Очень важно всегда понять, почему та или иная предметная подробность возникает в данном месте произведения и что она передает главным образом. Вот Пушкин в "Евгении Онегине" описывает обстановку в комнате Онегина, куда вошла Татьяна: "она глядит: забытый в зале кий на бильярде отдыхал, на смятом канапе лежал манежный хлыстик. Таня дале". Здесь все говорит не только о вещах героя, а о том, что Таня ощущает недавнее присутствие здесь ее любимого человека и что еще никто не прикасался к ним после ухода хозяина. Пушкин в "Капитанской дочке" рисует пейзаж перед приходом Гринева к Пугачеву на вечеринку: "начало смеркаться, когда я пришел к комендантскому дому. Виселица со своими жертвами страшно чернела. Тело бедной комендантши все еще валялось под крыльцом, у которого два казака стояли на карауле". И вот Гринев у Пугачева, который прощает юного офицера, дает ему полную свободу; Гринев слушает песни казаков про свою виселицу, понимает их трагизм. Он вышел на улицу, и пред ним предстал иной пейзаж: "ночь была тихая и морозная, месяц и звезды ярко сияли, освещая площадь и виселицу, в крепости все было спокойно и темно. Только в кабаке светился огонь и раздавались крики запоздалых гуляк. Я взглянул на дом священника. Ставни и ворота были заперты. Казалось, все в нем было тихо". В сущности, два пейзажа, и различие между ними мотивировано сменой настроения Петра Гринева.
Иногда, чтобы передать внутреннее движение, художник трансформирует принципиально одну и ту же подробность. Вот так, например, Толстой раскрывает извечную, как он любил говорить, "текучесть характера". Анна, встречающая на балу Вронского, была "прелестна". "Прелестно это красивое лицо в своем оживлении, но было что-то ужасное и жестокое в ее прелести". "Бесовское", - говорит Кити. А затем новая встреча Анны с Вронским. "Лицо ее блестело ярким блеском, но блеск этот был невеселым, он напоминал страшный блеск пожара среди темной ночи". Возвратившись от Бетси (где вновь увидела Вронского), предчувствуя неприятный разговор с мужем, правдивая Анна вдруг обнаруживает в себе способность притворяться: "Анна говорила, что приходило ей на язык, и сама удивлялась, слушая себя, своей способности лжи. Как просты, естественны были ее слова и как похоже было, что ей просто хочется спать". Чехов восхищался портретным мастерством великого Толстого: "вы только подумайте, ведь это он, он написал, что Анна сама чувствовала, видела, как у нее блестят глаза в темноте. Серьезно, я его боюсь - говорил Чехов, смеясь и как бы радуясь этой боязни (из воспоминаний И.Бунина).
Но бывают случаи в мировой литературе, когда вещный, предметный мир как бы заменяется словесными стилевыми формами - монологами и диалогами. Это относится прежде всего к очень идеологизированным произведениям искусства. Речь идет о таких явлениях словесной культуры, где образ не есть только отражение реального мира, а есть сублимация отчетливой идеи автора. Такой, так сказать, интеллектуализированный образ трудно воспроизвести одними конкретно-чувственными подробностями. Здесь упомянутые монолог и диалог как бы становятся сами предметными деталями, средством характеристики образа. Вообще понять значение этих средств просто, но бывают и очень трудные случаи. Одному из таких "случаев" выдающийся литературовед М.М.Бахтин дал свое замечательное объяснение. Речь, понятно, идет о творчестве Достоевского. В отличие от Гоголя Достоевского интересует не только бедный чиновник в его материальном существовании, но более всего самосознание такого героя. Центральный персонаж романа "Бедные люди" Макар Девушкин интересен автору не тем, как он живет, а тем, как он осознает себя и окружающий мир. Героиня "Преступления и наказания" Сонечка Мармеладова не добродетельная проститутка или женщина, добровольно продающая себя ради близких - певунья в "Парижских тайнах" Эжен Сю, Фантина в "Отверженных" Гюго, героиня в стихотворении Некрасова "Еду ли ночью по улице темной", и героиня повести Салтыкова "Запутанное дело" - Соня идеологизирована очень высоко; в нашем сознании она прежде всего символ христианской любви и всепрощения. И читатель как бы дорисовывает ее внешний облик, вчитываясь в ее диалоги с Раскольниковым. Достоевский старается найти в текстах реальных людей философское содержание и отсюда конструирует свои оригинальные идеологические схемы. В таком духе он реагирует на записку дочери Герцена в 1876 году о самоубийстве: "Предпринимаю длинное путешествие. Если самоубийство не удастся, то пусть соберутся все отпраздновать мое воскресение из мертвых с бокалами клико. А если удастся, то я прошу только, чтобы схоронили меня, вполне убедясь, что я мертвая, потому что совсем неприятно проснуться в гробу под землею. Очень даже нешикарно выйдет" (Курсив Достоевского). Отсюда у Достоевского и конструируется философия "самоубийцы от скуки", "атеиста-материалиста". А в конце эта его конструкция приводит к образу философа, который отказывается от будущей "мировой гармонии, купленной ценой неисчислимых человеческих мук" (это об Иване Карамазове). Об этом главном персонаже итогового романа Достоевского автор говорит так. Иван хочет убийства своего отца, но только при том условии, что он сам не только внешне, но и внутренне останется непричастен к нему. Он хочет, чтобы убийство случилось как роковая неизбежность, не только помимо его воли, но и вопреки ей. "Знай, - говорит он Алеше, - что я его (отца) всегда защищу. Но в желаниях моих я оставляю за собой в данном случае простор". Это можно разложить на две реплики: "Я не хочу убийства отца. Если оно случится, то вопреки моей воле. Но я хочу, чтобы убийство совершилось вопреки этой моей воле, потому что тогда я буду внутренне непричастен к нему и ни в чем не смогу себя упрекнуть". Смердяков угадывает вторую реплику этого внутреннего монолога, но понимает ее по-своему: как нежелание умного человека дать улики, доказывающие его соучастие в преступлении.
Соответствующие страницы книги Бахтина о Достоевском раскрывают наиболее конкретно и впечатляюще различия в предметном мире искусства.