Смекни!
smekni.com

Токмакова (стр. 1 из 3)

Министерство профессионального образования РФ

Усть-Лабинский социально-педагогический колледж.

Реферат по детской литературе на тему:

«ИРИНА ПЕТРОВНА ТОКМАКОВА»

Выполннила: студентка

2 «З» (К) курса

Бесогонова. Н.

Переподаватель:

Щербина Л.Г.

г. Усть-Лабинск

2001г

ИРИНА ПЕТРОВНА ТОКМАКОВА (род. в 1929 г.)

Мать писательницы заведовала распределителем для де­тей-сирот. В годы Великой Отечественной войны детские дома были эвакуированы в глубокий тыл. Вместе со своей мамой в одном из них была и школьница Ира Токмакова. Повесть «Сосны шумят» — почти документальный автобиографичес­кий рассказ о жизни этого детского дома.

И.П.Токмакова — профессиональный исследбратель-филолог, переводчица с армянского, литовского, узбекского, анг­лийского, болгарского, немецкого и других языков! Она была одним из первых полпредов советской литературы: для детей в далекой Африке, где изучала, что читают дети Нигерии и других африканских стран. Она — поэт, сказочник. Ее пьесы занимают почетное место в репертуарах детских профессио­нальных и самодеятельных театров. И.П.Токмакова — ак­тивный общественный деятель и теоретик литературы, се­мейного чтения. В 1996 году издательство «Просвещение» выпустило прекрасную хрестоматию для воспитателей дет­ского сада и родителей: «Золотая птица: Поэзия разных на­родов и стран для детей дошкольного возраста». В «Слове к взрослому читателю», которое открывает книгу, И.П.Токма­кова концентрированно выражает свои взгляды на чтение и воспитание, составляющие ее концепцию, сложившуюся поч­ти за 40 лет творчества (первый ее стихотворный перевод швед­ских народных пьес для детей был опубликован «Мурзилкой» в 1958 году).

Эстетическое и педагогическое кредо поэта и воспитателя И.П.Токмаковой проявляется прежде всего в глубочайшем уважении к детству, в признании его преимущественных ду­шевных, интеллектуальных возможностей в сравнении с дру­гими возрастными этапами: «...детская душа умеет слышать звуки иных, незнакомых нам миров, их поэзию, их гармо­нию». Признавая за фольклором бессмертную и все возрас­тающую ценность, поэтесса опирается на его идеалы и поэ­тику: «Чтобы ребенок уснул, четыре сестрицы, четыре зарни­цы должны были отнести его крик и плач туда, «куда пеший не хаживал, куда конный не езживал...» Народ-творец ис­пользовал богатые аллитерации, рифмы, обращаясь к вооб­ражению ребенка, к его активному подсознанию: «Я бы соч­лауниверсальным законом всякого подлинного произведения художественного творчества сотворение«замкнутого мира», равновеликость этого мира самому себе, мира, не допускаю­щего вторжения со стороны и не требующего никаких «при­внесений» извне. По этому закону созданы народные песни, и в частности колыбельные». Чрезвычайно значим во время разгула формотворчества тезис о неотделимости всего, что касается формы, организации художественного произведения (лексика, мелодика, ритм, изобразительные средства...), от его смысла и возможного влияния на чувствования, на со­знание и подсознание ребенка. Колыбельная — это не толь­ко ласковое убаюкивание, «это еще и магический оберёг, как бы материнские руки, сомкнутые вокруг ребенка, не допус­кающие проникновения зла».

Известно, что ребенок развивается в игре. Игра словами родного языка — непременная составная словотворчества самого ребенка и того, кто к нему обращается. В первой час­ти этого учебника приведена игра словом «плим» в стихотво­рении «Плим» и различные реакции детей на стихотворение, зависящие от того, как педагог интерпретирует его. Но если стихотворение — «замкнутый мир», как утверждает И.Токма­кова, то абсолютно «бессмысленного» слова в стихе нет. Для понимания поэтического произведения, как и для его созда­ния, нужен вкус, развитое чувство слова. Размышляя об этом в «Слове к взрослому читателю», И.Токмакова пишет: «Бессмысленные слова? Кто это видел в русском языке какие-то там «ходунушки» и «хватунушки»? Слов таких действительно нет, но есть суффиксы -ун (говорун, хлопотун) и -ушк (голу­бушка, головушка)». Вот почему так долго живет песенка:

«Потягунушки-потягунушки,/ Поперек толстунушки,/ А в ножки-ходунушки,/ А в ручки-хватунушки...» — один из мно­гих примеров «веселой игры живыми, непридуманными суф­фиксами». Из этого же ряда «зубауси», «глазауси» К. Чуков­ского; «... Глубокоуважаемый/Вагоноуважатый,/ Вагоноуважаемый/ Глубокоуважатый!» — у С.Я.Маршака; изящна игра в книжке А. Барто, которая так и называется «Игра в слова».

И.Токмакова, блистательно владеющая мастерством игры в слова, игрой словами, продолжательница традиций К. Чу­ковского, А. Барто, С.Маршака, своей поэзией весьма инте­ресна нам сегодня как теоретик и придумывательлингвисти­ческих игрушек. А может быть, лингвистических «вообрази -лий»? Термин этот широко использовал Л.С. Выготский в трудах по психологии творчества. Вполне уместен он и в определе­нии специфики многих стихов И.Токмаковой, в раскрытии поэтики ее произведений в прозе: «Аля, Кляксич и буква «А», сказки «Кукареку»... Без воображения, без способности пред­ставить себя в той или другой ситуации, последствия произне­сенного слова и другого поступка нет и не может быть истин­ной нравственности. Нет и не может быть человеческой от­зывчивости. Так еще и еще раз подтверждается неделимость формы и смысла в художественном произведении. Прямая за­висимость в нем мастерства и воспитательной ценности.

И.Токмакова утверждает ценность веры в чудо. Умения увидеть это чудо рядом, в том, что нас окружает. Размышляя об этом, она приводит стихотворение Романа Сефа, уже про­цитированное в нашем учебнике.

Определяя секрет процитированных стихов, И.Токмакова пишет: «...здесь, как и во многих других стихах этого поэта, действует магия перестановок, магия нарушения привычных связей и установления сочетаний необычных, свежих и но­вых. Это-то и оказывает воздействие на воображение ребен­ка. Привычный, казалось бы, перекресток с прозаическим посудным магазином, и вдруг — березка. Лесная гостья в го­роде, да еще своей необыкновенной жизненной силой про­бившая городской асфальт». Это же можно сказать и о мно­гих стихах самой И.Токмаковой. Есть в ее творчестве и сти­хи, где путь к чуду лежит прямиком через страну «вообрази-лию». Еще в 1964 году в статье «Игра словом» («Дошкольное воспитание», 1964, № 7) поэтесса доказывала, что ребенок познает мир через фантазию, при ее участии. А вот стихотво­рение «Где спит рыбка»:

Ночью темень. Ночью тишь. Мышкин — к дырочке в полу. Рыбка, рыбка, где ты спишь? Жаль, что в речке на воде Лисий след ведет к норе, Нет следов твоих нигде. След собачий — к конуре. Только темень, только тишь. Белкин след ведет к дуплу. Рыбка, рыбка, где ты спишь?

Действительно, где же спит рыбка? Все здесь необычно, будит воображение: и лисий след, ведущий к норе, и белкин след к дуплу... Все интересно и ...конкретно. Зримо. А вот следов рыбки нет. Царствуй, выдумка! И темень, и тишь вмес­то натуральных примет движения всех прочих, кроме рыбки, персонажей стихотворения, — удобнейшие условия для ра­ботыфантазии и удивления. Вспомним «Городок в табакер­ке» Одоевского или «Черную курицу» Погорельского. Здесь тоже царствует изящная выдумка. Она естественна, когда впол­не конкретные признаки совершенно реальных предметов дают толчок воображению. Например, у картошки есть глазок, долж­на же она куда-то смотреть; а бутылка не может не петь, если у нее есть горлышко... Это все и случается «В чудной стране»:

В одной стране. Глазком глядит картошка. В чужой стране. Бутылка горлышком поет, Где не бывать Концерты вечером дает, Тебе и мне, А стул на гнутых ножках Ботинок черным язычком Танцует под гармошку. С утра лакает молочко. В одной стране, И целый день в окошко В чудной стране...

Заметим, ударение И.Токмакова подчеркнуто делает на последнем, а не на первом слоге: «В чудной стране»... «Чуд­ную» страну еще труднее, но и еще интереснее вообразить, чем «чудную». Надо живо увидеть или представить что-то сверх­возможное и сверхреальное в знакомых тебе предметах. Толь­ко тогда работает удивление. А через него — фантазия, без которой нет открытия... Поэтессабеседует с читателем, веря в его отзывчивость, даже тогда, когда стихи звучат, казалось бы, отнюдь не как диалог, а как открытое детское признание: «Я летать никогда не учился,/ Но слон у меня получился./ И я назвал его Джумбо./ И он быстро так приручился!»

Музыкальный вкус отличает все стихи и поэтическую прозу И. Токмаковой. Уже в сборнике 1963 года «Звенелки» чита­тель видит не только живого верблюда, но и радуется музыке переливающихся, четко интонирующих звонких согласных и

длительных гласных: «Живет в зоопарке двугорбый верблюд,/ Верблюды не просят изысканных блюд,/ Не клянчат ситро и тянучку,/ Верблюды едят колючки». Музыкальная аранжировка придает игривость и добродушиеиронии. Свободно играющая фантазия великолепна и в переводах стихотворений великого шотландца Роберта Бернса, например, в песенке «Форель»: «Я семь недель ловил форель,/Не мог ее поймать я./И весь про­мок, и весь продрог,/И все порвал я платье./Ловил в лесах, ловил в садах,/Ловил я даже в печке./И что ж? Форель все семь недель/Скрывалась, братцы, в речке!» Здесь — задорная ребячья интонация, простодушное лукавство, лексическая лег­кость и живописность — все создает чистейшее совершенст­во, тот самый «замкнутый мир» стихотворения, который его автор называет универсальным законом поэзии. Прочтите еще раз приведенные поэтические строчки. Заметьте, как ладно пригнаны слова друг к другу, как легка и игрива фантазия, какое свободное проявление радости бытия.

Все это может быть отнесено и к зарисовке в удивитель­ной песенке «Серый крот», хотя, казалось бы, какая уж тут радость игры словами, если «герой» — серый крот. Но: «Вот серый крот,/Вот серый крот,/Вот серый-серый-серый крот./ Он не красавец, не урод,/0н просто серый-серый крот». Ну и что? — скажет, может быть, кто-то из читателей. Можно, мол, было и прозой дать информацию: «Вот это — серый крот». А поэт сочинил песенку. И ни одного слова из нее не выкинешь. И если вслушаемся в ее интонацию, почувствуем в ней, как нарастает внимание автора к серому пугливому зверьку, как возникает улыбка любования, станет ясно, что поэт помогает нам увидеть непохожесть серого крота ни на кого другого, увидеть именно его, именно такого... Здесь — прием парадокса, уже упоминавшейся выше перестановки привычного в непривычное. Серый-серый... — «просто крот» и хорош тем, что он — крот. Информацию об этом можно было дать одной фразой в прозе. А разбудить воображение и... удивление (!) в этом случае информацией невозможно.