Гроссман на собственном опыте испытал не только государственный гнев, аресты друзей, ночные страхи, но и долголетнее смертное оцепенение общества. И он пытается разобраться в том, что же стало причиной покорности, с которой народ принял и коллективизацию, и голод начала 30-х годов, и разгул массовых репрессий, и трагедию первого лета войны, и безжалостную государственную удавку первых послевоенных лет. Оттого и повторяет его герой с таким гневом и болью: "Страна тысячелетнего рабства". Неутомимое подавление личности неотступно сопутствовало тысячелетней истории русских. Холопское подчинение личности государю и государству". Словом "рабство" Гроссман обозначал полное отсутствие свободы личности, которая тем не менее декларативно провозглашалась государством, отправляющим безвинных людей в лагеря. Гроссмана интересовали истоки того, почему социалистическая идея свободы привела к жестокому насилию, тотальному подавлению личности, закабалению народа государством. Чем же можно объяснить крах социалистического идеала в России? Может быть, дело в том, что он был до неузнаваемости искажен именно в условиях российской действительности? Примерно так рассуждает автор и его герой, все-таки не решаясь расстаться с верой в возможность претворения социалистического идеала в жизнь. "Что ж, это, действительно, именно русский закон развития?" — прямо задает себе вопрос Иван Григорьевич. Чтобы понять, почему революция во имя свободы обернулась несвободой, торжеством насилия и власти тоталитарного государства, Гроссман обращается к личности вождя, организатора и вдохновителя Великого Октября. Ведь именно Ленин, а не Сталин поднял Россию на социалистическую революцию, "сперва к мифу национального русского характера, а затем к року, характеру русской истории". Герой Гроссмана размышляет о Ленине как типе русского человека: "Его восприимчивость к миру западной мысли, к Гегелю и Марксу, его способность впитывать в себя и выражать дух Запада есть проявление черты глубоко русской..." Анализируя нравственный облик Ленина, отмеченные биографами и мемуаристами черты его характера, Гроссман приходит к выводу, что вовсе не скромный ленинский демократизм, сердечность и внимательность к простым людям, не его любовь к Толстому и Бетховену оказали влияние на ход русской истории. Нет, "история государства российского не отобрала эти человечные и человеческие черты характера Ленина, а отбросила их как ненужный хлам". Окончательно развились и повлияли на ход революционного процесса такие черты Ленина, как нетерпимость, непоколебимое стремление к цели, презрение к свободе, жестокость по отношению к инакомыслящим, готовность, не дрогнув, смести с лица земли целые волости, уезды и губернии, оспорившие его ортодоксальную правоту. "Октябрь отобрал те черты Владимира Ильича, которые понадобились ему. Октябрю, отбросил ненужные". Россия, как "великая раба", выбрала своим вождем Ленина. Он вел страну за собой, твердо веря в то, что этот путь единственный и правильный. "И чем суровее делалась его поступь, тем тяжелее становилась его рука, чем послушней становилась его ученому и революционному насилию Россия, тем меньше была его власть бороться с поистине сатанинской силой крепостной старины".
Значит, суть рассуждений Гроссмана сводится к тому, что совершающаяся во имя высоких целей революция привела к несвободе, к дальнейшему укреплению диктатуры государства. А это, в свою очередь, требовало использовать и безнравственные средства. Неправые же методы не могут достичь правой цели. В этом смысл закона гуманистического сознания, который в России вступил в противоречие с тоталитарной государственной идеей. Таким образом, Гроссман связывал понятие свободы с общегуманистической традицией, которая утверждает право личностного выбора народа, сознательную волю каждого человека без социального, религиозного или национального насилия. Поэтому писатель-гуманист прямо заявляет в своей повести: "Там, где нет человеческой свободы, не может быть национальной свободы, ведь национальная свобода — это прежде всего свобода человека". Гроссман не ведал ни о Чехословакии 68-го, ни об Афганистане 79-го, но все-таки знал нечто неизмеримо большее: никакие самые благородные и светлые цели не могут оправдать насилие. Внутренним чутьем художника он почувствовал, что наступает время, когда нужно изо всех сил бить в вечевой колокол, чтобы пробудить народ от долгого сна, чтобы спасти и честь, и достоинство, и свободу России. И мы благодарны ему за это.