Начнем с элементарного соображения: почему, кроме болтливых ленинградских литераторов, никто и никогда из жильцов этого дома и его работников ни единым словом не обмолвился о необычном постояльце? Зная общительный нрав Есенина, его взрывной характер, в такое единодушное молчание трудно поверить. А ведь в "Англетере" проживали постоянно многие деятели культуры: киноартисты Павел Михайлович Поль-Барон, Михаил Валерьянович Колоколов, режиссер Мариинского театра Виктор Романович Рапопорт и другие, приметные в свое время личности. Наши оппоненты возразят: может, кто-то что-то и заметил, но, по понятным причинам, боялся написать об услышанном и увиденном, - да, мол, и не до поэта было обывателям. Довод слабенький: некоторые мемуаристы встречались с Есениным мимолетно и настрочили воспоминания, а тут такая памятная жуткая история - и ни слова. Вспоминать им было нечего, весь спектакль абсурда проходил в глубокой тайне - иначе скоро бы открылось: московского беглеца в "Англетере" до официального объявления об его самоубийстве - не видели.
Приведем фрагмент разговора исследователя-есениноведа Кузнецова (декабрь 1994-го. март 1995 года) с ныне здравствующей вдовой коменданта "Англетера" Антониной Львовной Назаровой (р. 1903).
- Мне трудно об этом судить, - говорит еще бодрая седая женщина. - Я заходила в общежитие "Интернационал" (так оно тогда называлось) лишь однажды.
-А когда Вы узнали о смерти Есенина?
- Как все. 28 декабря, но этому грустному известию накануне. 27 декабря, предшествовал незабываемый для меня вечер. Примерно в 21-22 часа в нашей квартире раздался телефонный звонок. Я читала какую-то книгу, а мой муж, Василий Михайлович, незадолго перед тем вернувшийся с работы, прилег отдохнуть. Звонивший представился дворником "Англетера" "дядей Васей" и просил немедленно позвать управляющего гостиницей. Я заупрямилась, сказав, что нечего беспокоить мужа по всяким пустякам. Но "дядя Вася" заставил меня разбудить Василия Михайловича, и он подошел к телефону...
- Когда Ваш муж вернулся домой после того, как он внезапно отправился на службу поздно вечером, 27 декабря?
- Он пришел домой лишь на следующий день и рассказал мне о горе, случившемся с Сергеем Есениным. Даже говорил, что снимал с петли его тело.
-Он, если верить ему, совершал этот обряд один, или кто-то ему помогал?
-Василий Михайлович называл помощника, Цкирию Ипполита Павловича, коммунального работника. Так ли это было на самом деле - не знаю, но что муж упоминал эту фамилию - ручаюсь. Цкирия бывал в нашей квартире - веселый, высокий такой грузин, любил шумную компанию и кахетинское вино (запомним этого человека, мы еще обратимся к его возможной роли в "деле Есенина").
- Скажите, пожалуйста, а почему вечер 27 декабря Вам так крепко запомнился? Не подводит ли Вас память? Может, Вы спутали дни?
- Ни в коем случае, - возражает Антонина Львовна. - Только теперь я понимаю, что мужа вызывали именно в связи с есенинской страшной историей. Разумеется» по долгу своей тайной службы, он мне не открыл тогда правды (молчал он вплоть до своей смерти). Тот тревожный вечер я навсегда запомнила - до того Василий Михайлович обычно приходил с работы вовремя. Так было и когда он исполнял обязанности ответственного дежурного в "Астории" (ее в 25-м году пышно называли "Первый Дом Советов"). Незадолго до трагедии с Есениным скончался наш трехлетний сынишка, и в нашей семье болела своя горькая рана. В то время мы жили дружно и ни тени сомнения у меня не существовало.
- Называл ли Василий Михайлович еще какое-либо имя в связи с несчастьем в "Англетере"?
-Он рассказывал, что заходил в один из номеров гостиницы к члену партии Петрову (запомним и эту фамилию, она станет к финалу нашего следствия центральной) и якобы видел там Есенина с поникшей хмельной головой.
- Почему к Петрову? Кто он такой?
- Не знаю. Наверное, какой-то авторитетный для мужа партийный товарищ.
"Тайна Есенина" была доверена люмпен пролетарию, не только никогда не слышавшему о поэте, но вряд ли когда открывавшему какой-нибудь стихотворный сборничек. Расчет убийц оправдался: Назаров так и не понял, какую грязную тайну он покрывал. Справедливости ради надо сказать, служил он большевикам не за страх, а за совесть, служил ревностно и по-своему честно: спасал по поручению ГПУ разрушенные революцией дворцы в Ленинграде. Не брал чужой копейки - впервые сменил гимнастерку на костюм, перейдя на службу в "Англетер", но "гаврилку" (так он называл галстук) так и не научился носить. Преследовал в гостинице разврат ("мед пчел трудовых"), бесхозяйственность и прочую вольницу. Короче, подлинно мужицкая дубина пролетарской революции. Заглядываем в архивные документы. Примечательная деталь: 1 января 1926 года, спустя четыре дня после гибели Есенина, Назарову значительно повысили тарифный разряд, отправили в отпуск (заслужил), а через две недели (то есть когда отпуск закончился) вышвырнули на склад губернского отдела коммунального хозяйства "заштатным управляющим". Антонина Львовна вспоминает, какой тогда страшно кричал по ночам, как хватался за наган под подушкой. Со слов других известно - пил горькую... В 1929 году после ловко подстроенной финансовой недостачи Назаров попал под суд, сидел в "Крестах", а потом оказался в "Соловках". Вернулся из заключения физически и морально сломленным, несколько лет вновь работал в коммунальной системе на маленьких должностях, а затем, вспомнив молодость, пошел на завод. Типичная "щепка", которую с 1917-го понесло по разудалым революционным волнам, швырнуло в жуткую пучину - и из нее он уже не смог выбраться. То было и возмездие за бездумье расстрельных лет, за сокрытие "есенинской тайны".
Много раз приходилось читать, что "самоубийство" Есенина придумали журналисты, игнорировавшие вяло протекавшее милицейское расследование и даже опередившие результаты судебно медецинской экспертизы. Да, бойкие и развязные газетчики в погоне за шумихой поспешили объявить о несчастье в "Англетере". Погоня тут, конечно, была, но главное, имелось молчаливое согласие и даже поощрение цензуры, очевидно, получившей на этот счет соответствующее указание. Подобные циркуляры в архиве сохранились. Вот, например, совершенно секретный приказ (он лишь недавно стал доступен исследователям) от 21 июля 1926 года: "Всем уполномоченным Гублита. Ленинградский Гублит предлагает всем уполномоченным впредь до особого распоряжения -без согласования с Гублитом не допускать опубликования в печати материалов об обстоятельствах смерти т. Дзержинского, кроме правительственных сообщений, телеграмм ТАСС и перепечаток с московских газет "Известия" и "Правда". Нечто похожее раньше произошло с публикациями о кончине Фрунзе. Полагаем, подобное случилось и с освещением смерти Есенина (многие циркуляры доставлялись в цензуру со специальными фельдъегерями ГПУ, давались только для прочтения и возвращались на исходное тайное место).
Утверждение, что писаки сочинили "самоубийство" поэта - наивно, говорит о плохом знании жесточайшей карательной практики конца 1925-го - начала 1926 годов. Тогда подвергались строгому контролю даже стенные газеты' (При "Красной газете" выходили 'Красные клыки", а в ленинградском ГПУ- "Москит"). 7 октября 1925 года Главлит выпустил циркуляр № 3521 "О предоставлении ежемесячных сведений о стенных газетах, написанных от руки или напечатанных на пишущей машинке". Цензор Лебедев-Полянский вновь подтвердил свое драконовское предписание (позже его все-таки отменили). Во всех изданиях сидели специальные политредакторы и уполномоченные Гублита. "Красную газету" контролировал С. М. Рымшан, привлеченный прокуратурой в мае 1926 года за небольшую цензорскую оплошность к суду. Охранники печатного и устного слова (театр, кино, эстрада) торчали повсюду. 21 июля 1925 года Ленинградский губернский комитет РКП(б) устами своего Агитотдела принял решение; "Просить Губисполком дать официальное разъяснение, чтобы ни одна типография не имела права принимать в печатание ни одного издания без визы Гублита". Как советские работники реагировали на "просьбу" партийных чинов - объяснять не надо. Все сказанное выше убеждает: каратели слова всячески поощряли печатные инсинуации вокруг отрежиссированного печального события в "Англетере", как раньше содействовали есенинской травле. Это благодаря им по всему свету мгновенно распространилась (через ТАСС, РОСТА, зарубежные телеграфные агентства) лживая информация об обстоятельствах гибели русского поэта. Еще официально не были готовы результаты судебно медецинской экспертизы тела покойного, а все газеты прокричали о самоубийстве. К примеру, французское агентство “Тавас" датировало сообщение на эту тему 28 декабря ("Парижский вестник", 1925, 30 декабря). В Ленинграде таким Гермесом-лжецом выступал заведующий вечерним выпуском "Красной газеты" и одновременно сотрудник бюро РОСТА Иона Рафаилович Кугель. Но как же быть со свидетельствами людей, бывших в гостях у поэта в 5-м номере "Англетера", видевших его и беседовавших с ним? Допустим, намеренно врет Анна Яковлевна Рубинштейн, строчившая за бывшего полуофициального супруга Устинова клеветнические статейки. Так оно и было. Ведь не случайно Георгий Устинов отсутствовал на есенинской гражданской панихиде в Ленинграде, не случайно и его "самоповешение" в 1932 году, когда,. мучаясь совестью, он, быть может, пообещал рассказать правду. Врет и Эрлих, по долгу сексотской службы прикрывавший преступление... Но ведь мемуаристы ссылаются на присутствие многих "есенинских гостей" в "Англетере" - Николая Клюева и других...