Вы мне позвольте при лунном сиянии
Правду ему показать.
Н. А. Некрасов
В 1864 году Николай Алексеевич Некрасов пишет стихотворение «Железная дорога» — одно из самых драматичных своих произведений. Наряду с достаточно оптимистичными стихотворениями и поэмами этой поры — «Железная дорога» совершенно иного плана. По масштабу событий, по своему духу это сравнительно небольшое стихотворение — настоящая поэма о народе. Но если в предыдущих произведениях поэт свято верил в приход «светлого будущего», то теперь он с горечью говорит:
Вынесет все — и широкую, ясную
Грудью дорогу проложит себе.
Жаль только — жить в эту пору прекрасную
Уж не придется — ни мне, ни тебе.
Некрасов чутко слышит время. В начале 60-х годов XIX века казалось, что достаточно небольшого усилия, и народ свергнет крепостное право, а вместе с ним и самодержавие, наступит счастливое время. Но крепостное право отменили, а свобода и счастье так и не наступили. Отсюда реальное осознание поэтом того, что это долгий исторический процесс, до конечного результата которого ни он, ни его «внуки» не доживут. В стихотворении изображен народ в двух ипостасях: великий труженик, по делам своим заслуживающий всеобщего уважения и восхищения, и терпеливый раб, которого остается лишь пожалеть, не оскорбив этой жалостью.
Повествование открывается картиной природы, написанной сочно, пластично и зримо. Уже первое по-мужицки раскатившееся слово «ядреный» («воздух ядреный»), столь необычное для лирики природы, дает особое ощущение свежести и вкуса здорового воздуха и оказывается дерзкой заявкой на демократизм для того, чтобы рассказать о тяжести и подвиге народного труда.
Славная осень! Морозные ночи,
Ясные, тихие дни... Нет безобразья в природе! И ночи,
И моховые болота, и пни —
Все хорошо под сиянием лунным,
Всюду родимую Русь узнаю...
Быстро лечу я по рельсам чугунным,
Думаю думу свою...
Но в отличие от природы, людское общество полно противоречий, драматичных столкновений и «неразрешимых» проблем. Для того чтобы рассказать о тяжести и подвиге народного труда, поэт обращается к приему, достаточно известному в русской литературе,— описанию сна одного из участников повествования. Сон Вани — это не только условный прием, а реальное состояние мальчика, в чьем растревоженном воображении рассказ о страданиях, с которым обращается к нему рассказчик, рождает фантастические картины с ожившими под лунным сиянием мертвецами и странными песнями.
Чу! восклицанья послышались грозные!
Топот и скрежет зубов;
Тень набежала на стекла морозные...
Что там? Толпа мертвецов!
Грабили нас грамотеи-десятники,
Секло начальство, давила нужда...
Все претерпели мы, Божии ратники,
Мирные дети труда!
В картине сна труд предстает и как небывалое страдание, * как осознаваемый самим народом подвиг. Отсюда та высокая патетическая манера, в которой говорится о людях, вызвавших i жизни бесплодные дебри и обретших могилу. Картина свежей и прекрасной природы, открывающая стихотворение, не только контрастирует с картиной сна, но и соотнесена с ней в величии и поэтичности.
...Братья! вы наши плоды пожинаете!
Нам же в земле истлевать суждено...
Все ли нас, бедных, добром поминаете.
Или забыли давно!..
Не ужасайся их пения дикого!
С Волхова, с матушки Волги, с Оки,
С разных концов государства великого —
Это все братья твои — мужики!
Иное — картина пробуждения. Если ранее автор был патетичен, то здесь проявляется явная ирония. «На сцену» выходи папаша в пальто на красной подкладке — генерал, в довольно необычной для него роли — защитника эстетических ценностей! И опять разговор идет по самому большому счету.
Ваш славянин, англосакс и германец
Не создавать — разрушать мастера,
Варвары! дикое скопище пьяниц!..
Вот в каком почти всеевропейском плане предъявляет генерал обвинение уже не народу, а народам. Поэт-рассказчик не спешит опровергать генерала, который и без того саморазоблачается. С бесцеремонным хохотом входящий в стихотворение и тем нарушающий поэзию сна, генерал прежде всего антиэстетичен и уже этим противостоит картинам природы, народному труду, заявленным и оправданным в своей красоте и высокой нравственности.
В эту минуту свисток оглушительный
Взвизгнул — исчезла толпа мертвецов!
Видел, папаша, я сон удивительный, —
Ваня сказал,— тысяч пять мужиков.
Русских племен и пород представители
Вдруг появились — и он мне сказал:
Вот они — нашей дороги строители!..»
Захохотал генерал!
Именно согласно генеральскому пожеланию и пониманию показывает автор «светлую сторону»: забитый и ограбленный народ везет на себе подрядчика, торжествующую скотину с этими его «шапки долой — коли я говорю!» и «поздравляю». Самая «светлая» картина оказывается в стихотворении самой мрачной.
...труды роковые
Кончены — немец уж рельсы кладет.
Мертвые в землю зарыты; больные
Скрыты в землянках; рабочий народ
Тесной гурьбой у конторы собрался...
Крепко затылки чесали они:
Каждый подрядчику должен остался,
Стали в копейку прогульные дни!
Но подрядчик пообещал «простить недоимки» и выставить «бочку... вина» и
Выпряг народ лошадей — и купчину
С криком «ура!» по дороге помчал...
Кажется, трудно отрадней картину Нарисовать, генерал?.. Так сошлись в трагическом оптимизме начало и конец некрасовского стихотворения. Цензура поняла взрывную силу «Железной дороги», а история ее опубликования и искажений, которым она подверглась, только подчеркивают демократизм произведения и правильность линии, выбранной автором. Стихотворение «Железная дорога» остается и поныне актуальным и самым цитируемым произведением Некрасова, предсказавшего долгий путь к народному счастью.