Ещё один парафраз пушкинского «Зимнего утра» мы найдём в стихотворении «Мороз и солнце, опять, опять…» (1916), не включённого Ивановым в прижизненные сборники. Анализируя этот пример цитации, Т.В.Данилович пишет, что “в использовании ранним Г.Ивановым явной и скрытой форм цитации сказалась нацеленность поэта на сохранение классических поэтических принципов (и в первую очередь — Пушкина как недосягаемой вершины), на усвоение поэтической традиции и укоренение в ней” 14. Действительно, цитирование Пушкина у поэта неточное, но это ещё и становится принципиальной установкой, так как для него важно не столько воссоздание пушкинской строки (то есть поддержание традиции), сколько введение поэта в диалог культур. Упоминаемый в этом стихотворении “первый снег” отсылает нас к эпиграфу первой главы «Евгения Онегина»: “И жить торопится, и чувствовать спешит” (Кн.Вяземский). Стихотворение П.Вяземского «Первый снег», откуда взяты эти строчки, создаёт картину “погони героя за жизнью и скоротечности искренних чувств”, что соотносилось с духовным состоянием Онегина:
И, чувства истощив, на сердце одиноком
Нам оставляет свет угаснувшей мечты 15.
Лирический герой Г.Иванова ощущает нечто подобное, но это уже не онегинская хандра, а мироощущение человека нового времени. За картиной наступления зимы проступает острое желание увидеть прежнюю гармонию, традиционно в русской культуре связываемую с именем Пушкина, когда вокруг “осень в тревожном сне” (показательно в этом плане переосмысление указанного времени года, для великого поэта весьма плодотворного и даже умиротворяющего). Первая и последняя строфы объединены в своеобразное композиционное кольцо, повторы слов звучат словно настойчивое заклинание, а между ними — строки о днях той самой “тревожной осени”:
Мороз и солнце, опять, опять.
Проснись скорее, довольно спать.
Ты видел осень в тревожном сне.
Проснись! Всё было в минувшем дне.
.........................................................
Мы все грустили, томились все
О снежной, белой, святой красе.
Так трудно было вздохнуть порой,
И вот нагрянул весёлый рой.
.........................................................
Простор морозный, и первый снег,
И в сердце радость нежданных нег,
Проснись скорее, довольно спать:
Зима и солнце пришли опять.
Смена местоимений имеет важное значение. У Пушкина лирический герой обращается к героине, предлагая ей полюбоваться красотой зимнего утра, и строки “Вечор, ты помнишь, вьюга злилась…” и “А нынче… погляди в окно…” противопоставлены как времена суток, запечатлена действительно смена погоды за одну ночь, это-то и потрясает героя, рождает радостное чувство, с которым он хочет поделиться с возлюбленной (отношения Я — ТЫ). У Г.Иванова появляется обобщённое МЫ (“Мы все грустили, томились все…”), кроме того непонятно, кто же этот ТЫ в мужском роде, с которым ведёт диалог лирический герой (“Ах, ты не видел, ты спал…”). Очень похоже на разговор с самим собой, словно поэт обращается к собственной памяти в поисках пушкинских строк, и они находятся, как всплывает в сознании знаменитая “осень” уже как биографически значимое время года и как символ XIX века (своеобразный аналог слову “вечор”). В таком контексте МЫ воспринимается как “наше поколение”, люди нового века, так и рождается диалог, перекличка веков, где имя Пушкина становится знаком посвящённых, которым они, словами В.Ходасевича, “аукаются”.
Ещё одна тема связывает имена двух поэтов — Петербург. Г.Иванов считал себя петербургским поэтом, вкладывая в это понятие верность классическим традициям, стремление к чистоте и ясности поэтического языка. Традиция изображения Северной столицы в русской лирике достаточно солидная, но, думается, это именно Пушкин звучит в стихотворении «Стучат далёкие копыта…» (сб. «Лампада»). Г.Иванов описывает ночной Петербург как мёртвый город, одновременно величественный и страшный в своей красоте. Верный своей акмеистической выучке, он описывает узнаваемые архитектурные приметы:
Стучат далёкие копыта,
Ночные небеса мертвы,
Седого мрамора сердито
Застыли у подъезда львы.
Известный эпизод из «Медного Всадника», когда Евгений бежит от “кумира на бронзовом коне”, воссоздаётся Ивановым очень точно, только сам “Всадник Медный” у него не появляется, как, впрочем, и бедный Евгений. Картина ночной погони рисуется Г.Ивановым звуковыми образами (“Но что за свет блеснул за ставней, // Чей сдавленный пронёсся стон?”), “старомодный вальс” возвращает нас в те далёкие времена.
Г.Иванов мыслит литературными образами, и ночной Петербург вызывает в его памяти пушкинские строки. Его лирический герой ассоциирует себя с Евгением: безотчётный страх перед немыми изваяниями словно толкает его к побегу. Луна, освещающая мостовую, становится знаком, сближающим разделённые во времени строки.
| Г.Иванов | А.Пушкин |
| Луны отвесное сияньеИграет в окнах тяжело,И на фронтоне изваяньяБелеют груди, меч, крыло…...........................................И хочется бежать, не глядя, По озарённой мостовой… | И он по площади пустойБежит и слышит за собой —Как будто грома грохотанье —Тяжёло-звонкое скаканьеПо потрясённой мостовой.И, озарён луною бледной,Простёрши руку в вышине,За ним несётся Всадник МедныйНа звонко-скачущем коне… |
Оба произведения написаны четырёхстопным ямбом, при известной доле воображения довольно ярко имитирующим это “тяжёло-звонкое скаканье”. Психологическое состояние растерянности и ужаса Евгения перед лицом державной власти оказывается созвучным ощущению катастрофичности бытия героем века двадцатого, естественным мыслится желание бежать, но уже от времени, а может быть, и от себя самого, осознавшего в новой эпохе дыхание смерти.
Подчёркнуто литературное мышление автора делает цитату средством поэтического диалога, по словам Т.В.Данилович, “это одновременно и дань акмеистической установке на вовлечение мировой культуры в интертекстуальный диалог, и способ оттачивания собственного поэтического мастерства”. Но далее исследователь делает вывод, что “в период эмиграции задача поддержания традиции замещается у поэта ориентацией на её развитие”, что в ранней лирике “первоисточник используется прежде всего как образец для подражания, но не как потенциальный субъект равноправного диалога” 16. Думается, что уже ранняя лирика Г.Иванова даёт основания считать, что с самого начала поэт придерживался установки на неточное цитирование как на возможность “разговора по душам” с поэтами прошлого, что предполагает момент полемики (в частности, принципиальная невозможность пушкинской гармонии человека с миром, о чём шла речь в начале статьи). Другое дело, что Г.Иванов, как нам кажется, с горечью констатирует факт победы “мирового уродства”. При такой ситуации поэт волей-неволей берёт на себя миссию развивать традиции. “Классичность” Г.Иванова как естественная и органическая черта его поэзии отмечалась уже в его ранних сборниках.
Цитируя Пушкина, Г.Иванов не только самоопределяется как поэт, но и осознаёт своеобразие эпохи, в которую ему довелось творить. Утрата гармонии стала фактом не только человеческого существования, но и фактом культуры. Удастся ли сберечь Пушкина в “надвигающемся мраке” — вот какой вопрос задаёт Г.Иванов. Спустя почти сто лет мы задаём себе этот же вопрос. Но если Пушкин до сих пор жив, может быть, в этом есть и толика участия Г.Иванова.
Список литературы
1 Блок А.А. Собрание сочинений: В 8 т. М.–Л., 1960. Т.3. С. 377.
2 Гордин А.Я. Распад, или Перекличка во мраке // Знание — сила. 1990. № 12. С. 43, 45.
3 Муравьёва О.С. Образ Пушкина: исторические метаморфозы // Легенды и мифы о Пушкине. СПб., 1999. С. 124.
4 Ходасевич В. Колеблемый треножник // Цит. по: Муравьёва О.С. Указ соч. С. 125.
5 Иванов Г.В. Собрание сочинений: В 3 т. М., 1994. Т. 3. С. 475.
6 Гинзбург Л.Я. О лирике. М., 1997. С. 178, 179.
7 Иванов Г.В. Указ соч. С. 193.
8 Трушкина А.В. Пушкин в художественной системе эмигрантской лирики Георгия Иванова // Национальный гений и пути русской культуры: Пушкин, Платонов, Набоков в конце XX века. Омск, 1999. Вып. I. С. 180.
9 Трушкина А.В. Указ соч. С. 181.
10 Иванов Г.В. Указ соч. Т.1. С. 93. (Здесь и далее все стихотворные цитаты из Иванова даны по этому источнику.)
11 ДаниловичТ.В. Поэзия русского зарубежья: Творчество Г.Иванова в аспекте интертекстуального анализа // Наука о литературе в XX веке: история, методология, литературный процесс. М., 2001. С. 260.
12 Мурзак И., Ястребов А. Динамика сюжетов в русской литературе XIX века. М., 1996. С. 70.
13 Данилович Т.В. Указ соч. С. 258, 259.