Сам Горький в трактовке образа Луки скорее сближался с Амфитеатровым. Известны многие его высказывания, относящиеся, как к дореволюционному, так и к послереволюционному периоду. В конце 1910 г. в одной из бесед Горький дал такую характеристику главному персонажу: "Лука - жулик. Он, собственно, ни во что не верит. Но он видит, как страдают и мечутся люди. Ему жаль этих людей. Вот он им и говорит разные слова - для утешения". В 1912 г. Горький писал Льву-Рогачевскому: "...Убейте одно давнее недоразумение, очень неприятное для меня: Развенчайте Луку: это отнюдь не положительный характер...". Он же признавался А.В.Луначарскому: "Лука - это поистине лукавый человек... Лука умеет приложить пластырь лжи ко всякому больному месту. Его дело, найдя человека с вырванным клоком сердца, создать в награду для восстановления равновесия какую-то по мерке сделанную и подходящую ложь, - утешительный обман...". Порой Горький высказался о Луке еще резче: "Подлый он старикашка, Лука! (...) Обманывает сладкой ложью людей и этим кормится (...) С самого начала задумал я странника пройдохой, жуликом... (5; 7, 621-622). В статье "О пьесах" Горький еще раз возвращался к образу старика: "Утешители этого ряда - самые умные, знающие и красноречивые. Они же поэтому и самые вредоносные. Именно таким утешителем должен был быть Лука в пьесе "На дне", но я, видимо, не сумел сделать его таким...".
Такой же взгляд на Луку установился и в советском литературоведении. Правда, на рубеже 60-х-70-х г.г. была сделана попытка трактовать этот образ как проявление традиций народной нравственности и добрых начал человеческой натуры (И.Кузьмичев, Е.Сидоров и др). Но в официальном горьковедении побеждало определение Б.Бялика: Лука - лицемерный лгун, сознательно играющий на страданиях людей.
Эта же тенденция сохраняется и поныне. Так, Л.А. Смирнова, пытаясь раскрыть суть отношения автора к своему персонажу на основе его публицистических высказываний, пишет: "Для писателя Лука был неприемлем, потому что он тормозил своей ложью прозрение, мешал изживанию ошибок, насаждал пассивизм" (29; 64)
С этих позиций уважаемый ученый и подходит к трактовке образа странника, в результате чего появляются суждения и оценки более частного характера: "На основе такого убеждения - все образуется само собой - рождается пассивное ожидание Луки"; "старика не занимают перспективы роста отдельной личности", "Лука приспосабливается", он ночлежникам "предлагает иллюзорный выход"; почти каждый из обитателей ночлежки " получает опасную игрушку - ложную надежду на спасение"; "без устали "творит" варианты для успокоения заблудших"; Лука "приходит в ночлежку с давно сложившейся уверенностью в необходимость выжидательной позиции и уходит, вернее, убегает от попавших в беду людей с тем же убеждением"; "милосердие же Луки, обращенное будто к конкретным лицам, на деле равнодушное и унифицированное" (29; 64-71).
Однако понятийно-логическая автоинтерпретация далеко не всегда соответствует художественному прозрению писателя. Горьковские оценки образа Луки, на которые опирается Л.А.Смирнова,- именно такой случай. Больше того "комплекс Луки" с его "золотыми снами", "возвышающим обманом", "темной загадочной ненавистью к истине" в творчестве и жизненном поведении Горького отмечаются многими исследователями и мемуаристами: М.Агурским, В.Ходасевич, Ю.Данзас и другими (34; 14). С.И.Сухих считает, что только в "Жизни Клима Самгина" "Горький навсегда расстался со своим любимым и вечным спутником - Лукой" (34; 19). С явной симпатией, однозначно положительной оценкой представляют Луку методические журналы: "Старик свято верует, что жалость, сострадание, милосердие, даже просто внимание к человеку, уважение к нему - это те ступени, по которым даже заблудшую душу можно поднять на человеческую высоту...
Лука приходит не для того, чтобы расставить силки лжи и испытать их прочность, не для того, чтобы поманить неизвестно куда и покинуть на бездорожье,- он приходит, чтобы людям, потерявшим себя, напомнить, что они люди" (28; 23).. И мнение это не единичное (25; 217).
Обычно критика упрекает Луку в том, что он лжет. Даже обитатели подвала воспринимают его как вруна, сказочника. Бубнов говорит по этому поводу: "Вот - Лука, примерно... много он врет..." Пепел обращается к нему со словами: "Врешь ты хорошо... Сказки говоришь приятно! Ври! ничего..." Да и сам автор воспринимал речи старика своеобразной сиреной, которая "поет ложь из жалости к людям, она знает, что правда - молот, удары ее эти люди не выдержат, и она хочет все-таки обласкать их, сделать им хоть что-нибудь хорошее, дать хоть каплю меда и - лжет" (5; 7, 603).
Однако правы те, кто утверждает, что в пьесе нет ни одного момента, когда Луку можно поймать на откровенной, вредоносной лжи (28; 22 и 9; 47). Но если быть принципиальным до конца, если буквально и прямолинейно следовать букве текста пьесы, то отыщутся в словах старца места, к которым можно придраться: с материалистической точки зрения, естественно, ложными выглядят речи о предстоящей Анне райской жизни; притчу о праведной земле Лука повествует не как легенду, а как быль: "Был, примерно, такой случай: знал я одного человека, который в праведную землю верил..."
И все же, несмотря на эти факты, думается, можно присоединиться к суждению Г.Ребель о том, что Лука в пьесе ни разу вредоносно не лжет. Что же касается распространенного до сих пор мнения об обмане Актера сказкой о бесплатных лечебницах для алкоголиков, то о наличии их в дореволюционной России - в Казани, Москве, Киеве - было сказано Вс. Троицким еще в 1980 г. и повторено другими исследователями - Н.Жегаловым, П.Долженковым, Е.Поповой.
Глубже других проблему лжи в пьесе затрагивает П.Н.Долженков и трактует ее так: "Надежда в своем пределе - это Ложь" (9; 47). Исследователь приходит к выводу, что "Лука не врет в прямом смысле этого слова, но, по Горькому, он врет в принципе" (9; 48), потому что вселяет беспочвенные надежды. Как видим, проблема переходит в иную плоскость и приходится уже отвечать на другие вопросы: были ли беспочвенными советы Луки? нужно ли вообще вселять в людей надежду? Второй вопрос представляется риторическим, и потому, опуская его, переходим к первому. И здесь, думается, стоит прислушаться к мнению исследователей, уже процитированных нами: Н.Жегалов, например, считает, что Лука "в каждой конкретной ситуации выступает как самый трезвый, деловой консультант. Его практические советы - это своеобразная программа-минимум для обитателей ночлежки..." (10; 5). Е.Попова, оспаривая тезис "сеятеля иллюзий" применительно к Луке, эмоционально вопрошает: "Что же иллюзорного в том, что Актеру надо искать лечебницу, которая реально существовала? А для Пепла с его клеймом вора, которое вовек не снять в этом городе, разве иллюзия Сибирь, где с его удалью и силой можно жить по-человечески?" (25; 216). Эту же линию продолжает развивать П.Н.Долженков: "Скорее всего Сибирь - то место, где Пеплу легче всего начать новую жизнь, порвав навсегда связи со своей средой. Во-первых, малоосвоенная Сибирь для сильного человека, а Пепел таков, представляла довольно богатые возможности устроить свою жизнь. А главное ведь в том, что Пепел, как он сам говорил, начал воровать потому прежде всего, что за всю жизнь никто его иным именем, кроме как "вор", "воров сын", не называл. Поэтому Сибирь - место, где его никто не знает и вором не назовет, идеальное для Пепла... Актер, Пепел, Наташа тяжело переживают свое существование на дне жизни, и Лука стремится помочь им изменить свою судьбу. Не к примирению, а к действию призывает он их. "Лукавый старец" будит в сожителях надежду на то, что чаемое ими осуществимо и залог тому наличествует в действительности: есть больница для Актера, Сибирь для Пепла и Наташи" (9; 47)
Как видим, исследователи не находят советы Луки ни иллюзорными, ни ложными, наоборот, подчеркивается их практичность, возможность претворения их в жизнь. Здесь же можно вспомнить и о Савеле Пильщике из рассказа Горького "Отшельник", который признавался: "... и в Сибири был, там большие деньги заработал..." Таким образом, вопрос о том, лжет Лука или нет, сеет иллюзии или несбыточные надежды, думается, можно снять.
Но при этом остаются другие, не менее важные вопросы: почему же не оправдались эти надежды, если они столь хороши и практичны? Почему ни один из советов странника не был претворен в жизнь? Почему, в конце концов, столь трагичен финал: Наташа после больницы скорей всего покидает не только ночлежку, но и город, Пепел - в тюрьме, Актер кончает жизнь самоубийством?
В обычной практике критика сводит эти вопросы опять же к образу Луки: случившееся выступает в качестве неоспоримых доказательств вредоносности и шарлатанства старика. Имея в виду эту "цепную реакцию трагедий" в финале пьесы, Л.А.Смирнова приходит к заключению: "Трудно представить другой столь же сильный исход опасной деятельности Луки" (29; 228).
Нам остается лишь повторить слова оппонента подобной точки зрения: "Но если бы истинным виновником этих драм был один человек!" (25; 218).
Н.Жегалов придерживается того мнения, что практические советы Луки, полученные Актером, Васькой Пеплом и Наташей, не были реализованы "не потому, что советы были плохие, а потому, что обитателям "дна" не хватало энергии и воли для их претворения в жизнь" (10; 6).
Роль Луки в развитии сюжета
В свете непрекращающихся споров, возможно, не лишне еще раз вернуться и более детально рассмотреть взаимоотношения Луки с некоторыми из ночлежников.
Начнем с Актера.
Небезынтересно выявить, каким был этот персонаж до появления старца в подвале и какие затем произошли в нем перемены.
Актер впервые представляется читателю в заключении авторской ремарки, открывающей пьесу: "На печке, невидимый, возится и кашляет Актер". Он не сразу включается в будничную суматоху подвальной жизни и словесную перебранку между обитателями ночлежки. Одними из первых слов, произносимых им с гордостью, являются: "Мне вредно дышать пылью. Мой организм отравлен алкоголем..." На протяжении лишь трех страниц эта же фраза, варьируясь, повторяется Актером трижды. Он же, выводя Анну в сени, говорит Костылеву: "... видишь - больные идут?.." Значительны и авторские ремарки, характеризующие состояние Актера: "задумывается, сидя на нарах", "тоскливо осмотревшись вокруг..." В этом ряду фактов символическим содержанием, предвосхищающим трагический финал, наполняется фраза Актера: "Офелия! О... помяни меня в твоих молитвах!..."