В написанной в эмиграции «Иностранке» Довлатов пойдёт дальше: человек — табула раса не только для других, но и для себя. Героиня «Иностранки» эмигрирует по неясным причинам. Ее поступок безотчётен: на родине у Маруси полный комплект любящих родителей, поклонники, наряды, материальное благополучие. Но, будучи “девушкой из хорошей семьи”, с вполне предписанным будущим, она возненавидела своего положительного и корректного мужа Диму. Обладая беззаботным и лёгким характером, страдала от легкомыслия соответствующего её требованиям Разудалова.
В лабиринте абсурдной действительности и непредсказуемых человеческих поступков Довлатов сохраняет единственную достойную позицию — “сочувствие движению жизни в целом”. Спасение от парадоксальности видится в неизменной высшей объективности, которая сродни созерцательности, бездействию. Этим объясняется и пассивная, на первый взгляд, позиция Алиханова, будто подчиняющегося обстоятельствам: “Всю жизнь я ненавидел активные действия любого рода. Слово «активист» для меня звучит как оскорбление. Я жил как бы в страдательном залоге. Пассивно следовал за обстоятельствами. Это помогало мне для всего находить оправдания”.
Безрадостный июнь Алиханова сродни болдинской осени: вокруг минное поле жизни, впереди — ответственное решение, нелады с властями, опала, семейные горести. Неразрешимые вопросы реализуются маленькими трагедиями. Личные драмы героев обретают облик «Повестей Белкина», лишённых счастливых жизненных финалов. Творческий взлёт сочетается с жизненным крахом. Герой, впавший в задумчивость, оставлен автором в точке выбора. Величие гения не умаляет у Довлатова ценности грешной и маленькой человеческой жизни. Более того, сам Пушкин — гениальный маленький человек, который “высоко парил, но стал жертвой обычного земного чувства, дав повод Булгарину заметить: «Великий был человек, а пропал, как заяц»”. Герой Довлатова не велик, но столь же пропащ. Как и Пушкин, он не преодолевает, а осваивает жизнь. Ему близко пушкинское невмешательство в нравственность, его “олимпийское равнодушие”: “Не монархист, не заговорщик, не христианин — он был только поэтом, гением, сочувствовал движению жизни в целом. Его литература выше нравственности. Она побеждает нравственность и даже заменяет ее. Его литература сродни молитве, природе...”
Не вознося Пушкина на мраморную высоту, уподобляя его литературу нечеловеческой грандиозности природы, Довлатов тем самым напоминает нам о назначении гения — озарять нормой и гармонией тёмный человеческий путь, не порывая с абсурдным миром, но и не подчиняясь ему. Свободная от внутреннего пиетета, снижающая пушкинскую тему и одновременно возвращающая ей остроту книга Довлатова перекликалась со сверкающе-безоглядными «Прогулками с Пушкиным» Синявского.
В сборнике «Компромисс» Довлатов — герой и автор — выбирает между лживым, но оптимистичным взглядом на мир и подлинной жизнью с её трёхгрошовыми трагедиями, безобразием и ущербом. Подрумяненные, приукрашенные журналистские материалы Довлатова не имеют ничего общего с действительностью, изображённой в комментариях к ним. “Подлинная жизнь” вытесняется в комментарии, которые, впрочем, становятся у Довлатова основным содержанием новелл. Довлатов уводит читателя за кулисы: вот фасад события — а вот простой и однозначный смысл вещей, вот пышные театральные декорации — а вот кирпичная стена, огнетушитель, верёвки, вот газетное враньё и притворство — а вот люди, которые за этим стоят.
Отвергая мелкие житейские компромиссы, Довлатов всё же оставляет за собой право на единственный компромисс — соглашение с общим течением жизни. Довлатов не собирается корректировать реальность, он лишь хочет восстановить бескомпромиссную простоту нормы. Норму языка, не знающего пустотелых слов. Норму свободы. Норму разума.
В нашей абсурдной действительности Довлатов “сидит на чемодане”, готовый в любой момент оставить нажитое («Чемодан»). Каждый рассказ в сборнике «Чемодан» — о важном жизненном событии, непростых обстоятельствах. «Куртка Фернана Леже» — о выборе жизненного пути, «Поплиновая рубашка» — о любви и женитьбе, «Приличный двубортный костюм» — о неудавшихся попытках сделать карьеру. Но во всех этих серьёзных, а подчас и драматичных ситуациях автор “собирает чемодан”, который становится олицетворением его эмигрантской, кочевой жизни. «Чемодан» — история человека, не состоявшегося ни в одной традиционной роли, профессии. Каждая вещь в чемодане Довлатову не в пору: натирают номенклатурные ботинки, отвратительны фарцованные носки, не носится офицерский ремень. Герой Довлатова одинаково нелепо себя чувствует, фарцуя носками, занимаясь журналистикой, утверждаясь на поприще монументальной скульптуры.
В чемодан помещены по большей части ненужные вещи, от которых автор не спешит избавиться, укрепляясь тем самым в излюбленной мысли о невозможности отделить лишнее от необходимого. Для того чтобы нажить это барахло, требовалось волноваться, участвовать в жизни, рисковать, испытывать болезненные личные переживания. А значит, “всё, что происходит, серьёзно” — какую бы неистовую улыбку оно ни вызывало, какое бы жалкое выражение ни получило.
Бесполезные вещи Довлатов везёт в эмиграцию как бесценный клад, между двумя крышками помещается судьба в её материальном выражении. Мы принуждены тащить за собой нелёгкую поклажу, но это не сковывает свободы наших передвижений, не заставляет принимать готовые модели существования. Живу, но всегда готов сложить вещи. Владею некоторой собственностью, но всегда готов от неё отказаться. Большим идеям предпочитаю то, что под рукой.
Чувство свободы от навязываемой нам реальности просвечивает во всех книгах Довлатова. Его, собственно, и можно назвать нормой. Шагом от парадокса к трюизму.