Колокольчики мои,
Цветики степные,
Что звените вы в траве,
Тёмно-голубые?
Старину ль зовёте вы?
Будущие ль годы?
Новагорода ль вам жаль?
Дикой ли свободы?
..........................
Колокольчики мои
В ковыле высоком!
Вы звените о былом
Времени далёком.
Обо всём, что отцвело,
Чего нет уж боле,
О боярах на Руси,
О козацкой воле!
Колокольчики мои,
В золотистом жите
О гетманщине лихой
Звените, звените!..
Функция дорожного колокольчика, применённая к колокольчику-цветку, существенно видоизменялась. Тот своим характерным звоном должен был обозначать некоего индивидуального человека — седока или хозяина. Степные цветки никому не принадлежат — поэтому звонят, что называется, “обо всех” — и, конечно, о русской истории, движением которой определена жизнь и современная судьба этих “всех”.
В последующих редакциях стихотворения было убрано это перечисление мотивов старины — тем “звона” колокольчиков. Зато появился мотив езды, бега, сопряжённый с традиционным представлением о колокольчике под дугой:
Конь несёт меня стрелой
На поле открытом,
Он вас топчет под собой,
Бьёт своим копытом…
Введённый мотив движения в данном случае ещё более расширил исходную символику “колокольчика”. Знак индивидуальности, звук отдельной “личности”, колокольчик к тому же стал исполнять мелодию, сопряжённую с исходной “оппозиционной” наполненностью этой личности относительно к существующим порядкам в стране, и при этом стал осознаваться, помимо всего прочего, живым, естественным, “природным” существом, кровно связанным с общерусскими задачами. Перезвон колокольчиков-цветков оказался родственен общему “звону колоколов”:
Громче звон колоколов,
Гусли раздаются,
Гости сели вкруг столов,
Мёд и брага льются,
Шум летит на дальний юг
К турке и венгерцу —
И ковшей славянских звук
Немцам не по сердцу!.. 21
Эта мифология “колокольчика” опять-таки преломляется в поэзии Башлачёва в очень причудливых образах:
Как ходил Ванюша
бережком вдоль синей речки,
Как водил Ванюша
солнышко на золотой уздечке.
Душа гуляла,
Душа летела,
Душа гуляла
В рубашке белой,
Да в чистом поле
Всё прямо, прямо.
И колокольчик
Был выше храма…
(“Ванюша”)
Какой именно “колокольчик”? Цветок?.. Наверное, цветок — потому что символ принимает в данном случае “сборный” облик: и цветок, и “однозвучный” предмет, который “под дугой”, и сердце, которое “звенит под рубашкою”, — всё это становится “выше храма”, ибо только оно своей знаковой символикой способно противостоять неуютному и неустроенному быту людей, которые “строили замок, а выстроили сортир”…
И рядом — та же непременная “тройка”, способная “унести” куда-то в иной быт, к иным знаковым комплексам, и превращается в знак лирического желания:
Кони мечтают о быстрых санях —
Надоела телега…
(“Осень”)
Звенели бубенцы. И кони в жарком мыле
Тачанку понесли навстречу целине…
(“Петербургская свадьба”)
Ни узды, ни седла. Всех в расход.
Всё до тла.
Но кой-как запрягли. И вон — пошла на рысях!..
(“Посошок”)
Мы запряжём свинью в карету,
А я усядусь ямщиком,
И двадцать два квадратных метра
Объедем за ночь с ветерком…
(“Мы льём своё больное семя…”)
Мечта о “быстрой езде” остаётся мечтой — и, соответственно, уходит и “колокольчик”, оставшийся непонятным и неясным “звоном”, который оказывается во вполне чуждом контексте то смерти, то “вязкой копоти”:
Да кто вам сказал, что шуты умирают от скуки?
Звени, мой бубенчик! Работай, подлец, не молчи!
(“Похороны шута”)
Прозвенит стекло на сквозном ветру,
Да прокиснет звон в вязкой копоти,
Да подёрнется молодым ледком…
(“Егоркина былина”)
И звуковой образ “звона” странно сопрягается со зрительным образом “звезды”:
…ведь подать рукою —
И погладишь в небе свою заново рождённую звезду,
Ту, что рядом, ту, что выше,
Чем на колокольне звонкой звон.
Да где он? — Всё темно…
(“Сядем рядом…”)
Звезда! Я люблю колокольный звон…
С земли по воде сквозь огонь в небеса звон…
(“Спроси, звезда”)
Самое интересное, что все эти видимые фантасмагории — насквозь литературны: при желании здесь можно выделить десятки характернейших поэтических мотивов. Собственно, это обстоятельство признавал сам Башлачёв. В единственном своём интервью, данном газете “Рекламно-информационное обозрение”, на вопрос: “Что такое рок?” он ответил: “Рок — это слияние разных мифов, только поданных в современном изложении”.
С этой точки зрения лирика Александра Башлачёва — это реквием по русской классической поэзии, ориентированный на прошлый век и — конкретно — на пушкинское время. И если во “Времени колокольчиков” фигурирует “Царь-колокол”, то в стихотворении “Петербургская свадьба” — “Царь-Пушкин”. Обратим внимание: стихотворение написано в ноябре 1985 года, когда никакого “Петербурга” уже не было. Но не было, по существу, и “Ленинграда”. Был “Питер”, город, в котором, по выражению Башлачёва, “не можно жить, а стоит жить”.
В цитированном выше интервью приведено интересное рассуждение СашБаша: “Возьми хотя бы название города — Питер. В моей голове оно читается Пиитер. Постоянно. Помнишь: “Пиитер, я — поэт…” Но это слово для меня связано не с пиететом, а с корнем “пить”. Это гораздо проще. Я, в основном, стараюсь идти к старым корням. Я глубоко убеждён, что любой город хранит в себе свою древнюю географию. Люди её не помнят, но она есть. В одном месте была берёзовая роща, а в другом рос столетний дуб, ещё в каком-то была топь. И они естественным образом связаны с нашим временем. Эта нить — что называется, связь времён — никогда не рвалась. Скажем, где была топь, там никогда не построят храм. Через 200лет на месте берёзовой рощи — спокойный район, а где была топь — наоборот, опасный так или иначе. А где был дуб — срубили его и построили храм. Самое главное, когда лес рубят, его рубят на корню, то есть корни всегда остаются в земле. Они могут тлеть сотни лет, могут смешаться с землёй, но они остались — корни этих деревьев. По моему убеждению, это не может не влиять на весь ход последующих событий…” 22
В “Петербургской свадьбе” это же рассуждение “опрокинуто” на общественные “корни”:
За окнами — салют… Царь-Пушкин в новой раме.
Покойные не пьют, да нам бы не пролить.
Двуглавые орлы с подбитыми крылами
Не могут меж собой корону поделить.
Подобие звезды по образу окурка.
Прикуривай, мой друг, спокойней, не спеши.
Мой бедный друг, из глубины твоей души
Стучит копытом сердце Петербурга.
В 1970–80-е годы, время основного творчества А.Башлачёва, наблюдался характерный всплеск “всенародной” любви к Пушкину, к декабристам, очередной взлёт “народного пушкиноведения”, ознаменованный множеством книг разного толка о пушкинской эпохе… Эта эпоха в те годы стала знаковой: она была наиболее показательной с точки зрения противостояния множественным мерзостям современности. Элементом массовой культуры стали шариковые ручки, стилизованные под гусиные перья — символ “свободного творчества”, невозможного в новую эпоху. Явилось множество романизированных и идеализированных биографий “кавалергардов” и “синих гусар” — декабристов, “благородных” цареубийц. Возникла романтика дуэльных пистолетов, столь непохожих на автоматы Калашникова. Ну и, естественно, в русском романтическом сознании явилась “тройка удалая” и “колокольчик однозвучный”…
В единственном некрологе погибшего Башлачёва, напечатанном в феврале 1988года в том же “Рекламно-информационном обозрении”, было написано: “Когда-то Арсений Тарковский очень точно заметил: гений приходит в мир не для того, чтобы открыть новую эпоху, а для того, чтобы закрыть старую. Досказать то, что не смогли досказать другие, подвести итог и поставить точку. СашБаш закрыл собою время колокольчиков”.
Грустно, но с этим приходится соглашаться.
Примечания
1 Стихи А.Башлачёва цитируются по машинописному сборнику, составленному череповецкими друзьями СашБаша после его гибели. В этом сборнике учтены сохранившиеся автографы поэта и варианты его концертных исполнений.
2 НиколаевА.И. Словесное и до-словесное в поэзии А.Башлачёва // Вопросы онтологической поэтики. Потаённая литература. Исследования и материалы. Иваново, 1998. С.207.
3 ГогольН.В. Мёртвые души // Собр. соч.: В 9т. М., 1994. Т.5. С.225.
4 ПыляевМ.И. Старый Петербург. Рассказы из былой жизни столицы. СПб., 1889. С.195.
5 Здесь и далее шрифтовые выделения в цитатах наши. — В.К.
6 Вестник Европы. 1810. №19. С.222.
7 Произведения Пушкина цитируются по Большому академическому изданию (Т.1–16, АН СССР, 1937–1949). В скобках указываются том и страница.
8 Московский телеграф. 1825. №1. С.49.
9 МихельсонМ.И. Русская мысль и речь. Своё и чужое. Опыт русской фразеологии. М., 1994. Т.2. С.49.
10 Северная пчела. 1825. №74, 20 июня.
11 См.: Песни русских поэтов. Л., 1988. Т.1. С.610.
12 ЛажечниковИ.И. Соч.: В 2т. М., 1986. Т.1. С.413.
13 См.: Песни русских поэтов. Т.1. С.534–536.
14 Песни русских поэтов. XVIII — первая половина XIX века. Л., 1936. С.575.
15 ШукшинВ. Собр. соч.: В 6т. М., 1993. Т.3. С.124–128.
16 ЭйдельманН. Пушкин: История и современность в художественном сознании поэта. М., 1984. С.344.
17 ДостоевскийФ.М. Полн. собр. соч.: В 30т. Л., 1980. Т.21. С.264.
18 ГогольН.В. Собр. соч. Т.4. С.282.
19 Северянин Игорь. Соч.: В 5т. СПб., 1995. Т.2. С.161.
20 Жизнь растений: В 6т. М., 1981. Т.5. Ч.2. С.447–459.
21 ТолстойА.К. Полн. собр. стихотв.: В 2т. Л., 1984. Т.1. С.502–503, 55–57.
22 Рекламно-информационное обозрение. 1988. №2 (18).