Сила жизни в ее простоте, в том что никто не знает ничего в жизни, кроме того, что она есть. И вместе со своей простотой, она многообразна и непознаваема. ''О жизни человеческой всегда надо говорить, что она проста, и никогда нельзя сказать, что проста человеческая жизнь'' (''Грего – Тримунтан (6;46)).
Это представление о силе человеческой жизни Пильняк пронесет через все свое творчество, закон жизни останется неотъемлемой частью развязки всех его произведений.
Другой важнейший чертой языческого мировоззрения, нашедшей свое отражение в ранних рассказах Пильняка, явилась вера в добрые и злые силы, которые несут в себе вещи. У Пильняка вещи несут в себе память (рассказ ''Вещи''). Так из языческих категорий легенд возникает важнейшее философское понятие – память. Позднее мотив памяти преобразуется в мотив археологических раскопок, но носителями воспоминаний по-прежнему останутся предметы.
В рассказах также намечается антиномия, которая будет играть одну из главных ролей в историософской системе Б. Пильняка. Природа противостоит Истории, как неизменная повторимость – изменчивости. Причем противостояние происходит по всем важнейшим понятиям: - любовь
- рождение
- память
''Каждая историческая эпоха создавала и создает свои понятия любви, и каждая историческая эпоха имела свои законы рождения'' (''Верность''). Конфликт между мудростью Природы и субъективными представлениями о ней выступает на первый план в повести ''Мать сыра - земля'' (27г).
Если соединение человека и природы возможно только через любовь, то соединение истории и природы достигается через понятие вечности, соединяющей мудрость историческую, воплощенную в Библии и природную, связанную с тайнами бытия (''Тысяча лет''). Дальнейшее развитие понятие ''Вечность'' найдет в историософской концепции писателя.
Таким образом, характеризуя ранние рассказы Б. Пильняка, мы можем говорить о присутствии в них антиномии ''История – Природы'', имеющей важнейшее значение при формировании историософской концепции автора. Из этого соотношения, по Пильняку, вытекает закон жизни как вневременная и внеисторическая категория. Данная антиномия, ровно как и понятие закона жизни, странится в течение всех творческой жизни писателя и, несомненно, будет определять характер его произведений.
К 20-м годам Пильняк все больше внимания уделяет категории исторической памяти, наметившейся в творчестве в 10-е годы. Ведущее место в произведениях начинает занимать история. ''Вспомни историю всех времен и народов …'' – в одном из рассказов 19 года призывает Б. Пильняк (7;138).
В 21-м году он ставит вопрос об историческом развитии мира. В повести ''Метель'' (21) дьякон размышляет о первой дойке скотины: ''Сколько тысяч лет тому назад и как это было, когда впервые доили корову? и корову ли доили или кобылу? и мужчина или женщина? и день был или утро? и зима или лето? …'' (7;45). Ему нужно это знать, чтобы определить закономерности развития. Определить, как ''на столетья болотными лихорадками, умственным … наваждением, дубьем, стоеросом, мгновением в вечности, возникают империи'' (7;46).
Возникающие вопросы об истории развития мировой цивилизации как единого целого Пильняк решает на историческом материале России. ''Я люблю русскую культуру, русскую – пусть нелепую историю, ее самобытность, ее несуразность. И еще я люблю – метелицы, разинавщину, пугачевщину, бунты: жги, круши, крой, грабь: - я люблю русский, мужичий, бунтовщичий – октябрь, в революции нашей метелицу, озорство …'', - так характеризует свое творчество (темы, проблемы и способ выражения авторской идеи). Б. Пильняк в письме к Д.А. Лутохину от 3 мая 1922 года (4;226).
Пильняк обращается к понятию историософия, основная идея которой состоит в следующем: зная прошлое, можно оценить настоящее и предугадать будущее. Пильняк разрабатывает собственную историософскую концепцию, важнейшую роль в которой он отдает революции – событию, по его мнению, соединившему в себе прошлое и будущее. Революция, таким образом, объяснила первое и предопределила второе. Это, по Пильняку, откровение, ''величайшее очищение'' над землей. Необходимо лишь познать ее, вскрыть ее сущность и мы познаем будущее. Пильняк не раз будет перекрашивать свою историософскую концепцию, движимый желанием обнаружить органическую связь между Россией и революцией, найти верные пути развития послереволюционной страны. Для этого он, согласно мистическому реализму, должен вскрыть инстинктивно – бессознательное начало в революции. Поэтому писатель дает обоснование развернувшихся в стране революционных событий, связуя их, согласно историософской концепции, не только с предыдущими двумя столетиями послепетровского развития, о чем будет сказано ниже, но и с тысячелетней национальной психологией народа, его духовными традициями, социальными навыками, его мироощущениями. Таким образом, революция, ее художественный образ, созданный Пильняком на страницах своего зрелого творчества, приобретает национальный характер.
Раскрытию этого образа способствует характер русского человека, в котором неразрывно сочетаются язычество и христианство (об этом Пильняк много писал в своих ранних рассказах), раскрывающиеся через антиномию Природа – история.
Но революция – это не только национальный характер, это и историческое событие, развертывающиеся в пространстве и во времени событие, на характер которого оказывает влияние страна, в которой добавится и переплетется с первой еще одна важнейшая для автора антиномия: Восток-Запад.
Противопоставление Востока и Запада осуществляется по нескольким основополагающим категориям:
- природа,
- религия,
- человек и его активность в мире.
Отношение к природе формировалось под влиянием последней. Так на востоке природа не давала человеку надежды на то, что ее когда – либо удасться приручить. Отсюда страх перед стихиями и в то же время уважение и преклонение перед ними, удивление и восхищение красотой и гармонией природы. Признание непостижимой тайны природы рождал пассивно-созерцательное отношение к жизни, а также коллективное единство, как способ противостояния стихиям.
Единственно возможная активность – самобытная, творческая, создающая новую культуру, возможная лишь на религиозной почве. Именно поэтому восток признан колыбелью всех великих религий мира. И в религии Востока – тайна, мистерия, постичь которую можно лишь созерцанием. Востоку чужд романтизм, поиски смысла жизни и разочарования.
Запад воплотил в себе менталитет древнего Рима: рационализма, ''нетерпимый к тайне'', обусловивший практицизм и расчетливость. На западе условия жизни, прежде всего природные, легче, оттого нет необходимости коллектива, поэтому складывается индивидуалистическая культура и тип мышления. Человек мыслится как творец собственной жизни, нет преклонения ни перед стихией – ее можно покорить, ни перед религиозными символами – их можно создать. На Западе стихия покоряется разумом.
Таким образом, антиномия Восток – Запад выражается в противопоставлении восточной идеи внутреннего равновесия человека и бытия западной идеей противостояния человека и окружающего мира.
В России восточного и западного проходит выход, по Пильняку, в противостоянии Москвы и Петербурга.
Издавна столицей России была Москва – город для Пильняка типично азиатский ''с несуразными палатами на углах, с ковриками плакатов на стенах'', с кривыми переулками, тупиками, подворотнями и пустырями, заросшими деревьями. Петербург – попытка связать Россию с Западом, навязать русской, восточной стихийности западные ''культурные'' проспекты, создать русский ''Парадиз''.
Рождение новой столицы воспринимается Пильняком как глубоко чуждое России явление, оторванное от народа и исторического хода развития России: ''нелепая случайность, насилие над русской историей и русским народом'' (28;57).
Противоборство Москвы и Петербурга определило историю России вплоть до революции.
Торжество Запада ознаменовалось тем, что ''старая, колонная, умная Русь, с ее укладом, былинами и песнями, монастырями – казалось, - замыкалась, пряталась, затаилась на два столетия'' (28;57). Но время от времени, восточное все же прорывалось сквозь западной культурный слой, оно стало тем инстинктивно-бессознательным, что и определило характер революции и дальнейшую историю России: ''Днем Китай – город, за китайской стеной, ворочался миллионом человеческих жизней – в котелках, в фетровых шляпах и зипунах … А ночью из каменных закоулках и с подворий исчезали котелки, приходили безлюдье и безмолвье, рыскали собаки. И тогда в этой пустыне из подворий и подворотен выползал тот: Китай - без котелка, Небесная империя, что лежит где-то за степями на востоке, за Великой каменной стеной, и смотрит на мир раскосыми глазами, похожими на пуговицы солдатских шинелей'' (6;52).
Средство двух противоположных начал так плотно вошло в русскую жизнь, что даже время измеряется двумя различными мерками – восточными и западными
''Часы у зеркала – бронзовые пастух и пастушка …, как романтический осьмнадцатый век, им отвечает кукушка … как Азия, Закамье, татарщина'' (6;69). А рядом с ними – сборные часы, не связанные ни с посвященной Европой, ни со стихийным Востоком, но вместе с тем явившиеся из культуры древнего мира, объединявшей и Восток, и Запад. Сборные часы – проявление чисто русской черты-сборности, – в которой, по мнению многих философов, и проявляется единство восточной и западной культуры в истории России. Для Пильняка, тем самым, открывается еще один путь России, собственно русский, путь в глубину русской истории, в домонгольские времена, к самой себе. Именно эта соборность – важнейшая категория в творчестве Пильняка, явно она проявится в ''Голом годе'' и в ''Созревании плодов'', но на протяжении всей писательской жизни она будет определять поэтику пильняковских текстов. Именно соборность диктует Пильняку постоянное обращение к опыту писателей – классиков и писателей – современников (''… нам выпало делать русскую литературу соборно …'', - цитирует Пильняка Ауэр (43;14), а также к читательскому опыту, постоянно приглашая читателей к соавторству (''Читатель должен дополнить рассказ своими главами'' (''Вещи'' (5;21)); ''Каждому – его глазами'' (''Голый год'' (6;53)). Соборность нужна автору для познания истины, которая добивается только всеобщими усилиями. Никто не может единолично завладеть правдой. В жизни столько правд и истин, что одному человеку не под силу овладеть ими. В таком понимании соборности Пильняк близок к древнерусской философии творчества, согласно которой письменное слово воспринималось как всеобщее достояние.