Соборность у Пильняка – единение не только современников, но и людей, вещей исконно русских, древних, свободных от западного налета петербургской культуры, которой соборность чужда. Возможность соединения дают археологические расколки. Это воскрешение старой Руси, оживившее скифскую каменную бабу, скрытую веками истории в многочисленных курганах.
Расколки у Пильняка приобретают символическое значение погружения в другое время, когда не было борьбы. В- З а было гармоническое существование.
Столкновению времен посвящен рассказ ''Тысяча лет''. Здесь проявляются несколько слоев времени.
Князья Вильяшевы ведут свой род от Владимира Мономаха, внука великового императора Византии Константина. Константин крестил первую русскую христианку Ольгу. Младший брат Вильяшев – былинный богатырь, старший Константин пошел в восточных предков. В их внешности и манере проглядывают хищные звери; они веками охотились и подчиняли , но ушло их время и ''обессилела их сила''. Она ''ушла'' под землю, и ходят они по курганам, в которых ''хранится'' их сила, подлинно русская, былинная. Тысячи лет умирала, рассеивалась эта сила. Растворилось время, но вскоре снова задышал курган, то есть снова скапливается сила, идет новый синтез времени.
Пока время спокойно и неторопливо, измеряется тысячелетиями. ''Тысяча лет'' – не только название рассказа, это и важнейший период развития страны в историософии
Б. Пильняка. Это исторический этап, на протяжении которого осуществлялось противоборство России и Запада. ''Где-то Европа, Маркс, научный социализм. А здесь сохранилось поверье, которому тысяча лет'' (6;92). Рассказ знаменует собой конец тысячелетнего царства, господства Запада. Пробуждаются истинно русские силы, время начинает измеряться другими мерками.
Пильняк бесстрастно свидетельствует конец одной эпохи и начало другой. ''Оставим мертвым погребать своя мертвецы'' – библейский эпиграф к рассказу ''Тысяча лет''. Конец одной эпохи, по закону истории, повторяющему закон природы, свидетельствует о начале другой. ''Так, когда вы увидите все сие, знайте, что близко, при дверях'' – еще один эпиграф из повести тех лет ''При дверях''. Так в Библии предсказано скорое появление Сына Человеческого.
Противоборство Востока и Запада в России завершается. Вверх в этой борьбе одержала Россия с ее самобытной соборностью, с ее самобытным временем, что сохранилось глубоко под землей, надежда на воскрешение старой, исконной Руси, которая, по мысли Пильняка, повторяющей убеждение Н. Бердяева, ''должна сознавать себя и Западом,
Востоко - Западом, соединителем двух миров …'' (15;28) и является воплощением гармонии истории.
Сейчас, в преддверии революции, такое соединение, по Пильняку, возможно. Именно оно поставит Россию выше всех других государств мира и даст ей право ''перекрашивать'' историю по-своему: ''История иногда меняет свою колесницу на иные повозки. Сейчас история впряглась в русскую тему …'' (7;112).
Итак, Пильняк определил предпосылки революции и ее роль в истории России. Писатель подчеркивает ее высшее предназначение – вернуть страну к своим истокам, возвести ее на новую ступень исторического развития. Все последующие произведения призваны проанализировать революцию во всех ее проявлениях и спрогнозировать пути развития России.
Революция появляется как нечто неопределенное, смутное. В повести ''При дверях'' впервые для изображения революционных событий используется образ метели: ''А вечером звонил кто-то по телефону и сказал, что с Урала идет буран, и к ночи метель прошла'' (7;22).
Метель – излюбленный символ для изображения революции у Пильняка. Он позволяет не только избежать автору четких трактовок и раз и навсегда определенной позиции в оценке исторических событий, но и выстраивает произведение Б. Пильняка в определенной традиции русской литературы. Идет она от Пушкина: вождь мужицкого бунта как бы материализуется из бурана в ''Капитанской дочке''. Описание метели здесь буквально соответствует тому, которое дано в стихотворении ''Бесы''. Основной мотив в этом
описании – занесенные дороги, невозможность определить дальнейший путь и противостоять стихии. Революция у Пильняка – тоже стихия, уничтожающая все старые пути, а также ''бессмысленный и беспощадный'' мужичий бунт, возвращающий Россию в 17 век, исправляющий ''ошибку'' Петра I.
В 1920-м году Б. Пильняк пишет свой первый роман о революции ''Голый год''. Именно в нем нашли целостное воплощение основные антиномии, через которые раскрывается историософская концепция Б. Пильняка: Восток – Запад, Природа – История. В произведении эти начала находят свое выражение в ряде частных противопоставлений: бездуховность, упадок культуры среди интеллигенции (детей Петра I) - и напряжение воли, стремление действовать, строить новую жизнь в голодной, но движущейся вперед России, присущим большевикам, ''кожаным курткам''; жизнь России исконной, языческой, допетровской – и два века после реформ Петра; вера истинная и ложная (столкновение язычества, христианства и масонства). Все эти идеи даны не в форме абстрактных рассуждений, а воплощены в пространственно – временной организации произведения, в самостоятельных, сюжетных линиях, мотивах и образах. Конкретно-исторические категории соотносятся с обобщенно – философскими (проходящая минута – и вечность, настоящая – и будущее, жизнь – и смерть), что позволяет рассмотреть события революции в широком философском контексте.
Этот синтез историософии, философии и традиционно эпического изображения революции определил и поэтику ''Голого года'' – Автор отказывается от привычной романной традиции: ''Этой зимой я написал уже роман ''Голый год'', - сообщал Б. Пильняк И.И Белоусову. – У меня роятся какие – то странные образы и ощущения. Писать так, как писал Чехов, Бунин, Ценский, нельзя …''(21;32). Складывается орнаментальная проза
Б. Пильняка, навсегда причислившая его к русскому авангарду, импрессионизму. ''Революцию взять сюжетом почти невозможно в эпоху течения ее'', - скажет А. Белый (14;29). Произведения Б. Пильняка свободны от единого сюжета, в них нет традиционных романных характеров. Они строятся на ''склейке'' разнородных в тематическом и стилевом отношении ''кусков''. Но именно эта форма позволила показать не только рушившийся мир, но и выявить исторические и философские законы жизни.
История по-прежнему рисуется через метафору, получает свое развитие образ метели. Автор стремится выразить надиндивидуальную ритмику эпохи: ''Каждому – его глазами, его инструментовка и его месяц'' (6;53).
С самого начала на уровень семантики текста выносятся два основных мотива, включающих в себя контрапункт времени – вечности, заявленный уже в эпиграфе к ''Вступлению'' (''… и тогда, когда будущее молчит о судьбине нашей, всякая проходящая минута вечностью начинаться может'' (6;40)) и контрапункт Ордынин – город – Китай – город, соответственно тематизирующий противо- и сопоставление двух одинаково – стихийных, иррациональных начал – исконно русского и восточного, которое сопутствует русскому как его бессознательное. Тема Ордынин – город подхватывает образные доминанты заглавной мотивной линии рассказа ''Проселки'', а следовательно, и саму идею национальной самобытности, исконности: '' Земли же ордынские – суходолы, долы, озера, леса, перелески, болота, поля, пылкое небо – проселки''. Тема Китай – города, ориентированная повторами словообразов с семантикой ''отсутствия'' (''безлюдье'' и ''безмолвье'', ''без котелка'', ''вместо глаз''), выносит идею загадочной, скрытой в глубинах бессознательного восточной стихии: ''… в ноябре в Канавине, в снегу, из заколоченных рядов, из забытых палаток, из безлюдья – смотрит солдатскими пуговицами вместо глаз – тот: ночной московский и за Великой Каменной стеной сокрытый: Китай. Безмолвие. Неразгадка. Без котелка. Солдатские пуговицы вместо глаз'' (6;52).
Оба контрапункта связаны друг с другом и сопровождаются образами сплетающимися между собой. Один из них – образ кругового движения, закон природы и истории: ''А над городом подымалось солнце, всегда прекрасное, всегда необыкновенное. Над землею, над городом, проходили весны, осени и зимы всегда прекрасные, всегда необыкновенные'' (6;43).
Образ кругового движения в главе I ''Изложение'' трансформируется в мотиве знойного марева, сна наяву, колокольного звона: ''В городе, городское, по-городскому. Древний город мертв. Городу тысяча лет. Знойное небо льет знойное марево, и вечером долго будут желтые сумерки. Знойное небо залито голубым и бездонным, церковки, монастырские переходы, дома, земля – горят. Сон наяву. В пустынной тишине, бьют стеклянным звоном колокола в соборе: - дон, дон, дон – каждые пять минут. Этими днями – сны наяву'' (6;54).