· Со стороны содержания, где их нужно сопоставлять с различными мотивами первобытной культуры;
· Со стороны формы, где мотивы, наполняясь новым содержанием, уже как условные обозначения, соотносятся с различными литературными сюжетами.
Считая мотивы простейшими формулами, которые могли зарождаться в разноплеменных средах самостоятельно, Веселовский утверждал, что “на почве мотивов теории заимствования нельзя строить”[11]. Схематизм же сюжетов предполагает известную свободу выбора из накопленного материала и сочетания мотивов в порядке, не обязательно обусловленном их содержанием, но и зависящем от авторского понимания – в этом смысле сюжет – уже акт творчества. Ученый пытался выяснить, какие мотивы могли зародиться в сознании первобытных людей на основе отражения условий их жизни. Веселовский подчеркивал, что история не знает изолированных племен, народностей и наций. Стало быть, не зная, вошли ли в состав конкретного произведения какие-либо заимствованные элементы, нельзя сводить их ни к реальной истории ни к первобытной мифологии. То, что на первый взгляд кажется цельным монолитом, на самом деле может быть составлено из элементов разного происхождения и времени Устанавливая путем сравнительного изучения доисторического быта и его отражений в древнейших поэтических памятниках зачаточные мотивные формулы, далее можно уже попытаться проследить историю их преобразования в сложные композиции, простирающиеся вплоть до современности.
В конце девятнадцатого столетия в русском литературоведении сложилась психологическая школа. Представители этой школы, отыскивая стимулы, определяющие художественное творчество, опирались на психологию как на точную науку и видели решение своей задачи в психологическом анализе литературных героев и личности самих авторов. Литература рассматривалась ими как продукт душевной деятельности писателя.
Основоположником психологической школы в русской филологии был Александр Афанасьевич Потебня (1835-1891). В 1862 году в “Журнале министерства народного просвещения” Потебня опубликовал свой знаменитый труд “Мысль и язык” - наиболее полное изложение своих лингвистических и литературных взглядов.
В основе учения Потебни – мысль о связи языка и мышления, высказанная еще немецким филологом В. Гумбольдтом (1767-1835), который изучал слово как деятельность. Слово не просто носитель мысли – оно генератор мысли. В качестве орудия создания мысли язык, по Потебне, служит основой любых явлений духовной и нравственной жизни. Потебня обосновывает это своей концепцией развития человеческой мысли и речи. Язык он считает социальным явлением и средством коммуникации между людьми, однако понимание слова, по Потебне, сугубо индивидуально: “никто не думает при слове именно того самого, что другой”.
Кроме внешней, звуковой формы, считает Потебня, многие слова несут в себе еще образ (“представление”), который составляет внутреннюю форму — важнейшую категорию структуры слова.
Другое важнейшее положение учения Потебни —аналогия между словом и художественным произведением. Внутренней форме слова соответствует внутренняя форма произведения. Слово, по Потебне, это эстетический феномен, во всем подобный произведению художественной литературы. Поэзия как способ мышления не только там, где великие произведения, но всюду, где размышляют и говорят. Потебня полагает, что “история литературы должна все более и более сближаться с историей языка, без которой она также ненаучна, как физиология без химии”[12].
Трем элементам слова – звуку, внутренней форме, лексическому значению – в художественном произведении соответствуют: внешняя форма, образ и содержание.
Потебня предполагал проанализировать соотношение слова и произведения литературы на примере всех основных жанров литературы – от пословицы до романа, но успел рассмотреть только басню и отчасти пословицу, да и это дошло до нас лишь в записи одной из слушательниц в книге А. А. Потебня. "Из лекций по теории словесности. Басня. Пословица. Поговорка".
В учении Потебни важно выделить ряд чрезвычайно сильных положений: ученый направил внимание науки на проблемы художественности, на специфически литературные проблемы образности и поэтичности, забытые господствовавшей в то время культурно-исторической школой. Настаивая на идее развития Потебня историчен в своих построениях, он убежден в неизбежности принципа историзма в исследованиях литературных произведений: “Всякое наблюдение данного момента вызывает наблюдение предшествующего и вытягивается в нить времени”[13] (Потебня А. А. Из записок по теории словесности).
Итак, на основе выше изложенного, можно сделать вывод, о том, что русское литературоведение, начав бурно развиваться в девятнадцатом веке, проделало в своем развитии большой и плодотворный путь. Представители каждой из школ литературоведения внесли существенный вклад в дело изучения фольклора, так как все они понимали, что изучение любой национальной литературы следует начинать с ее истоков, которыми как раз и являются мифы и фольклор. Современные литературоведы, как нам кажется, не имеют права причислять себя ни к одной из вышеперечисленных литературных школ, да и вряд ли сегодня это придет кому-то в голову. Истина, как всегда, где-то посередине, этот принцип мы и попытаемся использовать при анализе мотивов и сюжетов волшебной сказки.
По нашему мнению, наиболее полное исследование в области изучения русской сказки было предпринято русским литературоведом В. Я. Проппом, на некоторых аспектах которого – мотивах и сюжетах сказок мы здесь и остановимся.
В. Я. Пропп считал, что мотивы в волшебных сказках заменяются функциями – поступками действующего лица, определяемыми с точки зрения его значения для хода действия. Проппом были изучены все основные функции волшебной сказки. Пропп считал, что сказочных функций чрезвычайно мало, а персонажей чрезвычайно много. Этим и объяснял он “двоякое” качество сказки: ее поразительное многообразие, ее пестроту и сказочность, и, с другой стороны ее поразительное однообразие
Пропп считает[14], что:
1. постоянными, устойчивыми элементами сказки служат функции действующих лиц, независимо от того кем и когда они выполняются. Они образуют основные составные части сказки;
2. число функций, известных волшебной сказке, -- ограниченно;
3. последовательность функций всегда одинакова;
4. все волшебные сказки однотипны по своему строению.
Начало сказки В. Я. Пропп определяет как “исходную ситуацию”, вслед за которой могут следовать следующие функции:
I. Один из членов семьи отлучается из дома.
II. К герою обращаются с запретом.
III. Запрет нарушается.
IV. Вредитель пытается произвести разведку.
V. Вредителю даются сведения о его жертве.
VI. Вредитель пытается обмануть свою жертву, чтобы овладеть ею или ее имуществом.
VII. Жертва поддается обману и тем невольно помогает врагу.
Эти первые семь функций: отлучку, нарушение запрета, выдачу, удачу обмана - Пропп предлагает трактовать как подготовительную часть сказки. Следующую за ними восьмую функцию ученый считает особенно важной, так как ею и создается “движение сказки”, ею открывается завязка сказки.
VIII. Вредитель наносит одному из членов семьи вред или ущерб.
Виды вредительства предельно разнообразны, встречаются сказки, которые не начинаются с нанесения вреда. Однако, Пропп считает, что все сказки исходят из ситуации нехватки или недостачи, что и вызывает поиски, аналогичные поискам при вредительстве. Вывод Проппа таков: “недостача может быть рассмотрена как морфологический эквивалент, напр., похищения”.
IX. Беда или недостача сообщается, к герою обращаются с просьбой или приказанием, отсылают или отпускают его. Эта функция вводит в сказку героя.
X. Искатель соглашается или решается на противодействие.
XI. Герой покидает дом.
XII. Герой испытывается, выспрашивается, подвергается нападению и пр., чем подготовляется получение им волшебного средства или помощника.
XIII. Герой реагирует на действия будущего дарителя.
XIV. В распоряжение героя попадает волшебное средство.
XV. Герой переносится, доставляется или приводится к месту нахождения поисков.
XVI. Герой и вредитель вступают в непосредственную борьбу.
XVII. Героя метят.
XVIII. Вредитель побеждается.
XIX. Герой возвращается. Возвращение обычно совершается обычно в тех же формах, что и прибытие.
XX. Герой подвергается преследованию.
XXI. Герой спасается от преследования. На этом очень многие сказки заканчиваются. Герой прибывает домой, затем, если была добыта девушка, женится и т.д. Но так бывает далеко не всегда. Сказка заставляет героя пережить новую беду, опять появляется вредитель.
XXII. Герой неузнанным прибывает домой или в другую страну.
XXIII. Ложный герой предъявляет необоснованные притязания.
XXIV. Герою предлагается трудная задача.
XXV. Задача решается.
XXVI. Героя узнают.
XXVII. Ложный герой или вредитель изобличаются.
XXVIII. Герою дается новый облик.
XXIX. Вредитель наказывается
XXX. Герой вступает в брак и воцаряется.
Этим сказка завершается. Пропп также замечает, что в некоторых случаях действия сказочных героев не подчиняются и не определяются ни одной из приведенных выше функций. Таких случаев немного. Это те случаи, когда сказка не может быть понята без сравнительного материала, или формы, перенесенные из сказок других разрядов.