтический пафос описания ощущается в его особом поэтическом синтаксисе: "Из темной воды возник языкастый костер - он пламенел, он жег, он обрастал людьми, этот далекий костер юности".
Рассказ о том же самого Мартемьянова - это сказ, передающий самое существенное в событиях: "Очухался я уж совсем ночью... Лежу я, понимаешь, у огня, небо темное, возле меня старуха какая-то... Старик вот этот ихний, Масенда, был в Шимыне. На обратном пути видит - дозор на перевале... Весь день он следил за ними и все как раз видел... Он меня подобрал и привез к своим в лодке... Так и мытарился я с ними: и на охоту, и рыбу лучить, и с хунгузами воевать!" (Из его дальнейшего рассказа читатель узнает, что, получив чужой паспорт, Мартемьянов увез с собой на рудник Сарла, но тот промаялся на руднике года полтора и сбежал).
Романтически взволнованное восприятие удэге как древнего, воинственного народа раскрывается в романе благодаря образу Сергея Костенецкого. Это во многом (но далеко не во всем) автобиографический образ. Как и Сережа, Фадеев вместе с заместителем предревкома Мартыновым (в романе - Мартемьянов) летом 1919 г. прошел по деревням и селам освобожденного Ольгинского уезда для подготовки Первого уездного съезда Советов и черпал материал для романа прежде всего из своих личных воспоминаний. И даже из впечатлений отрочества: "Походы с ночевкой в самодельных шалашах(...). Лесные пожары. Наводнения. Тайфуны. Хунгузы. Гольды и удэге. Огромный чудесный раскрытый мир". Образ Костенецкого однако не стал alter ego автора, как это обычно бывает в произведении романтическом. Автор хорошо осознавал, что правда, пока понятая Сергеем Костенецким6 - это еще не вся правда гражданской войны. Но в решении темы удэге Сергею принадлежит роль ведущая. Многозначительно следующее замечание автора-повествователя: больше месяца бродил Сережа по селам и стойбищам, бродил "в сущности, не интересуясь ими (людьми - Л.Е.), рассматривая их как что-то внешнее, что создано для того, чтобы украшать его жизнь, оттенять его чувства и преклоняться перед его поступками. Автор подчеркивает, что Костенецкий пока что смотрит в сторону народа, не замечая его (в отличие от Мартемьянова, прожившего с удэге восемь лет). И в то же время его восприятие интересует автора больше, чем восприятие Мартемьянова. И дело здесь не только в автобиографичности образа, но и в том, что первое посещение Сергеем стойбища позволяет передать непосредственность, свежесть его восприятия. Кроме того, по складу мышления и по воспитанию Костенецкий как раз был героем, который позволял выявить взгляд европейца на экзотику Востока.
Постоянная борьба в душе Сережи романтических настроений, интереса к древнему таинственному племени и, с другой стороны, брезгливого отношения европейца-интеллигента к некоторым специфическим сторонам чужого быта поражает реалистической достоверностью и глубиной психологических контрастов. Характерны ночные сновидения Сережи после рассказа Мартемьянова: юношу обступают образы, ставшие "как бы продолжением всего того, что Сережа видел во время похода, но не того, что он считал наиболее интересным и обещающим, а как раз того, что он старался не замечать, но что помимо его воли, входило в его сознание..."