И в таком состоянии — моральном и физическом — Осип Мандельштам продолжал создавать вещи "неизреченной красоты" — не просто продолжал — у Поэта открылось новое "поэтическое дыхание". Самые лучшие произведения его писались именно в этот страшный воронежский период
В нищей памяти впервые
Чуешь вмятины слепые,
Медной полные воды, —
И идешь за ними следом,
Сам себе немил, неведом —
И слепой, и поводырь.
Просто "обыкновенное чудо". Такое бывает с Великими Художниками — чем хуже — тем лучше.
В августе 1919 года О. МАНДЕЛЬШТАМ долго стоял ночью у окна, следя как прочерчивают воздух снаряды. И это нашло свое воплощение еще в черновом варианте "Солдата".
А вот мнение именно об этих же строках Иосифа Бродского: "Если честно, я не знаю ничего в мировой поэзии, что может сравниться с откровением четырех строк из "Стихов о неизвестном солдате", написанных за год до смерти: "Аравийское месиво, крошево..." Грамматика почти полностью отсутствует, но это не модернистский прием, а результат невероятного душевного ускорения, которое в другие времена отвечало откровениям Иова и Иеремии. Этот размол скоростей является в той же мере автопортретом, как и невероятным астрофизическим прозрением. За спиной Мандельштам ощущал отнюдь не близящуюся "крылатую колесницу", но свой "век-волкодав", и он бежал, пока оставалось пространство..."
"Я не Битва Народов, я новое. От меня будет свету светло". Новое. Такой мировой Катастрофы человечество еще не ведало. И опять этот рефрен — "светло"
Сквозь эфир десятично-означенный
Свет размолотых в луч скоростей
Начинает число, опрозраченный
Светлой болью и молью нулей.
И за полем полей поле новое
Треугольным летит журавлем,
Весть летит светопыльной обновою,
И от битвы вчерашней светло.
"Светопыльной обновою" — можно"расшифровать" и так — "новое светлое будущее", такое навязшее на зубах, такое растиражированное, такое затертое по всем советским газетам и лозунгам тех и последующих лет. Надо же было так унизить это прекрасное слово в самом его исконном значении, что от него просто темнеет в глазах ...
Светло — это когда совсем пусто, когда вымерло все живое и лишь луч, как некий безумный прожектор обшаривает все углы и закоулки в поисках поживы. Думается это и есть тот Апокалипсис, который так тончайше предчувствовал Мандельштам — пророк. И если он еще не сбылся полностью, то как говорится "еще не вечер..."
Ясность ясеневая, зоркость яворовая
Чуть-чуть красная мчится в свой дом,
Словно обмороками затоваривая
Оба неба с их тусклым огнем.
Эти четыре строчки, по воспоминаниям Э.Герштейн ("Мандельштам в Воронеже",. С-П, ИНАПРЕС,1998) — были самыми любимыми у О. МАНДЕЛЬШТАМ Читая вслух "Солдата", он несколько раз повторял именно эту строфу.
Насколько страшны, настолько и современны, своевременны две первые строчки — нас соединяет лишь общая грядущая пустота, вакуум, лишенный животворного воздуха, а значит — земля без людей.
"Человек, как известно, стал лишь удобрением для задуманного в канцеляриях социализма прекрасного будущего. У будущего есть одно прелестное качество: оно всегда удаляется и неуловимо, особенно в тех случаях, когда оно сулит счастье...
Мандельштама мучила мысль о земле без людей... Через всю поэзию его — проходит мысль о человеке, как о центре и воплощении жизни, и о человечестве, воплощающем смысл жизни. Исчезновение человека, конец человечества, это та опасность, которая нависла над миром...
Мандельштам не вполне сознавал, а скорее почувствовал, что гибель будет связана с новым оружием и войной. Раз было начало, будет и конец... Пока самоутверждающиеся народы колеблятся и медлят, талантливые исполнители государственных заказов и охранители национального достоинства, суверенитета и прочих бредовых идей, отказавшись от личности и свободы во имя индивидуализма, личного и национального, разрабатывают такое передовое и прогрессивное оружие, что оно погубит не только человека, но и всякую жизнь на земле. Хорошо, если уцелеет растительность, чтобы хоть что-нибудь осталось от этого прелестного и безумного мира, где так здорово научились во имя всеобщего или национального счастья убивать друг друга и уничтожать людей, не принадлежащих к породе убийц".
"И бороться за воздух прожиточный ..." — это моральная и физическая потребность Поэта стала настоящей реалией его тяжких последних лет. И только благодаря своей неискоренимой жизнерадостности, какому-то прямо языческому жизнелюбию он пишет
Я обращался к воздуху-слуге,
Ждал от него услуги или вести,
И собирался в путь, и плавал по дуге
Неначинающихся путешествий...
Где больше неба мне — там я бродить готов,
И ясная тоска меня не отпускает
От молодых еще воронежских холмов
К всечеловеческим, яснеющим в Тоскане.
Тема Человека, тема счастья — она же Горя...
Для чего должен череп развиться
Во весь лоб — от виска до виска, —
Чтоб в его дорогие глазницы
Не могли не вливаться войска?
Действительно — для чего рожден человек, для чего маленький беззащитный ребенок растет, мечтает, надеется на лучшее. Его помыслы чисты, он весь открыт навстречу Жизни. — "Развивается череп от жизни Во весь лоб — от виска до виска, — Чистотой своих швов он дразнит себя..."
И далее, в восьмистишии — удивительно тонко и иносказательно — о том Великом Обмане, о той безжалостной жестокости, с которыми вторгается Мир в святая святых — Разум Человека, как крутит его доверчивостью, как постепенно отнимает все живое, радостное. И печальны эти, на первый взгляд мажорные строки
Мыслью пенится, сам себе снится, —
Чаша чаш и отчизна отчизне,
Звездным рубчиком шитый чепец,
Чепчик счастья — Шекспира отец...
Чепчик счастья — горькая аллегория украденого счастья, несбывшихся детских грез...
Известна попытка О. МАНДЕЛЬШТАМ послать рукопись "Солдата" в редакцию московского журнала "Знамя". Послав ее, Поэт, конечно, не надеялся получить отклик — ему давно никто не отвечал. Но вдруг неожиданно откликнулись следующим сообщением: " ...войны бывают справедливые и несправедливые, и что пацифизм сам по себе не достоин одобрения".
Когда читаешь "Стихи о неизвестном солдате" — не перестаешь удивляться необыкновенной, хотя несколько нестройной (в классическом понимании) красоте этих строк
И за полем полей поле новое
Треугольным летит журавлем...
или эта строфа —
И дружит с человеком калека —
Им обоим найдется работа,
И стучит по околицам века
Костылей деревянных скамейка, —
Эй, товарищество, шар земной!
О жанре... То же и с жанром. Это не Реквием, как кажется поначалу, и не Ода, и не Баллада, конечно; Стансы здесь уж совсем неуместны. Наверное, это действительно некая трагическая Оратория с собственной внутренней музыкой в чудесном изложении Певца — Поэта — Провидца.
Да! Это воистину удивительнейшее стихотворение. Оно покоряет. Завораживает. Его хочется читать и перечитывать, пока не выучишь наизусть. Пленит сам язык — это "дивное косноязычие", пленит некий сплав лирической философии и Великой Любви к Человеку — самому бесправному и униженному созданию на нашей грешной земле. Человека понимает и жалеет Поэт, а самого Поэта кто пожалеет — его — самого несчастного — самого невиновного — самого загубленного...
Я шепчу обескровленным ртом:
— Я рожден в ночь с второго на третье
Января в девяносто одном
Ненадежном году — и столетья
Окружают меня огнем.
То, что я говорю, мне прости...
Тихо, тихо его мне прочти...
И нам остается только "простить" Осипа Мандельштама за тот Вечный Праздник, который дарят нам его Бессмертные стихи...