Все это не покажется столь невероятным, если учесть, что и словарь Владимира Даля подвергся ограблению. И "почерк" удивительно похож. Взяли, например, слово СКРИН, скринка, -ночка ... "сундук". Но до конца дочитать словарную статью терпения не хватило. Выписали "СКРИН ... -ночка". Сокращенную запись (скри)~ночка приняли за толкование. Уменьшительное толкование "ночка", надо полагать, показалось неуместным. Поменяли на "ночь". Это такой уровень словарного дела. Поверить трудно, но никто не помешает вам открыть любой из указанных словарей (общий тираж около 100 тысяч экземпляров), чтобы прочесть: СКРИН - "ночь" (226; II, 43; 544). Есть сведения, что этот "бесценный" материал успешно обогащает новые издания русских словарей (в Берлине, Калининграде, в сети Интернет). О научном уровне материала свидетельствует такой пример. Даже специальный термин КООД - сокращение от "кража, отягченная опасными деяниями", русское - в этих словарях получает помету "международное".
Многие коллеги согласны с тем, что это чистой воды фальсификация. Однако мне думается, что важно не только разоблачить подлог, но и разобраться и в причинах того, почему подобный продукт может оставаться без должной оценки и тиражироваться долгие годы. Понятно, что в основе этого антинаучного казуса лежит представление о жаргоне как о явлении, с одной стороны, достаточно едином (даже регулируемом соглашением, внутрикорпоративным договором), а с другой стороны, таинственном, герметическом, неповседневном. Различие между мистификацией и фальсификацией проходит где-то на границе между шуткой и злым умыслом. Но словарь - не самое подходящее место для шуток. Хотя и признаки злого умысла тут тоже как будто не просматриваются. (Если конечно не пускаться в реконстукцию какого-нибудь "заговора словарников".) Скорее всего, по крайней мере со стороны авторов словарей, в данном случае имело место добросовестное заблуждение, как мне кажется. Даже если эти картотеки (выписки из немецкого словаря и выписки из словаря Даля) возникли поначалу под пером недобросовестного студента или курсанта, аспиранта или адъюнкта и были просто подсунуты преподавателю ради какого-то там зачета по криминологии, то на этом злой умысел и кончается. А далее начинается уже добросовестное ослепление. Эти экзотические выписки сделали столь примечательную карьеру и стремительно дослужились до академических изданий не потому, что кто-то так уж филигранно их подделал, а потому, что их ждали и жаждали, и посему приняли с распростерыми объятьями. Так и наракадемик Трофим Лысенко, и "елистратишка" Хлестаков, и многие авантюристы не потому возвысились, что отлично врали, а потому что врали "в кассу".
В заключение хотелось бы обратить внимание на ценность данного отрицательного примера как доказательства необходимости оговаривать в словарях корректирующий вклад редактора, компилятора, лексикографа. В случае с немецкими выписками, по всей вероятности, имела место правка, всякий раз незначительная, но многократно производившаяся при каждом следующем копировании разными лицами без согласования между собой и без знакомства с исходным состоянием выписок. Результат этих хаотических усилий порой имеет вид совершенно правдоподобных жаргонных слов. И это закономерно. Ведь все участники последовательного процесса копирования вносили те или иные уточнения не просто так, а в погоне за идеалом. Более или менее произвольно деформируя исходный материал, они одновременно более или менее отчетливо отразили свои ожидания, адресуемые "новому материалу", но сформированные в процессе работы с русским жаргонным материалом.