Интересна история создания этого стихотворения. Напротив дома, где жил Некрасов, до сих пор прекрасно сохранилось здание министерства государственных имуществ, выстроенное по проекту архитектора Боссе (ныне Литейный проспект, 37). В 1857 году дом этот был куплен “в казну”, и здесь в огромной казенной квартире поселился одил из царских министров М. Н. Муравьев, сменивший П. Д. Киселева, бывшего министром государственных имуществ с 1837 по 1856 год. За богатой и праздной жизнью “владельца роскошных палат” Некрасов мог наблюдать из окон своей квартиры. Сюда за помощью нередко приходили бедняки-просители. “Я встала рано, — вспоминала А. Я. Панаева, — и, подойдя к окну, заинтересовалась крестьянами, сидевшими на ступеньках лестницы парадного подъезда в доме, где жил министр государственных имуществ. Была глубокая осень, утро было холодное и дождливое. По всем вероятиям, крестьяне желали подать какое-нибудь прошение и спозаранку явились к дому. Швейцар, выметая лестницу, прогнал их; они укрылись за выступом подъезда и переминались с ноги на ногу, прижавшись у стены и промокая на дожде. Я пошла к Некрасову и рассказала ему о виденной мною сцене. Он подошел к окну в тот момент, когда дворники дома и городовой гнали крестьян прочь, толкая их в спину. Некрасов сжал губы и нервно пощипывал усы; потом быстро отошел от окна и улегся опять на диване. Часа через два он прочел мне стихотворение „У парадного подъезда"”.
Жанровая городская сцена, типичная для столицы, под пером Некрасова превратилась в стихотворение, полное лирической скорби и гнева, любви и ненависти.
По-прежнему волновала поэта городская тема. Разрабатывая ее, Некрасов на новом историческом этапе продолжал традиции Пушкина, показавшего не только “город пышный”, но и “город бедный”, а в “Медном всаднике” изобразившего наряду с парадным, великолепным Петербургом “ветхий домик” на окраине, “забор некрашеный”. Бедняк Евгений, завидующий “праздным счастливцам”, “которым жизнь куда легка”, близок некрасовским несчастливцам.
Пейзаж центральных глав “Медного всадника” как бы предвосхищает пейзаж Некрасова:
Над омраченным Петроградом
Дышал ноябрь осенним хладом...
Сердито бился дождь в окно,
И ветер дул, печально воя...
Или:
. . . . . . . Дышал
Ненастный ветер…
Бедняк проснулся. Мрачно было,
Дождь капал, ветер выл уныло...
Как это близко некрасовскому пейзажу:
Светает. Чу, как ветер дует!.
И снова мрак...
Но то, что у Пушкина было только намечено в рассказе о Евгении и Параше (“Медный всадник”) или в зарисовках неприхотливого быта обитателей Коломны (“Домик в Коломне”), нашло дальнейшее развитие и углубление, приобрело новое качество в творчестве писателей-демократов, особенно у Некрасова, первого поэта демократического Петербурга. Это новое качество таило в себе и известный элемент полемики Некрасова с тем изображением Петербурга, которое дано у Пушкина во вступлении к поэме “Медный всадник”. Это ясно ощущается в поэме “Несчастные”. Она была опубликована в февральском номере “Современника” за 1858 год под названием “Эпилог ненаписанной поэмы”:
. . . . . . . . Воображенье
К столице юношу манит,
Там слава, там простор, движенье,
И вот он в ней! Идет, глядит —
Как чудно город изукрашен!
Шпили его церквей и башен
Уходят в небо: пышны в нем
Театры, улицы, жилища
Счастливцев мира — и кругом
Необозримые кладбища...
О город, город роковой!
С певцом твоих громад красивых,
Твоей ограды вековой,
Твоих солдат, коней ретивых
И всей потехи боевой,
Плененный лирой сладкострунной,
Не спорю я: прекрасен ты
В безмолвья полночи безлунной,
В движеньи гордой суеты!
Но если внимание Пушкина привлекают “И блеск, и шум, и говор балов”, то Некрасов декларирует:
… Не в залах бальных,
Где торжествует суета,
В приютах нищеты печальных
Блуждает грустная мечта.
Вместо того чтобы изображать волшебную белую петербургскую ночь, Некрасов пишет об ужасном климате царской столицы, о сырости, туманах, холоде, от которых страдают прежде всего петербургские бедняки. Еще в фельетоне 1844 года “Преферанс и солнце” он мастерски рисует “слякоть, холод, грязь и тот винегрет, который с особенным искусством приготовляется в Петербурге из дождя и снега, тумана, крупы, изморози и иных-других материалов, совершенно необъяснимых уму смертного”. И в поэме “Несчастные” он говорит:
Но лучезарный, золотистый,
Но редкий солнца луч... о нет!
Твой день больной, твой вечер мглистый,
Туманный, медленный рассвет
Воображенье мне рисует...
Светает. Чу, как ветер дует!
Унять бы рады сорванца,
Но он смеется над столицей
И флагом гордого дворца
Играет, как простой тряпицей.
Нева волнуется, дома
Стоят, как крепости пустые;
Железным болтом запертые,
Угрюмы лавки, как тюрьма.
Туманным петербургским утром тянутся дроги с угрюмым гробом, плетутся дряхлые клячи, идет за фурой солдат, сопровождающий ссыльного юношу с бледным лицом и печальным взглядом. Если мглу и туман и осилит солнце, одевающее “сетью чудной дворцы и храмы и мосты”, то это яркое солнечное утро не для всех:
Как будто появляться вредно
При полном водвореньи дня
Всему, что зелено и бледно,
Несчастно, голодно и бедно,
Что ходит, голову склоня!
Теперь гляди на город шумный!
Теперь он пышен и богат —
Несется в толкотне безумной
Блестящих экипажей ряд.
И если в такое утро “ликует сердце молодое...”, то поэт предсказывает возможную судьбу восторженного юноши-мечтателя:
По стогнам города пройдешь:
Пройдут года в борьбе бесплодной
И на красивые плиты,
Как из машины винт негодный,
Быть может, брошен будешь ты?
В глухую полночь, бесприютный,
Громадный, стройный и суровый,
Заснув под тучею свинцовой,
Тогда предстанет он иным.
И, опоясанный гробами,
Своими пышными дворцами,
Величьем царственным своим —
Не будет радовать...
Скрытую полемику с Пушкиным, начатую в поэме “Несчастные”, Некрасов продолжает и в сатире “О погоде” (1859).
В романе “Евгений Онегин” Пушкин рисует светлую картину пробуждающегося Петербурга: “Проснулся утра шум приятный...” Совсем иначе изображает петербургское утро Некрасов:
В нашей улице жизнь трудовая:
Начинают, ни свет ни заря,
Свой ужасный концерт, припевая,
Токари, резчики, слесаря,
А в ответ им гремит мостовая!
Дикий крик продавца-мужика,
И шарманка с пронзительным воем,
И кондуктор с трубой, и войска,
С барабанным идущие боем,
Понуканье измученных кляч,
Чуть живых, окровавленных, грязных,
И детей раздирающий плач
На руках у старух безобразных:
Все сливается, стонет, гудет,
Как-то глухо и грозно рокочет,
Словно цепи куют на несчастный народ,
Словно город обрушиться хочет...
Вместо праздничного, яркого описания парада (“Люблю воинственную живость потешных Марсовых полей...”) Некрасов показывает неприглядные будни солдатской жизни:
Солнца нет, кивера не блестят
И не лоснится масть вороная
Лошадей... Только сабли звенят;
На солдатах едва ли что сухо,
С лиц бегут дождевые струи,
Артиллерия тяжко и глухо
Подвигает орудья свои.
Все молчит. В этой раме туманной
Лица воинов жалки на вид,
И подмоченный звук барабанный
Словно издали жидко гремит...
Стихотворение “О погоде” было задумано как вступление к циклу петербургских сатир. Сюда должны были войти сатиры “Балет”, “Газетная”, “Недавнее время”. В них не только горячее сочувствие обездоленным, но и бичующее обличение петербургских верхов, праздных гуляк в франтов, клубных завсегдатаев — объедал, игроков, балетоманов. Этотнезавершенный цикл продолжает общую линию изображения Петербурга в прозе и стихах, начатую Некрасовым еще в 40-е годы и продолженную в 50-е. Но теперь сильнее зазвучали обличительные ноты, шире и глубж& стал социальный охват, выше художественное мастерство, живее, конкретнее образы. Несколько риторическое описание Петербурга в раннем произведении “Жизнь и похождения Тихона Тростникова” (“Петербург город великолепный...” и т. д.) постепенно заменяется живыми картинами жизни столицы.