Философские опыты Пушкина второй половины 20-х и 30-х годов решены не обязательно в высоком стилистическом ключе – они бывают и более обыденными в своей тональности и языковом оформлении. Примером тому может служить стихотворение “Дар напрасный, дар случайный” (1828):
Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?
Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал,
Душу мне наполнил страстью,
Ум сомненьем взволновал?..
Цели нет передо мною:
Сердце пусто, празден ум,
И томит меня тоскою
Однозвучный жизни шум.
Стихотворение написано на вечную тему, и при этом оно согрето сиюминутным чувством; в нем меньше, чем в “Воспоминании”, ощущается авторская установка на обобщение, но это вовсе не отменяет обобщающего, философского смысла, в нем заключенного. Стихотворение это традиционно более “пушкинское”, и именно поэтому своеобразие того, что мы называем философской лирикой Пушкина, проступает в нем с особенной отчетливостью.
Некоторые философские стихотворения Пушкина представляют собой род рассказа-притчи, рассказа-легенды с глубоким значением и общечеловеческой мыслью. Таков, например, “Анчар” (1828). Материалом для него послужило предание о древе яда, растущем на острове Ява. С этим преданием Пушкин мог познакомиться, читая журнал Новикова “Детское чтение для сердца и разума”. Оно привлекло Пушкина и своей диковатой поэзией, и возможностью с ее помощью выразить важные и заветные мысли: об отношениях человека и власти, о роли зла в природе и в человеческой жизни.
В пустыне чахлой и скупой,
На почве, зноем раскаленной,
Анчар, как грозный часовой,
Стоит - один во всей вселенной.
Не являясь прямой аллегорией, “Анчар” представляет собой поэтическую картину-символ. Образы стихотворения многозначны и внутренне свободны:
И если туча оросит,
Блуждая, лист его дремучий,
С его ветвей, уж ядовит,
Стекает дождь в песок горючий.
Иного содержания и иного характера легенда лежит в основе другого стихотворения Пушкина “Жил на свете рыцарь бедный…” (1829). Его герой – простой рыцарь, который как даме сердца поклоняется всю жизнь божьей матери:
Проводил он целы ночи
Перед ликом пресвятой,
Устремив к ней скорбны очи,
Тихо слезы лья рекой.
Полон верой и любовью,
Верен набожной мечте,
Ave, Mater Dei кровью
Написал он на щите.
Своим стихотворением Пушкин прославляет чистую любовь, чистое рыцарство, идеальность в человеке. За этим у Пушкина не только высокие нравственные понятия, но и высокая философия.
Самая распространенная форма философских стихотворений Пушкина – форма личных, лирических признаний. Значительность этих признаний и их общечеловеческий интерес делают такие произведения философскими, но философскими более по художественным результатам, а не по авторскому замыслу. Такова лирическая “Элегия” (1830).
В “Элегии” все кажется как бы экспромтным, при этом сильные мысли возникают в ней в их неразделимости с чувством, как внезапные озарения:
Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;
И ведаю, мне будут наслажденья
Меж горестей, забот и треволнения.
Пушкина озаряет мысль в естественном ходе признания. Кажется, что он и философом становится только по ходу признания, в самом процессе творчества.
Многими чертами близка к этому стихотворению и пьеса 1834 г. “Пора, мой друг, пора”. Это одно из самых глубоких и сильных и самых простых по форме выражения стихотворений Пушкина философского жанра. Его предмет – тот же, что и предмет всяких высоких философских размышлений: жизнь, смерть.
Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит –
Летят за днями дни, и каждый час уносит
Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем
Предполагаем жить… И глядь – как раз – умрем.
На свете счастья нет, но есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля –
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальную трудов и чистых нег.
В 1829 году Пушкин пишет на тему смерти стихотворение “ Брожу ли я вдоль улиц шумных”:
Брожу ли я вдоль улиц шумных,
Вхожу ль во многолюдный храм,
Сижу ль меж юношей безумных,
Я предаюсь моим мечтам.
В этом стихотворении мысли о смерти неотделимы от мыслей о вечном, о смерти говорится с глубокой и просветленной грустью.
Легко заметить, что философская лирика Пушкина начисто лишена каких-либо внешних претензий. Со временем, особенно в 30-е годы, она становится все более обыденной в наружном своем проявлении. Выразительный тому пример – одно из самых глубоких и прекрасных созданий Пушкина 30-х годов – стихотворение “Вновь я посетил…”. Здесь удивительным образом сочетаются простота содержания и слов – и высокие, сдержанно торжественные в своем звучании мысли о жизни, о вечном:
…Здравствуй, племя
Младое, незнакомое! не я
Увижу твой могучий поздний возраст,
Когда перерастешь моих знакомцев
И старую главу их заслонишь
От глаз прохожего. Но пусть мой внук
Услышит ваш приветный шум, когда,
С приятельской беседы возвращаясь,
Веселых и приятных мыслей полн,
Пройдет он мимо вас во мраке ночи
И обо мне вспомянет.
Как и многие другие в том же жанре, это стихотворение Пушкина не столько философское, сколько просто мудрое и возвышенно-ясное в своей мудрости. По таким произведениям, как это, особенно заметно, что у Пушкина его мудрость и его ум самого высшего порядка: это ум простоты и ясности, ум открытый и широкий – ум великой и поэтической души. Это и определяет в конечном счете все своеобразие его философских стихов. В них Пушкин как бы заново, поэтически открывает самые простые и вечные истины. Обыденную мудрость он просветляет и возвышает поэзией и поднимает ее на уровень политической философии. В неслыханной простоте, в поэтичности его мудрости и его философии и заключается секрет неумирающей силы их воздействия на читателя.