В газетах о стихотворении сообщалось сумбурно, авторы писали всяк на свой лад. В "Последних новостях" (Париж, 1925, 30 декабря) в информации ТАСС от 29 декабря говорилось: "На столе найдено начатое стихотворение, написанное кровью". Тассовец, конечно же с чьих-то слов, определил -степень завершенности послания и, не видя его, дал ему "кровавую” характеристику. О неосведомленности журналиста свидетельствует и такая его фраза: "Поэту было только 22 года"
Заметьте, - так же, как назойливо лжесвидетели "поселяли" Есенина в "Англетере", с такой же настырностью желтые писаки сообщали о "До свиданья..." Причем сообщали по-разному. Спешившая всех опередить вульгарная “Новая вечерняя газета" 29 декабря, когда еще полной согласованности в действиях убийцы и их укрывателей не наметилось, информировала нейтрально: "На небольшом письменном столе лежала синяя обложка с надписью "Нужные бумаги". В ней была старая переписка пота". Миф о предсмертном послании уже родился, но еще не обрел законченную форму.
Очевидно, более всего читателя повергала в недоумение наша гипотеза о "забывчивом" Эрлихе, в глаза не видевшем адресованного ему послания. Ничего дерзкого в таком предположении нет. Во-первых, откуда известно, что стихотворение посвящено "Вове"? От него самого. Но даже малейшего доверия он не заслуживает. Во-вторых, "До свиданья..." в виденной нами рукописи не датировано. В-третьих, обратите внимание, Эрлих о нем поначалу нигде не распространяется, и это говорит не о его скромности, а об отчужденности "милого друга" от кем-то наспех сочиненного восьмистишья. Эрлих отличался крайним тщеславием, и непонятно его равнодушие к строкам, удержавшим этого типа на плаву известности.
Настаиваем: Эрлих "До свиданья..." увидел впервые уже напечатанным в "Красной газете". Элементарная логика подсказывает: он "забыл" его прочитать 27 декабря, так как читать было нечего. Согласитесь, если бы послание существовало в тот день, его бы показывали всякому встречному поперечному, дабы, так сказать, документально закрепить версию о самоубийстве поэта. Однако все это догадки. Обратимся к фактам, которые лишь подтверждают нашу версию. Сравнительно недавно удалось точно установить: рукописный экземпляр "До свиданья..." принес в Пушкинский Дом (ПД) 2 февраля 1930 года зав. редакцией и отдела рецензий журнала "Звезда" Георгий Ефимович Горбачев (1897-1942). Есть основательное подозрение, что оформлял прием "автографа" новоиспеченный сотрудник ПД, он же работник ГПУ М., - мы о нем расскажем. В учетных данных рукописного отдела ИРЛИ содержалась пометка о передаче того листка через Горбачева "от В. И. Эрлиха". Можно подумать, - первый исполнял поручение второго, весьма занятого мемуарами о "Сереже" или очередным сексотским заданием. Вот так Эрлих! Есенин посвятил ему последнюю исповедь своей души (допустим такое), тем самым обессмертив его, а "Вова" не нашел времени доехать от своего жилья (ул. Литераторов, д. 19, кв. 3) до Пушкинского Дома на набережной Макарова. Г. Е. Горбачев был слишком большой комиссарской персоной, чтобы находиться у Эрлиха на побегушках. Фраза из анналов Пушкинского Дома - "от В. И. Эрлиха" - лишь вынужденная дань легенде, по которой "Вове" назначалась роль адресата "есенинского” послания. Так как наше расследование приняло неожиданный оборот, расскажем о Горбачеве подробнее.
Непосредственно по приказу Троцкого Горбачев вместе с другими "кожаными куртками" организовывал в 1921-м кровавое подавление Кронштадтского восстания. Энергичный, нахрапистый, он успевал всюду: на партийной работе (одно время был секретарем Василеостровского райкома партии), в лекционной пропаганде, на марксистских педагогических курсах и т. п. Как он учился в Петроградском университете (окончил его в 1922 году), можно легко догадаться, - как и все революционеры-недоучки. В 25 лет он уже преподавал в "университете им. Зиновьева", в политической академии им. Толмачева и других вузах. Имел двух сыновей и дочь. Кумиром Горбачева являлся Троцкий, его ближайшее окружение - леворадикальное еврейство с конспиративно-заговорщическим уклоном. Когда после XIV съезда РКП(б) поджигатели мировой революции получили крепкого пинка, Горбачев пристроился в Ленинградское отделение Госиздата под начало директора Ильи Ионова, собиравшего вокруг себя остатки ленинско-троцкистской гвардии. С сентября 1925 года Горбачев работает в редакции журнала "Звезда", где занимает ведущее положение, сохраняя старые партийно - гэпэушные связи. Его слова боялись. По воспоминаниям критика Иннокентия Оксенова, Горбачев не возражал против публикации в газетах честных статей о смерти Есенина, но всемогущий Лелввич -Калмансон из Москвы одернул ленинградских литераторов. Думаем, эту "утку” пустил сам Горбачев, с помощью своих дружков из Политконтроля ГПУ наложивший вето на малейшую правду о трагедии в "Англетере".
С 1927-го по 1932 год он бился за свой партийный билет…Горбачев не примирился с исключением из партии, но вынужден был приоткрыть завесу своей потаенной деятельности. 18 февраля 1928 года покаялся, назвал троцкистов-сообщников: Куклина, Нотмана, Н. и С. Отрожденовых, Лукаса и др. Признался: "Передавал Нотману полученные оппозиционные документы (позже заявления в ЦК за подписью Троцкого и Зиновьева и др.). Был раза два или три на квартире Зиновьева на 11-й роте, однажды давал адрес, и пароль для прохода туда оппозиционерам из ЛГУ". Признаниям Горбачева поверили, в 1929-м он вновь стал коммунистом, в 1931-м “погорел” опять, однако еще через год все-таки получил красную книжечку. Сегодня предателя России в июле 1917-го, душителя восставших кронштадтских матросов в 1921-м, вдохновителя расстрелов в 1920-х. пропагандиста террора в литературе наши новые гуманисты возводят герои. Не лучше ли им заглянуть в архивные святцы? Они, как нам известно, доныне хранятся в ФCБ (Москва), в них наверняка не только о "генеральной линии партии" говорится, но и кое о чем посущественней из темной биографии Г. Е. Горбачева, автора вульгарнейших "Очерков современной русской литературы (1925).
Итак, рукопись "До свиданья..." появилась на свет из рук человека, близкие единомышленники которого (А. Я. Рубинштейн, сотрудники ГПУ), несомненно, причастны к злодеянию в "Англетере". Уже одно это обстоятельство заставляет внимательно вглядеться а каждую букву тревожного послания. Для сравнения почерка руки автора "До свиданья..." мы положили рядом подлинный автограф Есенина "Гори, звезда моя, не падай..."
Я знаю, знаю.
Скоро, скоро.
Ни по моей, ни чьей вине
Под низким траурным забором
Лежать придется также мне.
Известно, каллиграфию поэта атестовывал Д. М. Зуев-Инсаров в своей спекулятивной книжке “Почерк и личность" (М. 1929): "Предсмертное письмо Есенина характерно выраженным центростремительным направлением строк, - писал явно близкий к Лубянке спец, -что указывает на депрессивность и подавленность состояния, в котором он находился в момент писания". Даже беглого, внешнего взгляда на "До свиданья..." достаточно, чтобы не поверить Зуеву-Инсарову. Он назойливо подгоняет свою трактовку почерка поэта под официальную схему "есенинщины" и договаривается, например, до такого вывода о "подопытном": "Сердечности в натуре мало" Комментарии излишни. Более интересна указанная книжечка одним примечанием. Вот оно: "Исследование почерка Есенина сделано мною за насколько дней до его трагического конца, по просьбе ответственного редактора издательства "Современная Россия", поэта Н. Савкина".
Николай Петрович Савкин - фигура любопытная, но, конечно, он интересует нас не как жалкий стихотворец и редактор вычурной имажинистской “Гостиницы для путешествующих в прекрасном", а как человек, часто мельтешивший вокруг Есенина. В ноябре 1925-го он появлялся вместе с поэтом в Ленинграде и, видно, тогда-то и обеспечил ГПУ образцами есенинского почерка. Известно: поездка та была нервная, спешная, об истинной цели ее можно только догадываться; прятавшийся от суда Есенин явно что-то затевал. Люди же с Комиссаровской улицы в Ленинграде не дремали... Возможно, "имажинист" сыграл здесь отведенную ему тайную роль, тем более Есенина он ненавидел. Однажды поэт писал сестре: "Передай Савкину, что этих бездарностей я не боюсь, что бы они не делали. Мышиными зубами горы не подточишь" В контексте таких враждебных отношений интерес Савкина к почерку Есенина не может не настораживать.