Теперь ничто не мешает внимательному читателю ещё раз целенаправленно проштудировать рассказ Набокова и убедиться в том, что, во-первых, “вдаль уже тронувшиеся, пятнадцать дорожных лет” могут восприниматься как метафора не только начала движения поезда, но и как уподобление отношений героя и героини движению постепенно набирающего скорость автомобиля. И, во-вторых, в том, что гибель Нины именно в автомобильной катастрофе с неизбежностью предсказана уже в самом начале «Весны в Фиальте». Здесь читатель натыкается на такой портрет героини: “...она на мгновение осталась стоять, полуобернувшись, натянув тень на шее, обвязанной лимонно-жёлтым шарфом”. Зловещий оборот “натянув тень (шарфа) на шее”, как представляется, призван напомнить тому, кто взялся перечитывать «Весну в Фиальте» во второй, третий или n-ный раз, о нелепой и трагической смерти Айседоры Дункан (между прочим, побывавшей замужем за человеком, некоторыми своими чертами весьма напоминавшим набоковского Фердинанда): “...Айседора спустилась на улицу, где её ожидала маленькая гоночная машина, шутила и, закинув на плечо конец красной шали с распластавшейся жёлтой птицей, прощально махнула рукой и, улыбаясь, произнесла последние в своей жизни слова <...> Красная шаль с распластавшейся птицей и голубыми китайскими астрами спустилась с плеча Айседоры, скользнула за борт машины, тихонько лизнула сухую вращавшуюся резину колеса. И вдруг, вмотавшись в колесо, грубо рванула Айседору за горло <...> Через два часа, около студии Дункан в Ницце раздался стук лошадиных копыт. Это везли тело Айседоры из морга домой. Её уложили на софу, покрыли шарфом, в котором она танцевала” (Шнейдер И.И. Встречи с Есениным. Воспоминания. М., 1965. С. 101–102. Ещё один намёк на неизбежность автокатастрофы, подстерегающей героиню рассказа, прячется в сравнении машины Фердинанда с “гладким и (пока ещё. — О.Л.) целым” яйцом).
Остаётся под нужным нам углом рассмотреть такой важный компонент набоковского рассказа, как его заглавие, особое внимание уделив изобретённому писателем топониму “Фиальта”. Б.Бойд отмечает, что этот топоним представляет собой “контаминацию названий адриатического Фиюма и черноморской Ялты” (Бойд Б. Владимир Набоков. Русские годы. Биография. М., 2001. С.496–497). Сам Набоков о Фиюме умалчивает, на его место подставляя “фиалку”: “Я этот городок люблю <...> во впадине его названия мне слышится сахаристо-сырой запах мелкого, тёмного, самого мятого из цветов, и не в тон, хотя внятное, звучание Ялты” (в финале рассказа в руках у Нины появится “букет тёмных, мелких, бескорыстно пахучих фиалок”).
Однако действие принципа не совсем обманутых ожиданий здесь далеко не сводится к тайной подмене Фиюмом открыто продемонстрированной читателю фиалки (которая, заметим, подсунута отнюдь не жульнически, честно служа своеобразной эмблемой образа главной героини).
Важно обратить внимание на то обстоятельство, что воображаемая Фиальта окружена в рассказе Набокова реальными великими европейскими городами: в произведении упоминаются Париж, Вена, Берлин, Москва и Милан. Тем самым ненавязчиво создаётся контраст между прошлыми, вполне реальными встречами героя и героини и их последним свиданием, местом которого оказывается город-фантом. Фиальта предстаёт у Набокова местом, где причудливо смешиваются самые разнообразные культуры и народы, не теряя почти фотографического сходства с Ялтой: “...чадом, волнующим татарскую мою память, несло из голых окон бледных домов”. Ср. с описанием Крыма в «Других берегах»: “...всё было не русское — запахи, звуки, потёмкинская флора в парках побережья, сладковатый дымок, разлитый в воздухе татарских деревень <...> всё это решительно напоминало Багдад, — и я немедленно окунулся в пушкинские ориенталии”. Фиальта, таким образом, служит двойником-символом не только набоковского, но и пушкинского Крыма (чем отчасти и оправдывается многочисленность пушкинских аллюзий в тексте).
Вспомнив, что в одном из эпизодов рассказа автор говорит об “оранжерейно-влажной сущности Фиальты”, и сопоставив эту характеристику с тем местом в «Даре», где речь идёт об “оранжерейном рае прошлого”, мы поймём, что набоковская Фиальта — это своеобразный субститут земного рая для героя и героини, от которого они легкомысленно и преступно отказываются. Причём не только “оранжерейная”, но и “влажная” половинка характеристики Фиальты играет тут свою роль. В начале рассказа герой “шлёпает” по улицам городка “навстречу ручьям, без шапки, с мокрой головой”. Зато дьяволоподобный Фердинанд шествует героям “навстречу, в абсолютно непромокаемом пальто с поясом”.
Если принять подобное толкование и внимательно перечитать сцену последнего свидания неудачливых возлюбленных в Фиальте, то особое значение, как обычно у Набокова, приобретёт мимоходом упомянутая деталь: “У ног наших валялся ржавый ключ”. Это не поднятый ключ от неслучившегося счастья героев, от того рая, в который они не вошли. Несколькими строками ниже о Нине сообщается, что она, “которая запросто, как в раю, произносила непристойные словечки”, в момент решительного объяснения смутилась и испугалась.
В заключение — обещанная в начале попытка ответить на важный вопрос: какова главная функция принципа не совсем обманутых ожиданий в русскоязычных произведениях Набокова?
Наиболее правдоподобный, на наш взгляд, вариант ответа: стремление воспитать идеального читателя. Подспудными поисками адекватного читателя своих текстов автор «Весны в Фиальте» был озабочен, вероятно, более, чем все его современники вместе взятые. “...В произведениях писательского искусства настоящая борьба ведётся не между героями романа, а между романистом и читателем” («Другие берега»).
Можно сказать, что и в этом случае приводится в действие принцип не совсем обманутых ожиданий: читатель по мере сил вникает в содержание текста и, как правило, не остаётся разочарованным, но тайной самоцелью текста оказывается тренировка различных уровней читательского внимания; в идеале — формовка читателя, конгениального автору.
“Часто пишется — казнь, а читается правильно — песнь”, — написал однажды Осип Мандельштам, и эта строка отразила один из ключевых принципов его поэтики. У Набокова — если пишется “казнь”, а “читается правильно — песнь”, то про “казнь” читателю также не рекомендуется забывать.
Чтобы не перегружать эту работу ссылками на бесчисленное количество набоковедческих исследований, сразу же назовем две лучшие статьи, написанные специально о «Весне в Фиальте»: Saputelli L. The Long-Drawn Sunset of Fialta // Studies in Russian Literature in Honor of V.Setchkarev. Columbus, 1988; Жолковский А.К. Philosophy of composition (К некоторым аспектам структуры одного литературного текста) // Культура русского модернизма. Статьи, эссе, публикации. В приношение В.Ф.Маркову. М., 1993. Среди общих работ особо отметим исследования А.А.Долинина.