планов. Уничтожающей критике были подвергнуты стихи О. Берггольц,
М. Алигер, даже прописанного на вершине официального литературного
Олимпа М. Исаковского. За "грусть", переходящую в "нытье", были
осуждены сильные, обратившие на себя внимание стихи начинавших тогда
С. Гудзенко, А. Межирова, С. Орлова. Это о них: "Как плакальщицы,
разместились поэты нажурнальных страницах и на все лады выводят свои
мотивы". Особенно тяжело все это сказалось насудьбе молодых поэтов
"фронтового поколения" (следует назвать еще Е. Винокурова, К. Ван-
шенкина, Ю. Друнину, М. Дудина, Ю. Левитановского, М. Луконина,
М. Львова, С. Наровчатова, Г. Поженяна) - ни о чем другом они писать
тогда не могли, у большинства из них просто не было никакого, кроме
фронтового, жизненного опыта - одни надолго замолчали,другие заня-
лись переводами, третьи и вовсе сломались - стали писать не то, что
их волновало, а то, что от них требовали. Здесь объяснения того, что
такие яркие и крупные звезды, как Б. Слуцкий, Д. Самойлов, Б. Окуд-
жава, появились на поэтическом небосколне лишь в послесталинские
годы, а столь много обещавшим К. Левину и И. Дгину, чьи стихи "Нас
хоронила артиллерия" и " Мой товарищ, в смертельной агонии..."
несколько десятилетий существовали изустно, без имени авторов, стали
легендарными, дорога в литературу вообще оказалась заказана.
В эту мрачную пору, когда после постановления ЦК о журналах "Звезда"
и "Ленинград" духовная жизнь, казалось, замерла, все-таки появилось
несколько прекрасных книг о войне: "В окопах Сталининграда" В. Некра-
сова, "Возвращение" А. Платонова, "Звезда" и "Двое в степи" Э.Казаке-
вича, "Спутники" В. Пановой, "За правое дело" В. Гроссмана. Публикация
почти каждой из названных вещей стала возможной благодаря стечению
счастливых обстоятельств, некоторые из них по непостижимому капризу
Сталина были отмечены сталинскими премиями (что спасло "В окопах
Сталининграда" и "Спутники" от уже подготовленного разгрома) - об этом
надо сказать не только истины ради, но и потому, что каждая такая
премия пробивала брешь в идеологической стене, которая по воле того же
Сталина была возведена вокруг военной темы (и не только вокруг нее).
Следует еще добавить, что "Возвращение", "Двое в степи" и "За правое
дело" были нещадно биты в печати, роман Гроссмана - по прямому указа-
нию Сталина.
Но все эти книги были островками в море совершенно иной литературы,
образованном произведениями художественно беспомощными, державшимися
на плаву лишь благодаря теме, материалу и нередко, если мягко сказать,
вполне сознательно пренебрегавшими реальной действительностью. Это от
них у читателей возникла оскомина: "А, про войну... Не буду, сыт по
горло..." И самое дурное, такие сочинения - никто их уже давно не
помнит - задавали тон в литературной жизни, выдвигались идеологически-
ми службами как эталон правды и художественного совершенства. Они
становились трудноодолеваемой преградой - и цензорской, и издательски-
редакторской, и даже психологически-творческой - для той правды о
войне, которую хотели рассказать ее участники. В. Астафьев в свое
время обескураженно отмечал это кричащее расхождение между пережитым
им на фронте и книжно-показательной войной: "...Я послужил не в одном
полку. Бывал я и в госпиталях, и на пересылках, и на всяких других
военных перекрестках встречал фронтовиков. Разные они, слов нет, но
есть в них такое, что роднит всех, объединяет, но и в родстве они ни-
чем не похожи на тех, которые кочуют по страницам книг, выкрикивают
лозунги, всех бьют, в плен берут, а сами, как Иван-царевич, остаются
красивыми и нвредимыми. Нет, не такими были мужики и ребята, с кото-
рыми я воевал".
Повесть "В окопах Сталининграда" имела принципиальное значение для
дальнейшего развития нашей военной литературы (и не только военной,
воздействие ее на литературный процесс было куда более широким, лите-
ратура вообще не делится на автономные, непроницаемые тематические
отсеки - завоеванный писателем уровень правды общезначим). Повесть
В. Некрасова поражала непререкаемой достоверностью, несочиненностью,
в ней отразился жестокий, дорогой ценой оплаченный опыт солдат и
офицеров с "передка". Именно она стояла у истоков столь заметно
заявившей о себе на рубеже пятидесятых и шестидесятых годов литературы
фронтового поколения, которую потом называли "лейтенантской литера-
турой". В. Некрасов был признанным ее лидером. "Все мы вышли из гого-
левской шинели", - было сказано в прошлом веке. Столь же высокой фор-
мулой обозначили писатели фронтового поколения роль книги В. Некра-
сова: "Все мы вышли из некрасовских окопов."
Эти писатели, о которых Твардовский хорошо сказал, что они "выше
лейтенантов не поднимались и дальше командира полка не ходили" и
"видели пот и кровь войны на своей гимнастерке", составили целую
плеяду хорошо известных нынче читателям имен: Г. Бакланов и В. Богомо-
лов, Ю. Бондарев и А. Ананьев, К. Воробьев и В. Астафьев, В. Быков и
А. Адамович, Д. Гранин и В. Тендряков, В. Семин и Ю. Гончар, Б. Окуд-
жава и Е. Ржевская, В. Курочкин и Д. Гусаров, А. Злобин и А. Генатулин.
Замыкал этот неполный (я не всех перечислил) ряд В. Кондратьев, лите-
ратурный дебют которого повестью "Сашка", сразу же составившей автору
громкое имя, состоялся накануне шестидесятилетия писателя.
В конце января сорок пятого И. Эренбург писал: " Будущий историк
изучит освобождение Поьши и сражение за Восточную Пруссию. Если нашим
детям повезет, будущий Толстой покажет и душу молодого советского
офицера, который сейчас умирает под зимними звездами".Слова И. Эрен-
бурга имеют самое непосредственное отношение к писателям фронтового
поколения, к их творчеству, о котором они тогда, в дни войны, вряд
ли думали. Конец января сорок пятого вспоминает один из них -
Г. Бакланов: "Мы брали Секешфехервар, и отдавали, и снова брали, и
однажды я даже позавидовал убитым. Мела поземка, секло лицо сухим
снегом, мы шли сгорбленные, вымотанные до бесчуствия. А мертвые лежа-
ли в кукурузе - и те, что недвано убиты, и с прошлого раза, - всех
заметало снегом, равняло с белой землей. Словно среди сна очнувшись,
я подумал, на них глядя: они лежат, а ты еще побегаешь, а потом бу-
дешь лежать так". Только пережив такое, можно было потом правдиво рас-
сказать о том, что было на душе у молодого офицера, умиравшего на поле
боя под зимними звездами.
Хочу отметить одну общую особенность первых книг о войне писателей
фронтового поколения - "мемуарность" (ставлю здесь кавычки, означаю-
щие, что это понятие употребляется в более широком, чем обычно смыс-
ле). Излюбленный жанр этих писателей - лирическая повесть, написанная
от первого лица. Их проза не всегда строго автобиографична, но она
насквозь пропитана авторскими воспоминаниями о фронтовой юности. Всех
этих писателей буквально выталкивала в литературу сила пережитого на
войне, и повести о фронтовой юности, которые они написали, особенно
их первые повести, были одновременно лейтенантскими и солдатскими
мемуарами. Теми мемуарами, которые в действительности никто никогда
не отважился писать. Конечно, у каждого была своя война, и все-таки
многое в пережитом на фронте было достоянием тысячи тысяч. Общерас-
пространенность и останавливала. Обыденный фронтовой опыт на солдат-
ском и лейтенантском уровне приобрела новое качество при художествен-
ном претворении. В лирической повести он приближен к читателю так, что
артиллерийская канонада и автоматные очереди не заглушают стонов и
шепота, а в пороховом дыму и пыли снарядов и мин можно разглядеть в
глазах людей решимость и страх, муку и ярость.
Эти повести принесли в литературу тяжелый, кровавый опыт "окопни-
ков". Их авторы пережили сами то, что было уделом огромного числа
людей, составляющих основание той грандиозной пирамиды, которую пред-
ставляет собой действующая армия. Рассказанная ими правда была встре-
чена официальной, "охранительной" критикой в штыки, хотя поисходило
все это уже в хрущевские, "оттепельные", относительно либеральные
времена, - "лейтенантская литература" разрушала утвердившийся сталин-
ский миф о войне как об историческом спектакле, хорошо отрепетирован-
ном, разыгрываемом по замечательному сценарию генералиссимуса, вели-
чайшего полководца всех времен и народов, вызубрившими назубок неза-
мысловатые роли, с легко угадываемым сюжетом, с непременным праздни-
чным - "гром победы раздавайся" - апофеозом в финале. Разве что после
XX съезда на место Верховного главнокомандующего ставилась всевидящая,
всезнающая и всемогучая Партия. Эта принципиально антикультовая лите-
ратура, опрокидывшая многие идеологические и эстетические каноны изо-
бражения войны, была встречена в штыки официальной критикой, вызвала
яростные нападки приверженцев парадного барабанно-фанфарного искус-
ства. ЕЕ клеймили за "окопную правду" (что, мол, мог видеть из окопа
солдат или командир роты) - хотя на самом деле речь шла просто о
правде, - к этому присовокуплялась еще целая обойма стандартных
обвинений-ярлыков: "дегероизация", "абстрактный гуманизм", "паци-
физм", "ремаркизм", за которыми обычно следовали разной тяжести "орг-
меры".
Да, речь шла о правде. Характерно, что один из тогдашних ревнителей
декламции и глянца в литератре, перечслив добрый десяток произведений,