Увижу ль, о друзья! народ неугнетенный
И Рабство, падшее по манию царя,
И над отечеством Свободы просвещенной
Взойдет ли наконец прекрасная Заря?
Поражение декабристов на Сенатской площади отозвалось и на судьбе Пушкина. В процессе следствия над декабристами обнаружилось огромное влияние его вольнолюбивой поэзии на молодежь. 12 апреля 1826 года Жуковский уведомлял поэта, находившегося в ссылке в Михайловском: “Ты ни в чем не замешан - это правда. Но в бумагах каждого из действовавших находятся стихи твои... не просись в Петербург. Еще не время”.
Николай I, признавая талант и влияние Пушкина на читателей, замыслил обезоружить его. Он решил превратить михайловского изгнанника в придворного поэта. Пушкин срочно вызывается в Москву, где происходила коронация. 8 сентября 1826 года поэт прибыл туда и в тот же день “самым любезным образом” был принят Николаем I. Царь сказал ему: “Ты меня ненавидишь за то, что я раздавил ту партию, к которой ты принадлежал, но верь мне, я также люблю Россию, я не враг русскому народу, я ему желаю свободы, но ему нужно сперва укрепиться”. На вопрос самодержца: “Что сделали бы вы, если бы 14 декабря были в Петербурге?” - поэт не колеблясь ответил: “Стал бы в ряды мятежников”.
Пушкин оставался верным вольномыслию. Поражение декабристов укрепило его разочарование в их методе борьбы за свободу, но не подорвало преданности самой свободе. Пушкин оценивал свою революционную поэзию как важный вклад в дело освободительной борьбы русского народа. В стихотворении “Арион” (1827) он говорит о себе как об одном из пловцов на корабле декабристов, воодушевляющем их в их опасном плаванье:
...Иные парус напрягали,
Другие дружно напрягали
В глубь мощны веслы...
...А я - беспечной веры полн, -
Пловцам я пел...
Он признается в верности свободомыслию: “Я гимны прежние пою”. Поэт открыто и смело сочувствует рыцарям 14 декабря и после их поражения. Его послание, направленное в 1827 году в “каторжные норы” Сибири, исполнено веры в торжество свободы:
Не пропадет ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье.
Понимание сущности и назначения поэта Пушкин связывал с идеями свободы. 13 июля 1826 года казнили руководителей декабристского восстания, а 24 июля он замыслил стихотворную декларацию “Пророк”.
В этом стихотворении Пушкин “в образной, аллегорической форме рассказал, как после мучительного кризиса новое устремление, новая задача его поэзии, мобилизация новых скрытых в нем поэтических сил спасла его и воскресила его душу” (9, с.142). В стихотворении “Пророк” Пушкин обращается к образам библейской мифологии: вместо поэта - пророк, вместо музы - посланник бога, шестикрылый серафим. В торжественном стиле библейского сказания выдержано все стихотворение “Пророк”
В первых строках Пушкин говорит о той душевной опустошенности, которая так мучила его в годы “кризиса”:
Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился.
Далее рассказывается о чудесном преображении всех чувств и способностей пророка, которое совершает посланец бога - шестикрылый серафим, и о новой задаче, новой миссии преображенного, обновленного душой и телом пророка.
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замерзшие мои
Вложил десницею кровавой...
“Жало мудрыя змеи” - этот образ понадобился Пушкину для того, чтобы показать каким тонким, необычайно гибким, умным должен быть язык поэта, желающего превратить в человеческое слово те тончайшие оттенки жизненных явлений, которые он наблюдает, подмечает, те глубокие, мудрые обобщения, которые он создает на основе этих наблюдений” (9, с.145).
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.
Без громадной интенсивности чувств, “жара сердца” невозможна подлинная поэзия. Поэту-реалисту это особенно необходимо. Только очень высокий накал чувства может переплавить обыденную, “прозаическую жизнь” в чистое поэтическое золото...
Преображение пророка совершено. Теперь он все видит, все слышит, его язык стал мудрым и утонченным, вместо трепетного сердца в груди его уголь, пылающий огнем. Кажется, что сейчас и начнется выполнение его новой миссии. Но у Пушкина мы читаем в следующей строке:
Как труп в пустыне я лежал.
Почему “как труп”? Чего не хватало поэту, уже одаренному таким совершенным аппаратом восприятия и выражения?
“Пушкин знал, что одной острой наблюдательности и уменья поэтически рассказать о том, что видишь, недостаточно для настоящего, большого искусства. Это мертвое фотографирование, натурализм, а не реализм. Нужно какое-то активное отношение к наблюдаемому, уменье оценивать его с определенной точки зрения, нужна глубокая и верная идея, наполняющая душу поэта... Эту-то большую идею, подлинную душу поэта, свою “божественную волю” вкладывает в пророка-поэта Бог. Так завершается его преображение. Поэт готов для своей миссии” (9, с. 146).
Как труп в пустыне я лежал.
И бога глас ко мне воззвал:
“Восстань пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей”
“Поэт, провозглашает Пушкин, - избранник, учитель и провидец, призванный на гражданское служение. Его задача - просветительская, вещим, мудрым словом зажигать сердца людей, поднимать их на борьбу за правду и свободу” (11, с. 234).
В конце 20-х - начале 30-х годов определился разлад Пушкина с литературной критикой. Многие из современников продолжали смотреть на Пушкина как на романтического поэта. Простота пушкинского стиля казалась им падением таланта поэта. Гений Пушкина перерос его время. Пушкин был раздражен несправедливостью большинства своих критиков, не понимавших задач развития русской литературы, и не желал идти навстречу требованиям света, видевшего в литературе средство для нравоучений в духе верноподданнической морали.
В стихотворениях “Поэт” (1827), “Поэт и толпа” (1828), “Поэту” (1830) Пушкин провозглашает идею свободы и независимости поэта от толпы, черни, понимая под этими словами светскую чернь, людей, глубоко равнодушных к истинной поэзии. Защищая свою независимость от посягательств правящей клики превратить его в придворного поэта, в простого иллюстратора официозных моральных нравоучений, в служителя практических задач, определяемых потребностями царизма, Пушкин провозглашает творческий процесс божественным откровением, наитием (“Поэт”, “Поэту”), а поэзию - чуждой мелочей текущей повседневности и грубого утилитаризма (“Поэт и толпа”). В стихотворении “Поэт и толпа” поэт с негодованием отвергает “требования” толпы, “тупой черни”:
Мы малодушны, мы коварны,
Бесстыдны, злы, неблагодарны;
Мы сердцем хладные скопцы,
Клеветники, рабы, глупцы;
Гнездятся клубом в нас пороки.
Ты можешь, ближнего любя,
Давать нам смелые уроки,
А мы послушаем тебя.
Поэт на это отвечает:
Подите прочь - какое дело
Поэту мирному до вас!
В разврате каменейте смело,
Не оживит вас лиры глас!..
Поэт отвергает предлагаемую им задачу - разоблачать людские пороки, быть воспитателем людей, указывать им правильный путь. Как отмечает С. Бонди, слова “Глаголом жги сердца людей!” имеют для Пушкина совершенно иной смысл. Ведь и в стихотворении “Поэт и толпа” действие поэзии определяется почти теми же словами. Толпа упрекает поэта:
Зачем сердца волнует, мучит,
Как своенравный чародей?..
В “Пророке” поэт “жжет сердца”, в стихотворении “Поэт и толпа” - волнует и мучит. В обоих произведениях речь идет об одной и той же задаче поэзии. “Новая задача Пушкина (с 1825 г.) в том, чтобы с максимальной глубиной и тонкостью проникать в действительность и со всей точностью рассказывать о ней такой, какая она есть, не прикрашивая, не приспосабливая ее образы... к той или иной своей концепции - пессимистической или оптимистической... он должен был рассказывать правду такую, какую он видел. Не для того, чтобы кого-то разоблачить..., не для того, чтобы научить кого-то правильной жизни... Он чувствовал... свое великое призвание в том, что он несравненно глубже других видит подлинную действительность в ее особенностях, что он умеет подмечать в ней новое, еще не замеченное, что он умеет безошибочно выбрать в хаосе жизненных впечатлений объективно существенное, выражающее главную, самую важную черту данного явления, - и создать на основе этих наблюдений важные обобщения” (9, с. 149 -150).
В стихотворениях “Поэт”, “Поэту”, “Поэт и толпа” Пушкин защищал свободное искусство, подчиненное не дидактическим задачам, навязываемым поэту извне, со стороны, царской властью, а высоким целям, осознаваемым самим поэтом. Пушкин не оставил ни одного стихотворения, практически воплощающего теорию “чистого искусства”, и все его творчество служит непререкаемым свидетельством и защитой высокой гражданственности искусства.
Теме поэзии посвящено стихотворение “Разговор книгопродавца с поэтом” (1824). Здесь в роли “демона”, “вливающего хладный яд” в душу поэта, выступает книгопродавец. Он - пошляк, обыватель, он ценит поэзию только с точки зрения дохода. О самой поэзии книгопродавец отзывается в высшей степени пренебрежительно: